Там, где Даниил Юрьевич ясно почувствовал онемение пространства, не было ничего, выделяющегося из общей картины. Те же хрустальные светящиеся стены. Дверь, ведущая в кабинет сестёр Гусевых, чуть расплывчатая, но вполне узнаваемая, висит в воздухе и слегка колышется.
Мёртвый Хозяин шагнул вперёд, чтобы убедиться — ему померещилось это отчуждение. И ощутил, что часть коридора, уже захваченная неблагодарным призраком, отделена от него невидимой мембраной. Её невозможно почувствовать, но невозможно и преодолеть. Наверное, только дом и сможет справиться с гостем, который занимается самоуправством в его пределах. Но дом дремлет, и дому всё равно.
Был только один способ преодолеть, а затем и разрушить преграду: вновь вернуться к мучительному прошлому, стать на какое-то время Мёртвым Хозяином, отдать дому часть себя и получить в обмен часть его силы.
«Ступай», — почувствовал он приказ Трофима Парфёновича. Тот был где-то рядом — на прозрачной светящейся стене виднелись серебристые блики, словно на глубине, поблёскивая чешуёй на солнце, ходила крупная рыба.
Шагнуть в прошлое оказалось легче лёгкого. Достаточно было подумать о чужаке, который вот-вот вероломно захватит дом, «мой дом». «МОЙ ДОМ», — прокатилось по окрестным дворам эхо, снова стало тихо.
Дом пробудился ото сна в объятиях того, кто был ему всех дороже. Воспоминания вернулись к нему — не самые плохие, ведь старые дома, совсем как молодые люди, быстро забывают дурное и долго помнят хорошее.
Кто-то третий, кто-то лишний решил нарушить их идиллию. Вот он, как паук, маленький такой паучок, плетёт сеть, и сеть эта проникает в душу дома, потихонечку отравляет его.
Андрей, не удержавший революцию, пробкой вылетел из своего уютного гнезда. Разгневанный дом и его хозяин показались ему языками пламени, которые лизнули его призрачные пятки. По сравнению с этой огненной яростью холодный, стальной взгляд «верховного экзекутора» сулил облегчение и покой.
Призрачный дом и его хозяин сплетались в каком-то диковинном танце. Теперь, когда они снова вместе, их уже никто и никогда не разлучит. Как посмел этот Кастор, этот ничтожный клоун, вмешаться в их отношения?
Неблагодарный гость вновь почувствовал груз материальности. Танец тысячи огней, свидетелем которого он только что был, исчез. Он стоял в тёмном коридоре, рядом с высоким старцем с надменным и властным лицом.
— А где же фейерверки? — спросил у него Андрей.
— Они будут. Ты сам станешь фейерверком и тысячу раз взорвёшься в воздухе, прежде чем получишь шанс перейти на вторую ступень.
— Но я же искупил…
— Если он не сможет вернуться — он тебя не отпустит. Если он тебя не отпустит, тебе придётся гореть, — непонятно ответил надменный.
Тем временем дом и его хозяин, убедившись в том, что их больше никто не пытается разлучить, завели новый танец: теперь они полностью соединились, смешались, а потом разлетелись на крошечные сгустки мыслей и чувств. Если бы Трофим Парфёнович из деликатности не удалился, удалив заодно и Андрея, он бы увидел, как свиваются в спирали мириады светящихся насекомых и составляют из своих тел узоры.
Как всякий человек, долгие годы державшийся подальше от вредной зависимости, Даниил Юрьевич полностью погрузился в пучину страсти. Он уже не был шефом мунгов, не был Мёртвым Хозяином, он почти исчез, растворился в своём доме — прежде он не мог о таком даже и мечтать. Они будут одним целым, навсегда, навсегда, и даже смерть не разлучит их, потому что призрачному дому и его призрачному хозяину неведомо такое понятие, как «смерть».
Танец неистовых насекомых грозил вылиться за пределы хрустальных стен, как вдруг один из предметов, висевших в воздухе, завибрировал немелодично, раздражая пространство. Дом и его хозяин попытались отстраниться, отрешиться от этого звука, но он не прекращался, он разрушал единение, идиллию, сказку. Даниил Юрьевич почувствовал, что он словно бы оказался на качелях и качели эти то уносят его от дома, то вновь к нему приближают. Уцепиться бы за его светящуюся шевелюру, спрыгнуть с этих качелей, но их размах всё шире, а дом почему-то всё дальше, и вокруг пустота, гулкая, чёрная, и только звёзды светят где-то внизу, но почему внизу…
Из пустоты, из ничего, к ногам Трофима Парфёновича и не сдержавшего революцию Андрея выпал человек. Человек, тяжело дыша, поднялся на четвереньки, посмотрел вокруг себя невидящими глазами. Постепенно знакомые стены возвращали его к нему самому, и вот уже посреди коридора стоит Даниил Юрьевич, такой же элегантный и невозмутимый, как получасом раньше, когда «верховный экзекутор» отвлёк его от просмотра киношедевра Джармуша.
А телефон всё звонил и звонил. В тишине спящего дома он взрывался тысячами трелей.
Шеф спокойно прошел по коридору, миновал приёмную, шагнул в свой кабинет и снял трубку:
— Слушаю.
— Даниил Юрьевич, вы ещё на месте? — раздался встревоженный голос его заместителя. — Извините, что так поздно. Я совершенно забыл вас предупредить. У нас завтра в девять встреча. Которая перенеслась с прошлой недели. Вы ведь тоже хотели присутствовать, а я как-то совершенно упустил это. Вы извините, если я отвлекаю, просто у вас мобильный вне зоны доступа…
— Всё хорошо, Константин. Всё хорошо. Ты всё сделал очень правильно. До завтра, — спокойно ответил шеф и повесил трубку.
Рядом уже маячил неблагодарный призрак. За ним виднелась тень «верховного экзекутора».
Андрей, упустивший революцию, не разбираясь в субординации, упал на колени перед Даниилом Юрьевичем, который виделся ему ангелом мщения. Посмотрел на него умоляюще снизу вверх и выдавил:
— Извините… Я н-не…
— Этот дом закрыт для тебя, — отмахнулся от него шеф мунгов. — Убирайся. Ты свободен.
Призрак поднялся с колен, постепенно утрачивая материальность. Облегчение, не сравнимое даже с тем, которое он испытал днём, когда «слопал» последнюю ответственность, переполнило его. Пропали стены, пропали даже эти двое — пламенный хозяин, околдованный своим домом, и стальной старец с раскалёнными иглами вместо глаз. Небо стало плоским, звёзды на нём были как дырки в сыре, и в каждую из них можно было нырнуть и очутиться где-то ещё.
Давно уже Андрей, упустивший революцию, умчался навстречу свободе, чтобы наконец-то оказаться на второй ступени, где его заждались. Трофим Парфёнович исчез, как он исчезал всегда — без спецэффектов и прощаний. Дом снова заснул и видел во сне танец, который он бесконечно танцует со своим возлюбленным хозяином.
А шеф Тринадцатой редакции всё ещё сидел за столом и машинально водил пальцами по корпусу телефонного аппарата. Кажется, всеобщее убеждение в том, что Цианид ради пользы дела кого хочешь из-под земли достанет, теперь удалось подтвердить на практике.
ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ
С утра в Тринадцатой редакции что-то не заладилось. В очередной раз сорвались важные переговоры с крупной оптовой компанией: Константин Петрович с Даниилом Юрьевичем только зря приехали на работу к половине девятого, чтобы в девять уже сидеть за столом и обсуждать с оптовиками варианты взаимовыгодного партнёрства. Важных переговорщиков не было ни в девять, ни в десять, телефоны у них были отключены, а в половине одиннадцатого позвонила секретарша и металлическим голосом сообщила, что начальство занято более важными делами и просит перенести встречу на следующую неделю.
Куда-то пропали сёстры Гусевы — с вечера они никого не предупредили о том, что будут отсутствовать утром, и теперь не отвечали на телефонные звонки. Такое случалось редко, обычно Бойцы находили способ сообщить о своём местонахождении, даже если они сидели в засаде и выслеживали шемобора или случайно угодили в отделение по причине незначительной хулиганской выходки.
Остальные сотрудники тоже столкнулись с какими-то непредвиденными сложностями. Все ходили мрачные, да ещё дождь ливанул без предупреждения, так, что Виталик, писавший в этот момент отчёт по выполненному вчера желанию, не успел закрыть окно своего кабинета и всё, что лежало на подоконнике, промокло и стало непригодным для дальнейшего использования. Вдобавок в окно влетел ошалевший от буйства стихии голубь и изгадил то, до чего не дотянулись влажные щупальца дождя. Голубя остановили уже в коридоре: Лёва посмотрел на него мрачно, неласково, так, что птица поспешила сдаться в его крепкие руки и теперь, нахохлившись, сидела на крыльце.
Константин Петрович поймал Виталика за странным занятием (последний уверял, что таким образом пытался достичь гармонии и равновесия, необходимых для наведения порядка): высунув язык, Техник выводил на многострадальной стене своего кабинета фразу «Это не мой день!». Цианид, которому не терпелось сорвать на ком-нибудь зло, схватил парня за шкирку, выдворил в приёмную, выдал ему общую тетрадь на 96 листов и велел — под страхом штрафа размером в три оклада — исписать её всю злополучной фразой «Это не мой день». По мысли коммерческого директора, такое наказание должно было отвадить сотрудника от бессмысленных действий, вроде порчи стен, и без того требующих ремонта.
Немного разобравшись с мелкими неприятностями, мунги выбрались в приёмную в надежде услышать хоть какую-то радостную весть, но и тут их ждало разочарование: Денис, откомандированный вчера к загадочному букинисту, тоже вернулся ни с чем.
— Это немой день. Это глухой день. Это слепой день, — бормотал себе под нос Виталик. На него старались не смотреть — понятно было, что человек попал под раздачу случайно и теперь страдает за всех. Шурик попытался помочь ему — исписал две страницы «не моим днём», но был перехвачен Цианидом и откомандирован мыть посуду.
— Это не мой. И это не мой. И это не мой, — напутствовал его Виталик. Но Шурик покладисто вымыл и отчистил всё, включая две приготовленные на выброс тарелки. Тарелки оказались ничего себе, годные, с затейливым рисунком на донышке, и Константин Петрович даже предложил повесить их на стены для красоты. Виталик, которому терять уже было нечего, предложил повесить для красоты на стену коммерческого директора, потому что уж больно он нарядный сегодня. «Так, а ты чего прохлаждаешься тут и только зря переводишь бумагу?» —