Аня аккуратно переместилась на соседний стул, чтобы получше разглядеть бедную больную Елизавету. Посреди зала стояла крупная, пышущая здоровьем дама в брючном костюме цвета слоновой кости и того же оттенка замшевых туфлях. Не было никакого сомнения в том, что она передвигается по городу на автомобиле, а не на своих двоих, как Аня. Иначе бы забрызгала всё это великолепие осенней питерской грязью. Но почему Елена Васильевна решила, что эта женщина больна? Если так, то остальные посетители кафе умерли ещё до рождения.
Анна-Лиза (а это именно она произвела такой переполох в «Фее-кофее») была честным шемобором. А честные шемоборы всегда исполняют договора, которые подписали. Кто же знал, что Алиса сформулирует своё желание так: «Пойди в кафе к Джорджио в макияже, который сделаю я». Могло быть и хуже, конечно. Если бы Алиса расписала Анну-Лизу под клоуна из Макдональдса, или участников группы «Кисс» (всех разом), она всё равно пошла бы в таком виде в «Фею-кофею». А так — ничего. «Элегантный дневной макияж», как называет это Алиса, или «Полное отсутствие цвета», как увидела Анна-Лиза.
Нерадивая ученица долго колдовала над её лицом, где-то добавляла, где-то убавляла, извела уйму косметики — и всё ради чего? Анна-Лиза посмотрела на себя в зеркало — бледная бесцветная маска, не сразу и разглядишь, что у маски накрашены ресницы, про тени, румяна и помаду и вовсе не приходится говорить. Зачем вообще краситься, если этого никто не увидит? Да ещё и тратить столько времени и ресурсов!
Суета вокруг гостьи утихла. Все желающие засвидетельствовали ей своё почтение и постепенно разошлись по местам. Даже Елена Васильевна, нашептав прежде ей что-то на ухо, удалилась на кухню.
«Это, наверное, какая-то знаменитость. Может быть, писательница. Или политик. Да, наверное, политик», — решила Аня. Она совсем не интересовалась политикой, и никого не знала в лицо. Но тут же оставила свои догадки, забыла о них.
Потому что из коридора, ведущего в служебные помещения, вышел он.
Он вышел, остановился, сделал шаг вперёд, снова остановился, поправил волосы, собранные в аккуратный пучок, нахмурился, схватил салфетку и начал стирать с ближайшего стола видимые ему одному пятна.
«Ну же, решайся!» — подумала Аня. Она сама уже была готова помочь ему решиться, как вдруг он отвлёкся от стола, сунул салфетку в карман и сделал несколько торопливых шагов, но почему-то не к ней, а к женщине-политику.
— А предупреждать не пробовала? — спросил он. Потом наклонился к обладательнице светлого костюма и прикоснулся щекой к её щеке.
Аня уронила вилку.
Джордж и Анна-Лиза сели за свободный столик друг напротив друга и некоторое время молчали о последних новостях. Когда один из них прервал молчание, каждый снова знал о другом всё.
— У меня опять Маркин в гостях.
— А у меня вместо хвоста — Алиса.
И снова молчание. Поговорить они могли в любой момент — стоило набрать номер, написать письмо или послать сообщение. Но быть рядом — не падать друг другу в объятия, не обмениваться нежнейшими прикосновениями, а просто быть — гораздо важнее, чем сотрясать воздух словами. Настоящая близость — это необходимость и умение быть рядом, не произнося ни слова.
— Как будто я говорила не с тобой, а с твоим телефоном. А сейчас — с тобой. А ты? — почувствовала эту разницу Анна-Лиза.
— А я как будто сам с собой говорил о тебе. А сейчас — с тобой и о нас.
— Плохой телефон. Надо менять на распродаже.
— Ничего не надо менять. Просто слова, которыми мы пользуемся, не являются точным инструментом. Точным инструментом является понимание. Пониманием можно обозначить мысль или явление в трёх и более измерениях. Словом — только в двух. Вписав его в пропись между заранее начерченными линейками. Из-за этой двухмерности объём всегда ускользает. Ты зарисовываешь понимание словами — и вот опять это только его тень, в лучшем случае — подвижная. Но понимание нельзя передать другому напрямую, телепатически. Если он не понимает, приходится использовать слова. Потому-то они ещё не вышли из употребления.
— Это всё такие слова…
Постепенно молчаливое понимание между этими двумя стало объёмным, почти живым, и начало заполнять зал. Посетители вздрагивали, случайно поняв то, что им понимать было ещё рано, тревожно оглядывались по сторонам в поисках источника просветления, но, конечно, не догадывались посмотреть прямо перед собой.
Когда понимание грозилось выплеснуться на улицу, Джордж и Анна-Лиза разом поднялись на ноги и направились к чёрному ходу.
Джордж вспомнил о своих прекрасных концепциях и без всякой жалости вышвырнул их из головы. Находиться с кем-то в одном мире и находиться с ним в одном мире и вдобавок совсем близко — это не одно и то же. Находиться рядом — это вдвоём быть одним миром. Когда вы не рядом, можно обмениваться словами и утешать себя концепциями. Когда рядом — слова и концепции отступают, начинается жизнь, такая, какой она, должно быть, была в раю и какой она однажды снова станет.
Аня глядела им вслед. Что объединяет этих людей? Точно не любовь. Любовь — это крики, эмоции, объятия, особенно после долгой разлуки. Это напоказ, как у Алёнки с Ильёй из параллельной группы. Это сразу видно.
Но не слишком ли много в этой пьесе посторонних персонажей? Сердечный друг в пальто — раз. Но он, конечно, джентльмен и посторонится, когда поймёт, как Джордж и Аня подходят друг другу. Женщина-политик — два. Она не конкурентка на любовном фронте, но какую-то власть над ним имеет. Надо выяснить. Барменша в косицах — три. Вот за ней стоит проследить отдельно. Она-то и внушает главные опасения.
Шурик умчался в редакцию «Невских перспектив», на ходу выдумывая повод для разговора с Мишей Ёжиком. В кабинете стало пусто-пусто и тихо. Денис с удивлением отметил, что в тишине работается труднее. Без шуршания конфетных обёрток, шелеста страниц, разговоров запросто, наполняющих кабинет, когда там хозяйничает Шурик, — совершенно невозможно сосредоточиться на монотонной работе.
Денис отметил этот факт как курьёзный, решил, что всё дело — в привычке, и вышел в приёмную. Там-то тишина бывает разве что ночью.
Наташа, сидя за своей конторкой, тихо говорила по телефону, прикрыв трубку рукой. Она была словно журчащий ручей или, скорее, нимфа этого ручья.
Денис заварил чай и отошел к журнальному столику. Посмотрел на часы. Надо дать напитку настояться около пяти минут, после чего можно будет присесть на диван и выпить пару чашек.
Прибежал Виталик, без спросу приподнял крышку заварочного чайника, понюхал содержимое. Кивнул одобрительно, но всё-таки направился к кофейному автомату.
— Вредно для сердца так много кофе пить, — сказал Денис, обращаясь скорее в пространство.
— Для сердца вредно — страдать от разлуки с объектом обожания. А я уже час, если не больше, разлучен с моим любимым напитком! — был ответ.
Денис лишь снисходительно хмыкнул. Виталик слишком уж высокого мнения о своих коммуникативных навыках, а на деле — трепло гороховое. Вот и с букинистом не смог найти общий язык, тогда как он, Денис… Впрочем, постойте-ка. Денис так же, как Виталик, позорно провалил это задание. Отличие лишь в том, что хозяин по-разному отвлёк каждого из них от главной цели визита.
«Вот! — прокомментировал внутренний голос. — Он же сказал, что дело попалось трудное. А ты: «отвлекаться на мелочи», «думать о чём угодно», а сам хорош ли?»
Денис растерялся — внутренний голос прежде никогда не нападал на него так яростно. «Так ты раньше всегда сам исправлял свои ошибки. Ну-ка извинись!» Денис скрестил руки на груди, вцепился пальцами в предплечья так, что побелели фаланги. Нет, никогда, ни за что. Он умеет признавать свои ошибки. Уже признал. Внутреннему голосу это известно. Но извиняться перед Виталиком, тем более в присутствии Наташи, он не станет — слишком унизительно!
Словно услышав его мысли, Наташа закончила разговаривать по телефону и понесла документы на подпись шефу.
Техник отошел от кофейного автомата с полной чашкой кофе, сделал щедрый глоток, поперхнулся, закашлялся, слёзы брызнули у него из глаз. И перед таким человеком — извиняться?
Виталик подошел к Денису, поставил свою чашку рядом с его заварочным чайником, снял очки, вытер глаза подолом футболки, надел очки и тихо сказал:
— Как честный человек. И исключительно в рамках гуманитарной помощи отсталым племенам. Короче, я тебя прощаю.
— Прощаешь — за что? — высокомерно спросил Денис.
— Ну, я вижу, что тебе хочется попросить у меня прощения за букиниста. Ты-то думал, что дело пустяковое, просто я — дурак с мороза. А дело оказалось посложнее. Может так получиться, что и я, например, не дурак, а даже не хуже тебя. Но извиняться ты не станешь, так и будешь носить этот груз на сердце. А для сердца это вреднее, чем пить кофе вёдрами.
— С чего ты взял, что я не стану извиняться? — растерялся Денис. И даже руки расцепил.
— С того, что ты никогда не ошибаешься. А я, напротив, только и делаю, что ошибаюсь. Потому что я живу, а ты оцениваешь чужую жизнь. Ну, это не относится к теме нашего сегодняшнего урока.
— Урока?
— Конечно. Люди нужны друг другу либо для радости, либо для учёбы. Моё существование радости тебе явно не приносит. Значит — вариант номер два. Поэтому я прощаю тебя, и закроем тему. Ты по-прежнему правее меня на десять или двадцать ситуаций. Ты потерял только одно очко — это же чепуха, если принять во внимание тот факт, что скоро я снова по-крупному облажаюсь в твоих глазах. Но видишь, какое дело. Если бы ты не попросил у меня прощения — ты ведь попросил его у меня, верно?
— Будем считать, что да, — процедил Денис, но тут же поправился: — Я хотел сказать — прости меня. Букинист оказался действительно крепким орешком.
— То ещё орешище этот дед! Не представляю, как там бедный наш Гумир. Ну вот, ты попросил прощения, а я тут же тебя простил, потому что я милый и незлопамятный.
— А если бы я не попросил?
— А если бы не попросил, то завтра ты был бы впереди меня уже не на десять, а на девять ситуаций. Послезавтра — на восемь. А через некоторое время счет пошел бы в минус.