На кровати лежали двое, но было слишком темно, и я не поняла, кто из них кто. От стоявшей в комнате вони у меня заслезились глаза.
Раздалось глухое ворчание, и я разглядела два черных глаза, выглянувших из-под засаленного одеяла.
– Кто здесь? – прохрипел кто-то, стараясь приподняться на локте. – У нас нечего красть, уходи и оставь нас в покое.
Кажется, это говорил папа.
– Это не грабитель, – ответила ему мама.
Да, мама. Эта жуткая, истощенная, пропитая старуха была моей мамой. Я моргнула, пытаясь увидеть ее такой, какой помнила.
Ее щеки ввалились, а кожа представляла пеструю карту из лопнувших сосудов и темных пятен. Она стала почти такой же худой, как Меррик, ее выпиравшие ключицы казались острыми, как лезвия ножей.
– Хейзел.
Мама меня узнала. На сердце потеплело, но я по-прежнему держала дистанцию.
Папа прищурился, высунув голову из-под одеяла. Он пытался меня рассмотреть, но не мог сфокусировать взгляд. Его рот был приоткрыт, и я увидела, что у него не хватает нескольких зубов.
– Не говори ерунды, глупая женщина. Это не Хейзел. Это какая-то знатная барышня.
Мама ударила его с такой силой, что у него изо рта полетела слюна. Брызги, упавшие на постель, были ярко-красными.
– Уж свою дочь я узнаю всегда.
Он усмехнулся:
– Она не твоя, она никогда не была твоей. Она всегда принадлежала ему.
Я оглянулась на открытую дверь, гадая, слышал ли это Меррик.
– У тебя же сегодня день рождения! – поняла мама. – Поэтому ты и вернулась? Пришла отпраздновать? Надо испечь торт. Я никогда… никогда не пекла тебе торт. – Она попыталась встать, но вскрикнула от боли и упала обратно на грязный сырой матрас.
Ее страдания подтолкнули меня к тому, чтобы начать действовать, я вошла в спальню и опустилась на колени рядом с кроватью. Поставила на пол саквояж и взяла маму за руки. Ее кожа была тонкой и липкой и отливала лихорадочным блеском.
– Нет, мама. Не нужно. Ни о чем не волнуйся. Я пришла… – Я секунду помедлила. – Я пришла тебя вылечить.
Я заметила Меррика, застывшего в дверном проеме. Темная фигура в обрамлении бледного света утреннего солнца. Он не стал входить в спальню: то ли давал мне возможность побыть наедине с родителями, то ли боялся не поместиться в тесной комнатушке.
Мамин взгляд метнулся к нему, и она отпрянула, растянув перед собой одеяло, как щит. Скрюченным указательным пальцем она нарисовала в воздухе защитный знак и грубо ткнула папу в бок.
– Он здесь. Он вернулся, – прошипела она.
Меррик стоял в дверях, настороженно наблюдая за происходящим.
– Изыди, демон, – прохрипел папа. – Я не дам тебе вновь пятнать тьмой порог моего дома.
Внезапно я вспомнила, как называл его Меррик, когда рассказывал о моем дне рождения. Очень глупый охотник.
Наблюдая, как отец храбрится перед моим крестным, я сама не смогла бы придумать определения лучше. Мне стало смешно. Я так боялась его в детстве, а теперь он даже не в состоянии подняться с кровати.
– Я пришел не ради тебя, – пробормотал Меррик, и в его тихом голосе слышалась угроза. – Я забочусь о Хейзел.
– Сколько лет мы дожидались, когда ты позаботишься о ней. – Папа рассмеялся. В его остекленевших глазах промелькнула искра безумия. Я почти видела исходившие от него волны жара.
Их обоих лихорадило, что и вызвало состояние бреда, и я вдруг задумалась: а когда они ели в последний раз? И когда пили что-нибудь, кроме спиртного?
– Я принесу вам воды, – объявила я. – Воды и супа. И свежего хлеба.
Папа разразился безумным смехом:
– Удачи в поисках.
Он не зря это сказал. В кладовке не оказалось ничего, кроме нескольких сгнивших картофелин, а в хлебном ларе лежали только скелеты незадачливых мышей.
Я пыталась найти хоть что-то съестное, но тщетно. У меня не укладывалось в голове, как родители дошли до такого кошмарного состояния. Где Реми? Где остальные мои братья и сестры? Разве они не навещают маму с папой? Почему им позволили заживо гнить?
– По крайней мере, можно набрать воды.
Я схватила красное ведерко, висевшее у задней двери, и побежала к ручью. Стыдно признаться, но я испытала огромное облегчение, выбравшись из дома и стоявшей в нем вони.
Полной грудью вдыхая чистый прохладный воздух, я вымыла ведерко и наполнила водой. Я пыталась придумать, как вылечить родителей. Вернее, как приступить к лечению. Я почувствовала, как ко мне подошел Меррик, но осталась стоять на коленях, глядя в воду. Мне не хотелось смотреть на него. Я не сомневалась, что если встречусь с ним взглядом, то расплачусь.
– Ты знал, что все так и будет?
Эти двое, лежащие на грязной зловонной постели в запущенном доме… они были не очень хорошими людьми. Они никогда не были добрыми. Никогда не относились ко мне с теплотой и любовью, как должны относиться родители к детям… Но они все равно оставались моими родителями, и я стыдилась, увидев, что с ними стало.
– Да, – ответил Меррик, и его признание удивило меня. Я думала, он притворится, что ни о чем не подозревал, и сделает вид, будто удивлен не меньше меня. Я думала, он соврет.
– Хейзел… – начал он, но осекся.
– Я их вылечу, – наконец проговорила я.
Я не понимала, зачем Меррик привел меня сюда, да еще в день моего рождения, но твердо решила, что пройду испытание. Пройду, как все испытания, которые он мне устраивал. Я улыбнулась, но улыбка получилась натянутой и жалкой.
Он помог мне подняться на ноги и проводил до дома. Когда я собиралась войти, он окликнул меня, остановив на пороге:
– Хейзел!
Я обернулась и наткнулась на его сумрачный взгляд.
– Я здесь для тебя. Для… всего, что тебе будет нужно.
Его слова показались мне странными. Ведь он знал, что мне нужно только одно: найти лекарство. Но я кивнула, будто он меня успокоил.
После короткой передышки на свежем воздухе вонь, пропитавшая дом, казалась еще ужаснее. В ней ощущался подгнивший мясной душок, будто мои родители начали заживо разлагаться. Эта жуткая мысль заставила меня действовать. Я налила воды в самые чистые стаканы, какие сумела найти, и поспешила в спальню.
– Пейте, – велела я, сунув стаканы им в руки.
Но даже обычный стакан с водой оказался слишком тяжелым для папы. Он его не удержал, и вода пролилась на постель. Но он этого не заметил и поднес к губам воображаемый стакан.
Я помогла маме сделать глоток. Один, потом второй. Она покачала головой, не в силах выпить больше.
– Я сделаю так, чтобы тебе стало лучше, – пообещала я. – С чего все началось? У тебя поднялась температура или…
Она моргнула, пытаясь вспомнить.
– Сначала болела… голова. Да, голова. Болела голова, – повторила она и снова моргнула.
Я пыталась быть терпеливой, мне необходимо было узнать больше подробностей, но маму скрутил приступ кашля, и она не смогла продолжать. У нее изо рта жутко пахло. Значит, инфекция сидела где-то глубоко внутри.
К чертям собачьим терпение! Мне надо понять, как сейчас помочь ей. Без дальнейших раздумий я взяла в ладони ее лицо. И задохнулась от ужаса. Не появилось никакого цветка. Никакого мерцающего растения, которое указало бы мне путь к исцелению. Был только…
Я отдернула руки, чтобы не видеть этот кошмар. Но страшный образ стоял перед глазами, словно отпечатавшись у меня на сетчатке. Белый оскаленный череп.
Мне показалось, что из моих легких выбили воздух. У нее опухоль? Внутричерепное кровоизлияние? Где-то в ее мозговом веществе поселился вирус?
Я вновь протянула дрожащие руки к ее лицу. В поисках подсказки, что мне делать. Череп таращился на меня и не давал ответов. Он завис над лицом моей мамы. В темных провалах его глазниц было пусто, но я знала, что он глядит на меня. Череп будто прочел мои мысли, его челюсти разошлись… В улыбке?! Изгиб безгубого рта напоминал мне улыбку крестного. Это была его улыбка, его оскал.
– Меррик!
Я не слышала, как он вошел в дом, но через секунду он стоял рядом со мной. Он склонился под странным углом, и я подумала о горгульях на парапетах каменных храмов в Рубуле.
– Я не знаю, что это такое. Не понимаю, что надо делать.
– Что ты видишь? – спросил он, но я заметила морщинку тревоги, прочертившую его лоб, и поняла, что он знает. И всегда знал.
Я не стала отвечать, лишь молча протянула руки к папе. Он отшатнулся, но не раньше, чем у него на лице расцвел такой же светящийся белый череп.
– Как их лечить? Почему я вижу череп? Я не представляю, что это значит.
Крестный моргнул, и страх вонзился мне в сердце как острый нож, разрывая его пополам.
– Меррик… – прошептала я и не узнала собственный голос. Он звучал сдавленно и испуганно.
Крестный прочистил горло, а когда заговорил, его голос скрипел, точно гравий под ногами:
– В прошлом году ты спрашивала, что будет, если человека нельзя спасти.
Да, я помнила это. Помнила, как он сидел в кресле в доме дяди Кирона. Помнила терзавшие меня сомнения. Помнила страх, что у меня ничего не получится и я не сумею помочь страдающему человеку. Но я ему помогла. Я применила свой дар. И у меня хорошо получилось. Может, даже слишком хорошо.
Я могла похвастаться своей работой. За год ни одной неудачи. Я начала верить, что смогу вылечить любую хворь. Из всех людей, населяющих смертный мир, бог выбрал меня. И осенил благословением, чтобы я несла его дар нуждающимся. Разве это не делает меня равной богам? Непогрешимой? Непобедимой?
Черепа на лицах моих родителей предполагали иное.
– Они умрут?
– Все когда-нибудь умирают, – пробормотал Меррик, чем вовсе не помог мне.
– Я имею в виду сейчас. Они умрут сейчас?
Он помедлил, тщательно обдумывая ответ:
– Уже скоро.
– Тогда зачем ты привел меня сюда? Если их нельзя вылечить, если я не могу их спасти, то зачем…
– Ты можешь их спасти, – перебил Меррик. – Для этого ты здесь.
– Но ты же сказал, что…
– Хейзел, есть много способов спасти жизнь.