Леопольд потянулся, сел боком к стене и прижался к ней лбом. Он почти засыпал, но его губы все еще шевелились, и я услышала, что он говорил.
– Весь трясется бедный малый, золотница черной стала, – тихо напевал он себе под нос. – Принц рыдает день и ночь, королю уж не помочь. Короля уж не вернуть, он ушел в последний путь.
Глава 26
САД БЫЛ ЧЕРНЫМ. Нет. Не совсем черным. Оттенки полуночи, глубокая синь и насыщенные сливовые тона, сливались с обсидианом и ониксом, создавая фантастический цвет. Больше чем черный. Как если смотреть на темную изнанку век, пытаясь уснуть. Но здесь сон был невозможен.
Музыка билась как пульс в густом влажном воздухе. Виолончели и контрабасы. Мелодия накатывала волнами и отдавалась у меня в груди. Она заполнила мое тело, пока оно не зазвенело от напряжения, пока у меня не осталось других ощущений, кроме смутного осознания себя и окружающей черноты. Которая не была чернотой.
Я чувствовала, что я здесь не одна. Что вокруг много людей, пусть я их не вижу.
Вспышки света вырывались из темноты, как воспоминания о чем-то далеком. Сверкающие блики. Придворные дамы и кавалеры в мерцающих масках, скользящие между стволами фигурно подстриженных деревьев. Золотые крылья и черные кружева. Горы икры и багровый тюль. Бокалы с шампанским и бархатные мушки. Мне еще никогда не доводилось бывать на балу. Это было роскошно. Упоительно.
У меня кружилась голова. Я опьянела, хотя не выпила ни капли шампанского. Я танцевала, кружась в благоуханной ночи, как жрица на празднестве в честь бога Раздора. Я и не подозревала, что во мне столько легкости и струящейся грации.
Я танцевала и не могла остановиться. Это было неописуемо и соблазнительно. Мне хотелось запрокинуть голову к небу и отдаться музыке. Так я и сделала. Я кружилась, кружилась, кружилась. Извивалась, выделывая причудливые движения и стараясь не отставать от других танцующих. Мы двигались в восхитительном исступлении, будто все сошли с ума, следуя ритму, который бился в наших телах как барабанная дробь.
Чьи-то руки передавали меня по кругу, вели по замысловатым шагам незнакомого танца. Я не видела лиц своих партнеров, только чувствовала их жаркие ладони и прикосновения бархатных лацканов. В какой-то момент я увидела свое отражение в большом зеркале, висевшем между изогнутыми ветвями огромного дуба, и застыла на месте.
Я с трудом узнавала себя в этой женщине в длинном платье, изящной, как дикая кошка. Золотистый атлас чувственно облегал мое тело. Вырез был таким смелым, что выставлял на всеобщее обозрение три веснушки во впадинке между грудей. Высокий разрез на подоле доходил до середины бедра, беззастенчиво открывая ноги.
На мне не было ни корсета, ни нижней рубашки. Я чувствовала себя обнаженной, выставленной напоказ миру. Из зеркала мне улыбнулось мое отражение. Его губы блестели кроваво-алым пятном, а глаза, подведенные черной тушью, сверкали от распаленного желания.
Я с удивлением поняла, что мне нравится, как я выгляжу. Нравится, как я себя ощущаю. Свободной и раскрепощенной, красивой, опасной хищницей, вырвавшейся из клетки и готовой умчаться на волю, готовой наброситься и растерзать.
Партнеры сменились, и я упала в объятия нового кавалера. Мне нравилось, как его жадные руки шарят по моей обнаженной коже, как он теснее прижимает меня к себе. Он чуть отстранился, крутанул меня, и я увидела его лицо. Леопольд.
Он поднес руки к моему лицу и погладил по щекам. Ощущение было настолько знакомым, что я ошеломленно застыла и только тогда разглядела, что его пальцы присыпаны мелкой золотистой пудрой. В сумраке полуночного бала в саду она походила на волшебный порошок фей – странная и красивая, сверкающая в темноте переливами нездешнего света.
Он был весь в этой пудре. Размытые линии цвета шампанского искрились у него на лбу. Пять сверкающих линий, словно он провел по лбу рукой…
Я нахмурилась, изучая золотницу, хотя мое тело не желало останавливаться, давая мне возможность подумать. Оно хотело кружиться в танце.
Мое тело – не я – позволило принцу крутануть меня снова. Я прижалась спиной к его к груди, и он стиснул меня в объятиях. Я позволила его губам пройтись по моей запрокинутой шее. Он целовал меня с такой неистовой страстью, что у меня закипела кровь. Я увидела в зеркале, как он впивается в меня губами и запускает руку в вырез моего платья. Он ласкал мою грудь так дразняще, что я не выдержала и закричала, требуя большего.
Мое тело желало отдаться ему. Я и не заметила, как мои руки опустились к его внезапно напрягшемуся мужскому естеству и бесстыдно поглаживали его, пока Леопольд не издал долгий вздох, обжигая меня жарким дыханием.
– Ох, Хейзел, – прошептал он, и его голос был хриплым и темным, полным желания. – Что ты наделала?
Мое тело предательски таяло в его руках, но разум наблюдал. Наблюдал, как принц прижимается губами к истекающей из меня золотнице и мягко проводит краем зубов по золотым струйкам. Как его руки шарят по лифу моего платья, оставляя блестящие отпечатки. Как они, мерцая в темноте, опускаются все ниже, к моему голому бедру. Как Леопольд находит верхний край разреза и запускает под него пальцы.
Разум противился этому дерзкому вторжению, с ужасом отмечая, как мое тело млеет в объятиях принца, растворяется в неудержимом желании, растворяется в золотнице. Я тонула в расплавленном золоте, не в силах остановить изливавшийся из меня поток грехов.
Эта мысль отрезвила меня, как вылитый на голову ушат ледяной воды. Какие грехи?! Я тряхнула головой. Я не верю в такую глупость. Я верю в разум и логику. Я верю, что тремор – это болезнь, которую нужно лечить, а не наказание свыше, которое нужно принять.
– Я не грешила, – пыталась произнести я, но из горла вырвался лишь стон упоительного возбуждения. Руки Леопольда блуждали по моему телу, отбросив сдержанность, и находили на нем такие источники чувственного наслаждения, о существовании которых я не подозревала.
Все вокруг впало в странную летаргию. Так много золотницы выплеснулось наружу, и я не могла ее остановить. Не могла отменить то, что случилось. Что-то во мне сломалась. И уже ничего не исправишь, пути назад нет.
Я увидела в зеркальном отражении приближавшуюся к нам фигуру, и мне захотелось заплакать. Это был король, одетый в красновато-коричневый бархат, черная полумаска закрывала верхнюю половину его лица. Я не хотела, чтобы он видел меня такой. Млеющую в объятиях его сына, с распухшими от поцелуев губами и раскрасневшимися щеками. Покрытую золотом.
– Что это? – спросил он, переводя взгляд с Леопольда на золотницу. Его ноздри сердито раздулись. – Что ты наделала?
Меня смутила его ярость.
– Я… я ничего не делала!
– Как бы не так. – Король оттолкнул принца, обхватил меня за талию и закружил в танце.
Его руки были не золотыми, а красными. Красными, влажными и скользкими.
Я снова посмотрела в зеркало и увидела, что мое сверкавшее золотом платье стало пунцовым: по нему растекались пятна крови, пропитывая ткань, землю, меня.
– Ваше величество… – прошептала я, а потом мир опрокинулся.
В глазах помутилось. У меня пошла кровь. Много крови. Почему так много? Голова закружилась, и я почти лишилась чувств.
Мы умирали, мое тело и я. Я физически ощущала, как из меня вытекает жизнь – вместе с кровью. Я знала, что это конец. Конец меня, моего бытия. Конец всего.
Свечи… напомнило мне тело. Свечи! У меня есть три свечи.
Прижавшись щекой к груди короля, я ждала, что произойдет дальше. Будет ли больно? Почувствую ли я, как Меррик зажигает мою вторую свечу от первой? В голове кружились сотни вопросов. Мозг задыхался от нехватки крови.
Я закрыла глаза и танцевала с королем Марниже, пока из меня вытекали последние капли жизни.
Он закружил меня с неожиданной силой. Я открыла глаза и увидела, что уже не король, а Меррик держит меня в объятиях, возвышаясь надо мной темной тенью. Его черты исказились будто от боли. По щекам текли черные слезы. Они падали мне на платье, окрашивая красный атлас в черный цвет.
Мое сердце бешено колотилось, пытаясь качать ту кровь, что еще оставалась во мне. Почему у меня почти не осталось крови? Что-то не так. Моя вторая свеча не зажглась. Это не новое начало. Это… конец.
Меня бил озноб, хотя щеки горели от жара. Я тряслась и не могла унять дрожь. Мои поры сочились черной слизью, густой и вязкой. Ее становилось все больше, она разрывала меня изнутри, пытаясь пробиться наружу. Она была чернее ночи, чернее, чем лик моего крестного. Чернее, чем его слезы.
Она была неотвратимой и бесконечной. Она грозила меня поглотить, сколько бы жизней-свечей у меня ни оставалось.
Я закрыла глаза, готовясь принять неизбежную смерть. Я словно падала в темный тоннель, и голос Меррика, полный беспомощной ярости, несся мне вслед гулким эхом:
– Что ты наделала?!
Глава 27
Я РЕЗКО ПРОСНУЛАСЬ, ХВАТАЯ ртом воздух и дергая ногами, запутавшимися в простынях. Я не могла встать, придавленная к постели невидимым грузом, будто приснившийся мне кошмар последовал за мной в явь.
Вокруг было темно и ничего не видно, но я смутно помнила, что вернулась из Междуместья, и меня отвезли во дворец.
Дворец, подумала я, пытаясь разобраться в очертаниях теней в незнакомой мне комнате. Я во дворце. Я с трудом перевернулась на спину и вспомнила, что на столике у кровати стоял подсвечник.
Я нащупала коробок, чиркнула спичкой и… вздрогнула, подавив крик. Крошечный язычок пламени высветил из темноты лицо Кирона в нескольких дюймах от моего.
Его мутные мертвые глаза таращились на меня. В его взгляде не читалось узнавания. Там зияла лишь пустота. Его нос сгнил, на его месте осталась рваная дыра, из которой торчали обломки серого хряща. А его рот… Он был слишком широким, большим и без губ. Нижняя челюсть отвисла, и теперь рот походил на круглую пасть миноги, а потом Кирон внезапно подался вперед и прижался этим миножьим ртом к моему горлу, не кусая, не раздирая его, а будто засасывая в себя мою кожу.