Я попыталась его оттолкнуть, но напрасно – я не могла прикоснуться к призракам, хотя они, как оказалось, могли прикоснуться ко мне, – спичка погасла, и комната вновь погрузилась в темноту. Я услышала скрип кровати. Это Кирон забрался на постель и навалился на меня сверху. Из сумрака проступили еще четыре фигуры, и я с ужасом поняла, что все призраки были здесь. Они нашли брешь в соляном заграждении – Алоизий сказал правду, во дворце слишком много дверей, слишком много порогов, – пробрались по лабиринту залов и коридоров и разыскали меня.
Я извивалась, чувствуя давление их мертвых губ. Они присосались ко мне, как пиявки, и вытягивали из меня то, что я у них отняла.
И неважно, что я выполняла чужую волю – волю отметившей их смерти, – что все делалось с разрешения моего крестного, что я выполняла предназначение, определенное мне богом. Каждый из призраков был жертвой убийства. И хотя я старалась подарить им легкую и чистую смерть, последние мгновения их жизни были наполнены страхом, смятением и возмущением. Каждому умирающему всегда хочется большего.
Еще одна минута дыхания. Еще одна минута, чтобы вспомнить то хорошее, что было в жизни. Еще одна надежда волшебным образом отменить происходящее. Еще, еще и еще.
Вот почему даже в смерти призраки преследовали меня. Они охотились за моими воспоминаниями о них. Некоторым – солдату и пекарю – досталось не так уж и много. Но мама. Папа. А теперь и Кирон. Они вытягивали из меня мысли о них, как лекарь вытаскивает подкожного червя, очень медленно, дюйм за дюймом. Мне казалось, я попала в паутину. Позже, когда все закончилось, я еще много часов ощущала на коже липкие нити.
Призраки заставали меня врасплох несколько раз, но каждое их нападение было жестоким. Я заново переживала воспоминания об их последних минутах, вновь наблюдала их смерть, ужас, боль. Особенно тяжело умирал папа. И Кирон… Я не знала, какими были последние мгновения его жизни. Я спряталась в Междуместье, когда убила его, погасив свечу. Какие воспоминания он тянул из меня?
Я хотела подняться с кровати. У меня в сумке лежал пузырек с солью. Как раз для таких случаев, когда я отвлекалась. Когда думала, что мне ничего не грозит.
Я вырвалась из цепких рук мертвецов, морщась от боли, когда мне в кожу вонзились острые кости на кончиках их пальцев. От них не останется ни следов, ни царапин, но я все равно ощущала боль.
Я скатилась с постели, и их разлагающиеся фигуры на секунду застыли, почувствовав, что добыча ушла. Папа первым сообразил, что к чему, и попытался обойти кровать, но споткнулся, упал и пополз по матрасу, как неуклюжий тюлень на суше.
В темноте я нащупала сумку и нашла пузырек с солью. Я швырнула горсть белых крупинок в приближавшихся призраков, и они вздрогнули. Воздух зашелестел в мертвых горлах, которые больше никогда не издадут ни звука.
И куда их теперь? Куда их теперь? Платяной шкаф в углу. Не такой уж большой, но на первое время сойдет.
В комнате было совсем мало места, и, чтобы подойти к шкафу, мне пришлось пробиваться через плотный ряд призраков.
Я протиснулась мимо солдата, и он схватил меня за руку. Я почувствовала, как из меня что-то тянется – тонкими нитями, как расплавленная карамель. Кровь застучала в висках, крик подступил к горлу, но кричать я не могла себе позволить.
– Вам сюда, – прошипела я, распахнув дверцу шкафа, и швырнула в призраков еще соли. Я постепенно теснила их к шкафу, и им некуда было деваться.
Мне хватило ума сорвать с вешалки два платья и отбросить их в сторону. Когда пять призраков оказались внутри, я насыпала толстую линию соли, перечеркнувшую выход. Призраки бились друг о друга, превращаясь в массу гниющих рук и истлевшей одежды, мутных белесых глаз и торчащих костей. Они не могли говорить, но пытались: скрежетали зубами и щелкали челюстями, создавая жуткую костяную симфонию.
Я захлопнула дверцу и для верности густо посыпала солью пол перед шкафом. Потом тяжело опустилась на краешек кровати и закрыла лицо руками.
День еще не начался, а я уже страшно устала.
Словно по мановению злосчастной руки бога Раздора, в дверь постучали. Судя по четкому дробному стуку, это был Алоизий. Я пошла открывать.
– Доброе утро, – сказала я, хотя утро началось совсем не добро.
– Да, – коротко кивнул камердинер, окинув взглядом мой халат. – Надеюсь, вы хорошо спали? – Не дожидаясь ответа, он продолжил: – Я хотел извиниться за вчерашний вечер, когда вас… попросили уйти. Сегодня утром его величество пребывает в прекрасном расположении духа и желает с вами поговорить.
– Хорошо. Я бы хотела начать с…
– Но сперва мы пройдем в столовую. Королевская семья пожелала, чтобы вы составили им компанию за завтраком.
– За завтраком? – озадаченно переспросила я. – Нет. Прежде всего мне нужно увидеться с королем.
Алоизий моргнул.
– Чтобы его осмотреть… – поспешила объяснить я, чувствуя себя глупо.
– Его величество ценит вашу заботу, но считает, что вам следует непременно позавтракать.
Он выразительно посмотрел на меня, и его взгляд говорил, что отказы не принимаются. Я должна согласиться с предлагаемым мне распорядком, каким бы абсурдным он ни был. У меня нет времени вести светские беседы с детьми короля. Я приехала не для того, чтобы их развлекать, а чтобы вылечить их отца. Но я поняла, что спорить бесполезно.
– Да, конечно. – Я улыбнулась сквозь сжатые зубы.
По крайней мере, выпью кофе.
– Сегодняшний завтрак пройдет в тесном семейном кругу, – пояснил Алоизий по пути в столовую. – Его королевское высочество пожелал, чтобы ваша первая встреча состоялась в непринужденной, домашней обстановке.
– Все дети короля сейчас во дворце?
Он кивнул. Я нервно сжала кулаки:
– Не думали ли о том, чтобы их отослать? Мы не знаем, как распространяется тремор. Возможно, им было бы лучше уехать.
– Его величество тоже об этом беспокоился, – признался Алоизий, сворачивая в коридор. – Но при нынешних беспорядках, связанных с Бодуэном, принцессам и принцу будет безопаснее здесь, при дворе, под защитой королевского войска.
– Я мало знаю о… беспорядках, – призналась я. – Все… очень плохо?
Алоизий вздохнул:
– Я знал их обоих, когда они были еще детьми. Бодуэн всегда завидовал младшему брату, с раннего детства. Постоянно хватал игрушки его королевского высочества, рылся в его вещах, забирал то, что нравится, или ломал. Прошло столько лет, а он так и рвется получить игрушки, которые ему не принадлежат.
Как подданная короля, я оскорбилась, что меня считают «игрушкой», но не стала заострять на этом внимание.
– Так, значит, были… бои?
Алоизий презрительно фыркнул:
– Лишь мелкие стычки.
Оставив крыло для прислуги, Алоизий постучал в высокие двойные двери. Они распахнулись, и, миновав несколько стражников в парадных мундирах, мы вошли в просторную галерею с высоким потолком, расписанным золочеными звездами на черном фоне. Бархатные портьеры, ковровые дорожки насыщенно-янтарного цвета и стеновые панели из темного ореха создавали атмосферу утонченного величия.
– Прошу сюда, – пригласил Алоизий.
В узкой, вытянутой столовой стоял длинный стол, с каждой его стороны было расставлено не меньше трех дюжин стульев. За его дальним концом сидели трое детей короля Марниже.
Самая старшая, принцесса Беллатриса, откинулась на спинку стула, ослепительно великолепная в многослойном шуршащем платье из лимонно-желтого шифона. Я никогда в жизни не видела такой сияющей бледной кожи, похожей на тонкое матовое стекло. Ее темные волосы, переливавшиеся на свету словно черный янтарь, были собраны в низкий шиньон на затылке. Тарелка с едой стояла перед ней нетронутой, принцесса медленно пила чай из фарфоровой чашки, оставляя на ободке идеально полукруглый отпечаток помады. Когда мы с Алоизием подошли ближе, ее веки дрогнули и во взгляде промелькнуло любопытство.
Леопольд явился на завтрак полуодетым, в кремовых бриджах и светло-зеленой рубашке с широкими рукавами. Его жилет из темно-зеленой парчи был расстегнут, а камзол небрежно брошен на спинку соседнего стула. Принц отрезал кусок ветчины, окунул его в ягодный соус, положил в рот и принялся жадно жевать. Вспомнив, как эти губы обжигали меня поцелуями в моем сне, я смущенно отвернулась.
Младшая принцесса, семилетняя Юфемия, сидела во главе стола. По всей видимости, на месте короля. У нее были такие же пронзительно-голубые глаза, как у отца. По спине струился каскад распущенных золотистых локонов. Прелестная девочка, словно куколка в украшенном белым кружевом платье из бледно-голубого шелка, с широкими рукавами и пышной юбкой. На ее тарелке лежали ягоды, посыпанные сахарной пудрой, и яйцо пашот. Юфемия заметила нас, и ее лицо озарилось улыбкой.
– Мы сегодня увидимся с папой, Алоизий? – спросила она, и ее звонкий голос разнесся по столовой.
– Возможно, – уклончиво ответил он.
Ее взгляд остановился на мне.
– А ты и есть та врачея, которая вылечит папу? – В ее голосе слышалось столько надежды, что у меня защемило сердце.
– Я очень на это надеюсь.
Алоизий легонько толкнул меня локтем в бок, и я поспешно присела в реверансе:
– Ваше высочество.
Леопольд сделал большой глоток из чашки.
– Садись за стол. Ты, наверное, проголодалась.
Алоизий указал на стул напротив принца, так что Юфемия оказалась по левую руку от меня. Я на миг задержала взгляд на Леопольде, но он никак не дал понять, что помнит о нашей встрече прошлым вечером. Вспомнив о его расширенных зрачках, я не удивилась. Сегодня его глаза были нормальными, хотя и слегка покрасневшими. Глаза такие же голубые, как у короля.
– Это та девушка… целительница… о которой говорила провидица, – сказал Алоизий и вновь указал взглядом на стул. – Мадемуазель Трепа́.
– Можете называть меня просто Хейзел.
– Садись за стол, Просто Хейзел. – Принц махнул слуге, державшему серебряный чайник. – Мне еще кофе, Бингем. А нашей гостье – что она пожелает. Здешняя кухарка творит чудеса. Уверен, она сможет состряпать привычные тебе деревенские блюда.