Когда мы завернули за угол и храм скрылся из виду, Леопольд откинулся на бархатные подушки:
– Я всегда думал, что дамы вознаграждают своих героев сердечными заверениями в благодарности, а не суровым допросом с пристрастием.
– Спасибо, – сухо ответила я. – Так зачем вы приехали в Расколотый храм?
Ему хватило наглости изобразить оскорбленное достоинство.
– Я приехал тебя спасти! Наш дорогой Алоизий сообщил, что ты слегка испугалась и лишилась чувств и тебя отвезли в храм, чтобы жрецы помолились о твоем добром здравии. – Он поджал губы, стараясь скрыть ухмылку и всем своим видом давая понять, что он думает об этом.
– Это я знаю, жрица мне все рассказала. Но мне непонятно, зачем вы приехали в храм.
– Я… – Леопольд раздраженно вздохнул и тряхнул головой, отчего его кудри небрежно рассыпались по плечам. – Я подумал, что тебе будет не очень приятно… или твоему крестному не очень приятно… что тебя привезли в чужой храм. Мне неизвестно, как строятся отношения между богами и их… их… прислужниками, но я решил, что тебе будет неловко, когда ты очнешься… если очнешься… и приехал забрать тебя во дворец. У меня было смутное подозрение, что тебя попытаются задержать в храме дольше, чем необходимо. И я – единственный человек, кому они не решились бы возразить.
Меня удивило его искреннее признание. Заботливый и продуманный шаг. Благородный поступок, совсем не похожий на Леопольда. Я была тронута.
– Спасибо, – поблагодарила я.
Эта благодарность совсем не вязалась с обиженным раздражением, которое он вызывал во мне раньше, и теперь я не представляла, что думать о принце. У меня не укладывалось в голове, как избалованный, высокомерный мальчишка мог проявить столько внимания и заботы.
– Пожалуйста, – ответил он, но нервно и сдавленно. Видимо, он не привык произносить это слово.
За окном кареты мелькали улицы Шатолеру. У меня разболелась голова, и я поняла, что лучшее, что можно сделать, чтобы сдержать надвигающуюся мигрень, – это сосредоточиться на молодом человеке, сидящем рядом со мной.
– И еще… – Я могла бы завести разговор о здоровье его отца, о новостях, которые я пропустила за те несколько часов, что пробыла вдали от дворца. Я могла бы спросить, что говорят люди о треморе, пусть это лишь домыслы и слухи. Было столько всего, что мне нужно узнать. Что мне надо спланировать, осуществить и… – Я не прислужница.
Он рассмеялся, и у меня потеплело на сердце. Я была рада, что выбрала легкий, беспечный тон.
– Вы с Марго выполняете то, что от вас требуют ваши боги. Если вы не прислужницы, как еще вас называть? – Он сделал паузу, подбирая другое слово, довольный собой. – О! Благословенная служанка!
Я рассмеялась, удивив нас обоих:
– Не могу говорить за Марго, но лично я предпочитаю «крестницу».
Он сморщил нос.
– Никто не может говорить за Марго, кроме ее разлюбезной богини.
– Похоже, она вызывает у вас острую неприязнь, – заметила я и удивилась собственной смелости.
Видимо, обаяние Леопольда действовало на всех, кто находился рядом с ним. После нескольких минут общения с ним я почувствовала себя более остроумной и утонченной, чем когда-либо. Я сомневалась, что он вытащил на свет мое лучшее «я» – к моему язвительному замечанию прибавилось чувство легкого превосходства над Марго, но сейчас это было забавно.
– Я не доверяю людям, которые говорят от имени высших сил, – признался он. – Она передает послания от всеблагой богини, которую никто из нас, простых смертных, недостоин увидеть. Ты видела ее? – внезапно спросил он.
– Кого?
– Богиню Священного Первоначала. Во всем ее лучезарном великолепии, повергающем людей в благоговейный трепет.
– Нет, не видела, – призналась я.
– Вот… даже крестница бога Устрашающего Конца не встречала великую богиню. А Марго да. Как она утверждает. Так кто ее опровергнет? Она могла бы утверждать, будто богиня Священного Первоначала объявила, что луна сделана из ржаного хлеба, и нам пришлось бы поверить, потому что никто не смог бы поставить это под вопрос.
– Ах, ваше высочество, – очень серьезно произнесла я. – Луна – это сдобная булка.
В уголках его глаз появились морщинки смеха.
– Но ты понимаешь, к чему я клоню. Отец слушает ее, и она забивает ему голову так называемыми пророчествами. У нее больше власти, чем думают остальные. Она выставляет себя скромной благоговейной послушницей, с ног до головы укутанной в храмовые одеяния, но то, что она нашептывает отцу, воспринимается как божественное откровение. Он может завтра издать закон о том, что луна сделана из ржаного хлеба, и мы лишимся лучших бутербродов.
Хотя он привел этот пример в качестве шутливого аргумента, за легким тоном его слов скрывалась серьезная озабоченность, и я подумала: есть ли способ проверить пророчества Марго, подтвердить, что они исходят из горнего мира?
В памяти всплыл черный череп, покрывавший лицо короля. Я чувствовала связь между видениями Марго и моим призванием. Возможно, мы действительно были лишь пешками на игральной доске, созданной богами. И был ли способ использовать наши дары в личных целях? Если я нарушала приказы Меррика, он всегда знал об этом. Наверняка то же происходит между Марго и богиней Священного Первоначала.
– По ее настоянию меня привезли во дворец, – сказала я, чувствуя себя виноватой из-за того, что плохо думаю о прорицательнице, которая сейчас не могла защитить себя, не находясь с нами. – Что в этом плохого? Если, конечно, вы не причисляете меня к сообщницам, посвященным в ее хитрые планы.
Леопольд задумался.
– По крайней мере, ты выполняешь свою работу. Твои руки знают, что делать, а голова хранит эти скучные и сложные знания. Я не понимаю, как у тебя получается.
– За завтраком вы назвали меня шарлатанкой, – едко напомнила я.
Ему хватило такта пристыженно опустить взгляд:
– После ночи с этими папиросами я сам не свой.
– Тогда, возможно, вам следует прекратить их курить.
– Да, пожалуй, – неожиданно легко согласился он. – Кстати, я тебя узнал. Не утром за завтраком, а вчера вечером. Твои веснушки.
Он замолчал, и мне осталось только догадываться, что он имел в виду. Леопольд вздохнул и неловко заерзал на сиденье:
– Мне жаль, что я бросил в тебя монеты. В тот день, на улице.
Я ошеломленно молчала. Он взмахнул рукой, и у него по щекам от смущения расползлись красные пятна.
– Ты, наверное, не помнишь. Ничего страшного.
– Вы и правда думаете, что у меня настолько насыщенная и интересная жизнь, что я могу позабыть, как наследный принц Мартисьена высмеял мои веснушки и швырнул в меня горсть монет, а потом я едва не оказалась растоптана добрыми горожанами, которые дрались за золото?
Принц ковырял ноготь. Я никогда бы не подумала, что он способен на такое явное проявление нервозности. Если человек нервничает, значит, он ощущает себя неловко. А это происходит, когда он понимает, что не прав. Я вдруг подумала, что Леопольд наверняка никогда в жизни не признавал своей неправоты.
– Я… – начал он и смущенно замолчал. – Я глубоко сожалею. О монетах и об оскорблении. На самом деле… – Леопольд вздохнул. – Мне нравятся твои веснушки.
– Нравятся… мои веснушки? – Мне хотелось смеяться.
– Они тебе очень идут. Придают характер, выделяют из толпы.
– Рада, что они вам нравятся, – сказала я. – Мне всегда хотелось от них избавиться.
Карета загрохотала по подъемному мосту и остановилась перед дворцовыми воротами в ожидании, когда их откроют.
– У меня тоже было… что-то подобное, – признался Леопольд и указал на шею под мочкой уха. – Родинка. Не очень большая, но ярко-розовая. Родители решили, что ее надо убрать.
– Убрать? – удивленно переспросила я. – Это родинка. Как ее можно убрать?
– Подальше, – рассмеялся он. – Как можно дальше, чтобы она никогда не вернулась и не посмела побеспокоить мое королевское высочество. Не помню, что делали лекари, когда пытались ее удалить, но Беллатриса знает. Она рассказывала мне о жутких мазях, лосьонах и прижиганиях.
– Сейчас ничего не видно, – заметила я, чувствуя себя неловко из-за того, что я пристально разглядываю его шею. Это странное место на теле, открытое для всеобщего обозрения, но слишком интимное, если сосредоточить на нем внимание.
Мне захотелось протянуть руку и прикоснуться к его коже, но я сдержалась, не уверенная, что мой интерес будет расценен как сугубо профессиональный. Сон, приснившийся мне накануне, никак не шел из головы.
Леопольд кивнул:
– У них не получилось ее обесцветить, и тогда лекарь взял нож, прокалил его на огне и… – Он резко провел пальцами по воздуху, изображая движение ножа, срезающего родинку.
– Какое варварство! – воскликнула я, не сумев сдержать гнев. – И это сработало?
– Смотри сама, – предложил он, запрокинув голову, чтобы мне было лучше видно. От родинки не осталось и следа, а круглый шрам был аккуратным и почти незаметным.
Карета остановилась у главного входа, украшенного скульптурными колоннами и позолотой, но даже это великолепие не смогло отвлечь мое внимание от принца.
– Лекарь хорошо выполнил свою работу, – наконец признала я. – Но мне жаль, что вам пришлось это пережить, пусть вы и не помните, как все было.
Он пожал плечами:
– Мне преподали урок, надо думать. Урок, который я должен был твердо усвоить. Всякому несовершенству, отступлению от идеала нет места при дворе, в нашем доме и нашей семье. – Он покачал головой, и я так и не поняла, возмущает его это или он смирился. – Так что да, Просто Хейзел, хотя грубый мальчишка, которым я являлся когда-то, тебя оскорбил, на самом деле мне нравятся твои веснушки.
Дверь кареты открылась, и Леопольд выскочил наружу, будто для него ничего не значило то, что он доверительно поделился со мной чем-то личным. Он вошел во дворец, даже не оглянувшись, чтобы убедиться, что я следую за ним.
Глава 34
Я СМОТРЕЛА ВСЛЕД ЛЕОПОЛЬДУ и ощущала странное беспокойство. Надо как можно скорее проведать короля, но я весь день провела в комнате, что было для меня непривычно. От одной мысли, что придется бродить по бесконечному лабиринту коридоров, чувствуя на себе взгляды золоченых гербовых быков, хотелось кричать. Мне нужен свежий воздух и открытое пространство. Нужно размяться и привести мысли в порядок.