все.
Каждую капельку воды, висевшую в воздухе. Кружевные узоры лишайников на камнях, увеличенные в сотни раз. Я видела каждый лучик света, пробивающийся сквозь завесу падающей воды. Одна секунда подобного зрения растянулась на тысячелетия, я видела все до мельчайшей детали. Слишком много. Смертным не положено видеть такое. Желудок сжался, и мне показалось, что меня сейчас стошнит.
Как я доберусь до пещеры? Как выдержу зрелище сотен тысяч свечей, бессчетного множества языков пламени? От одной мысли мне сделалось дурно.
Не решаясь открыть глаза, я осторожно двинулась вдоль скальной стены – к тому месту, где, как мне запомнилось, находился вход в тоннель. Мне удалось сделать всего три шага, а потом я споткнулась и грохнулась на колени. Зажмурившись крепче, я поползла на четвереньках, отмечая на ощупь впадины и подъемы. Я молилась, чтобы все получилось. Чтобы я добралась куда нужно и не сорвалась в пропасть.
Я врезалась в стену, больно ударившись головой. Под веками вспыхнули звезды. Я принялась искать вход вслепую. Когда я окажусь внутри, мне придется открыть глаза. Иначе дальше не пройти. Там много провалов, много мостов. Мне надо видеть, куда я иду.
– Может, внутри будет лучше, – прошептала я, подбадривая себя. – Там не так много света, и смотреть, в общем-то, не на что.
Я осторожно приоткрыла глаза и прищурилась. Все оказалось гораздо хуже. В темноте жили тени, странные твари, о которых лучше не знать, древние существа таращились на меня множеством глаз и слюнявили мое тело множеством языков. Я вспомнила, как Меррик впервые привел меня сюда. Мне было не по себе в темноте. Теперь я знала почему.
– Смотри под ноги, – сказала я себе. – Их нет, если на них не смотреть.
Но, даже не отрывая глаз от земли, я видела слишком много. Каждое пятнышко грязи, текстуру и форму каждого камня под ногами. Все казалось жизненно важным, настойчиво требовало внимания. Я пыталась прищуриться, но это не помогло. Я видела каждую ресничку, ее мягкий изгиб, легкие различия в окраске.
Зацепившись ногой за выбоину в каменном полу, я споткнулась и увидела каждую ниточку, вплетенную в ткань платья.
– Не разглядывай детали, просто иди, – приказала я себе.
Невыполнимый приказ. Мне казалось, мои глаза стали размером с обеденные тарелки. Мой разум переполнялся, цепляясь за любую деталь и придавая ей вес и значение. Как боги могут так жить?
С моим новым зрением я легко видела путь к пещере. Я видела сияние свечей, освещающих темноту, даже за стенами и поворотами лабиринта. Видела исходящее от них тепло, перепады температуры обретали незримые раньше цвета, названий которых я даже не знала. Цвета, недоступные зрению смертных.
Прошла вечность, но я все-таки добралась до пещеры. Перед тем как войти, я собралась с духом, готовясь к мучениям. Каждая свеча выжигала мне глаза, как раскаленная добела кочерга. Когда я моргала, на веках плясали яркие пятна света.
Я закрыла глаза руками, защищаясь от ослепительного сияния, и сошла вниз по каменным ступеням, охваченная оцепенением, опьяненная множеством деталей, пляской крошечных язычков пламени, пылинками в воздухе, искрящимися на свету.
Надо мной горели шары богов, переливались неземным блеском, сияли, словно лиловое предрассветное небо, испещренные золотыми вихрями и серебряными вкраплениями. Они были настолько красивые, чистые и восхитительные, что мне захотелось плакать. Я могла бы смотреть на них вечно, завороженная их силой, околдованная сиянием.
Время остановилось, пока я упивалась их великолепием. Я не способна была идти дальше. Даже моргать, чтобы не пропустить ни одной секунды этого лучезарного сияния.
– Еще минутку, – пообещала я себе. – Всего минутку…
Я вдруг осознала, что мне больше не так больно смотреть на свет. Свечи не ослепляли меня, выжигая сознание.
Отмеренная мне сила божественного зрения подходила к концу, а я еще не разыскала свечу Марниже. Тихо выругавшись себе под нос, я оторвала взгляд от света богов и направилась к постаменту с моими свечами.
Мое пламя горело так же сильно и ровно, как прежде. Свеча была длинной и крепкой. Кажется, что за несколько лет – с тех пор, как я ее видела в прошлый раз, – не расплавилось ни грана воска. Рядом с ней лежали еще две свечи. Их фитили были чистыми и ослепительно-белыми. Я потянулась к одной, но внутри что-то сжалось, сопротивляясь моему решению.
– Это плохая задумка, – пробормотала я. – Очень-очень плохая.
Я уронила руку и опустилась на каменный пол, чувствуя, как отчаяние впивается в горло. Я не стану ничего делать. Лишь закрою глаза и стану ждать, когда Разделенные боги отправят меня назад. Если отправят. Меня пугала мысль о возвращении. Во дворец, в покои короля. Туда, где я должна буду его убить.
Мне вдруг пришла в голову новая мысль. Мне вовсе не нужно возвращаться во дворец, чтобы убить короля. Можно сделать это здесь, задув свечу, и никто не подумает и не узнает, что это моя вина.
Король скончается тогда, когда меня не будет рядом. Никто не решится меня винить. Сколько лекарей, прорицателей и жрецов не сумели его спасти. Еще никто не нашел лекарства от тремора. Я спокойно вернусь в Алетуа, не боясь наказания. Моя жизнь, моя глупая долгая жизнь, продолжится.
– Нужно найти свечу короля, – прошептала я, заставляя себя действовать. – Найти и задуть.
Я решительно встала, расправила юбки и услышала, как что-то зашелестело в кармане. Записка Юфемии. Я вынула из кармана сложенный лист, и мое сердце сжалось от чувства вины. Я вспомнила лицо юной принцессы, светлое и полное надежды. Эту записку она написала отцу, и я обещала ее передать, но так и не передала.
Не сумев побороть любопытство, я развернула пергамент. Я прочту записку, а потом сожгу в пламени моей свечи. Я убью короля и со временем забуду эти минуты. Забуду о чувстве вины.
Я разгладила бумагу. Это была картинка, нарисованная талантливой детской рукой: король и Юфемия в дворцовом саду. Сидят на расстеленном на траве одеяле. Устроили пикник. Папа, ты для меня все на свете, написала она наверху под радугой. Люблю тебя, Юфемия.
Я провела пальцами по буквам. Чувство вины захлестнуло меня с головой.
Для девочки, потерявшей мать, для девочки, чей старший брат и сестра пьют и танцуют до одурения на полуночных балах, отец действительно был всем на свете, поняла я. Если я убью короля, Юфемия останется сиротой. Как мои племянницы.
Не совсем так, возразил внутренний голос. Она принцесса. С ее положением и богатством она не пропадет. Но девочка, нарисовавшая эту картинку, изобразила не атрибуты богатства. Не короля и принцессу в коронах. А папу и дочку.
Смерть Марниже приговорит ее к будущему, полному душевной боли. Сейчас я держала в руках ее счастье. Держала в руках… Я удивленно моргнула. Я и правда что-то держала в руке.
Я и не заметила, как взяла с постамента свою вторую свечу. Не раздумывая и не терзаясь сомнениями, я знала, что надо делать. Так будет правильно. Осталось только найти свечу короля.
Я бродила по проходам, вглядываясь в каждый огонек. У меня еще оставалось достаточно божественного зрения, и я видела в язычках пламени жизни людей, видела мир, частью которого они являлись. Видела свадьбы и первые поцелуи, улыбки и рукопожатия. Видела жаркие споры и задушевные беседы, слезы и объятия, смех и музыку и мгновения обыденной, будничной реальности. Видела, как тысячи жизней проходят в данный момент в настоящем, и мне хотелось заплакать от потрясения – настолько прекрасными и удивительными казались эти обычные жизни.
Раздор говорил, что Меррик расставляет свечи согласно связям в реальной жизни, и когда я заметила свечу Алоизия – он распекал провинившегося лакея, – то поняла, что близка к цели.
Свеча Марниже стояла в центре стола, окруженная множеством свечей, неотличимых друг от друга. Без божественного зрения я никогда бы ее не нашла. Это была самая обыкновенная белая свечка, такая же, как миллионы других в пещере.
В пламени я наблюдала, как король лежит в ванне, полностью неподвижный. Чудо, что он не утонул.
Я взяла со стола его свечу, опустилась на колени и поставила ее на пол – на самый ровный участок, который только смогла найти.
– Благослови меня удачей, Благодать, – взмолилась я, держа наготове свою свечу. Как только она загорится от пламени короля, я потушу старый фитиль. Королевское пламя плясало и дергалось, как на сильном ветру, хотя в пещере не было сквозняков. Пламя казалось живым.
Внезапно я ощутила тяжесть того, что собиралась совершить. Риск показался мне слишком большим. Хватит ли у меня смелости исполнить задуманное? Пойти против воли Меррика, против установлений смерти, против всего, чему меня учили? Рука дрожала так, что я уронила свою свечу, и она закатилась под стол.
– Ты все делаешь правильно, – прошептала я. – Ради Шатолеру, ради окончания войны. Ради королевства и, может быть, всего мира. Ради Юфемии.
Я быстро подняла упавшую свечу, прежде чем сомнения успели меня удержать. Новый фитиль загорелся. Старый погас.
От божественного зрения почти ничего не осталось, но в пламени новой свечи Марниже я успела увидеть, как он задрожал, лежа в ванне, словно охваченный ознобом. Вода пошла рябью, и я увидела, как поднимается и опускается грудь короля. Вздохнув с облегчением, я поставила новую свечу на стол на место старой.
Из дальнего конца пещеры донесся ужасный грохот, как раскат грома в летний полдень. Предвещающий бурю, которая разорвет небо в клочья.
Меррик выступил из темноты черным пятном, словно гигантская летучая мышь, распростершая крылья. Он был выше обычного – темная дымящаяся тень, звенящая от ярости и готовая нести возмездие.
Он пересек пещеру со скоростью, неуловимой для глаза, и встал передо мной. Когда он заговорил, его голос был голосом моих худших кошмаров, голосом раскаленных углей, жгучей серы, расплавленной смолы и смертельного яда:
– Что ты наделала?