Каждые три-четыре месяца она меняла интерьеры, перекрашивала мебель и переклеивала обои, прискучившись обстановкой, которая занимала ее воображение прежде. Сейчас она увлеклась бирюзовым, и все поверхности в ее домике были раскрашены в оттенки салатового и зеленовато-голубого. Позавчера я помогла ей развесить на окнах в гостиной ситцевые занавески в цветочек. Да, в ее домике была гостиная.
– Ты ела шоколадные блинчики, – заметил Леопольд, поравнявшись со мной.
– Что? – Я шла одна, позади всей компании, и не заметила, что он замедлил шаг и дождался меня.
– Шоколадные блинчики. За завтраком. Ты их ела.
– И что? – осторожно спросила я, не понимая, к чему он клонит.
– Ты не любишь шоколад.
Только сейчас я вспомнила, что он сказал то же по прибытии.
– Я не… я не то чтобы его не люблю.
– Но и не особенно любишь. Зачем есть то, что не нравится? Да еще в свой день рождения.
– Юфемия приготовила их для меня. Мне не хотелось ее обижать.
Он рассмеялся:
– Юфемия никогда в жизни не заходила на кухню. Она отправила горничную к поварихе, и та передала ей распоряжение ее высочества. Ты сама знаешь.
– Но она все-таки распорядилась. Хотела сделать мне приятное. И я… Кстати, а почему вы решили, что я не люблю шоколад?
Леопольд быстро глянул вперед, куда ушли остальные.
– Ты никогда не берешь десерт.
– Я беру десерт, – возразила я, внезапно ощутив в груди странный трепет.
– И только тыкаешь в него вилкой. И пьешь кофе без сахара. И я ни разу не видел, чтобы ты жевала мятные пастилки в перерывах между блюдами.
Я застыла на месте, пораженная, что принц не только заметил мои привычки, но и запомнил их. С тех пор как мы виделись в последний раз, он побывал на войне. И он до сих пор это помнит?
– Я… – Мне казалось, что надо спорить. Не потому, что речь шла о чем-то особенно важном, а из духа противоречия. Но неожиданно мои плечи расслабились, и я отбросила притворство, которым вооружилась, поступив на придворную службу. – На самом деле я не люблю сладкое, – услышала я свои слова.
Леопольд поднял брови, будто моя откровенность удивила его не меньше, чем меня саму:
– Даже на свой день рождения?
Я рассмеялась:
– Особенно на день рождения.
– А что смешного? – спросил Леопольд и снова глянул вперед.
– Мой крестный… – Я замялась, не понимая, зачем я это рассказываю. И почему Леопольд проявляет такой интерес к моей скромной персоне. – Он любит праздновать мой день рождения. Наверное, так он старается восполнить мои дни рождения, которые он пропустил.
Леопольд поднял указательный палец, не давая мне договорить.
– Он пропустил твой день рождения?
– И не один, – кивнула я, и мне вдруг показалось, что это признание было предательством по отношению к Меррику. – Он бог Устрашающего Конца. У него много дел.
Я гадала, увижу ли его сегодня. С того ужасного дня в пещере он ни разу не пришел меня навестить, и молчание между нами казалось зловещим и напряженным.
– Каких дел?
– Честно говоря, не знаю, – призналась я, подавив нервный смешок. – Он мой крестный, а я совершенно не представляю, чем он занимается.
Принца, кажется, позабавили мои слова.
– И ты ни разу не спрашивала у него?
Я пожала плечами:
– На самом деле я боюсь спрашивать.
– Он такой грозный и страшный? – уточнил Леопольд.
– Иногда. Очень редко. На мой день рождения он всегда делает торт. Обязательно что-то роскошное. Сладкий крем, необычная начинка, разноцветные сахарные украшения, и цукаты, и карамель, и… все, что угодно. Однажды он приготовил торт с пятью видами шоколада.
– Звучит заманчиво, – сказал Леопольд, отмахнувшись от стебля олеандра, растущего на тропинке.
– Меррик тот еще сладкоежка.
Принц удивленно моргнул:
– Ты так его называешь? Меррик?
Я кивнула.
– Как странно. Будто он… самый обыкновенный человек.
– По сути, да. В смысле для меня – да, – быстро добавила я.
Он ненадолго задумался:
– Да, наверное, крестнице было бы странно называть его повелителем тьмы или богом Устрашающего Конца. Так почему ты не скажешь Меррику, что тебя не радуют торты?
Я пожала плечами:
– Он любит сладкое. И ему нравится делать торты для меня. Так что не хочется его огорчать. – Леопольд фыркнул, и я поспешила добавить: – От меня не убудет, если я съем кусок торта.
– Нет, не убудет, – согласился принц. – А вот жить, позволяя другим постоянно навязывать тебе свою волю, потому что ты не хочешь кого-то обидеть… Вот тут и убудет. – Он помолчал и добавил: – Уже убывает.
Замечание Леопольда поразило меня сильнее, чем я готова была признать. Никто, даже Кирон, никогда не выказывал такой проницательности по отношению к моим внутренним переживаниям. Мне было не очень приятно, что из всех людей на свете именно Леопольд нашел время так внимательно присмотреться ко мне. Но это и льстило.
– Кто вы такой и что вы сделали с наследным принцем? – строго спросила я, и он улыбнулся. – С тем принцем, который час назад сравнивал меня с проституткой?
Он поморщился и почесал в затылке:
– Прошу прощения за те слова. Просто… в компании офицеров я и сам говорю по-солдатски. Это получается само собой.
– Ваши слова меня не удивили, – ответила я. – Но… когда вы заговорили о тортах и мятных конфетах… Никогда бы не подумала, что вы замечаете такие вещи.
– Конечно, замечаю, – быстро проговорил он, будто смутившись. – А ты… ты получила мое письмо?
Его голос стал мягче и тише, словно он сдерживал чувство, которое был еще не готов выразить.
Если ты заставила его измениться, это не значит, что он изменился ради тебя.
– Да.
– Ты ни разу мне не написала.
В его голосе прозвучала… обида?
– Я не знала, можно ли мне писать вам, – честно призналась я. – Не знала, хотите ли вы, чтобы я вам писала.
Леопольд посмотрел мне в глаза. В его взгляде плескалась такая синь, что мое глупое сердце забилось сильнее от нелепых надежд и мечтаний.
– Для такой умной девушки и умелой целительницы ты на удивление мало знаешь о жизни.
Я не представляла, что на это ответить.
– Я часто думал о тебе, – признался Леопольд. – Там, на фронте.
– Почему? – спросила я, недоверчиво щурясь.
Он помедлил, тщательно подбирая слова:
– Раньше я никогда не был так близок к смерти. Самое близкое – когда мама… но даже тогда я не видел, как это произошло. Она уехала прокатиться верхом и не вернулась. А потом… слуги заботились о ее теле. Затем их сменили бальзамировщики. Лично мне не пришлось иметь дело с последствиями… с тем, что было после.
Я понимающе кивнула. Когда прошла эпидемия тремора, я заметила, что здесь, в столице, смерть была неприятным незваным гостем, дальним родственником, которого на дух не переносишь. Люди не знали, что делать со смертью. Они не сидели со своими усопшими. Не готовили тела к погребению, как это происходило в небольших городках и деревнях. Мертвых отправляли в похоронный дом, где их омывали и обряжали чужие люди, а живые, проводившие близких в последний путь, горевали недолго и спешили вернуться к обыденной жизни.
– Но на фронте мы все делали сами, – продолжал Леопольд. – Там не было ни слуг, ни могильщиков. – Он невесело усмехнулся. – Не хватало людей, чтобы забрать тела. Павшие так и лежали, где их настигла смерть. Рядом с нами, живыми. Нам волей-неволей пришлось заниматься… последствиями. Смерть товарищей происходила у нас на глазах и служила напоминанием, что нас всех может ждать та же участь, как бы доблестно мы ни сражались, какими бы храбрыми ни притворялись. И я часто думал, что тебе не раз доводилось видеть смерть вблизи. Я знаю… знаю, что ты хороша в своем деле… Но даже очень хороший целитель бессилен отвратить смерть.
– Да, – еле слышно прошептала я, вспоминая о смертях вблизи, о жутких мгновениях, которые предшествовали этим смертям.
– Знаешь, мне было легче, когда я думал о тебе. – Он улыбнулся, и в уголках его глаз собрались мелкие морщинки, придававшие ему серьезность, которой я раньше в нем не замечала. – Иногда я с тобой разговаривал. Мысленно.
– Вы со мной разговаривали?
Леопольд резко выдохнул, словно сам с трудом верил, что решился на подобную откровенность.
– Ты была моей грезой, моей мечтой, которая помогла мне продержаться. Помогла пережить окружающий ужас. Я представлял, что ты с нами. Лечишь раненых и умирающих. Перевязываешь им раны, останавливаешь кровотечение и все в таком роде. И еще представлял… что-то большее, понимаешь? – Он опять улыбнулся. – Теперь ты знаешь мой маленький секрет, и я могу умереть от стыда прямо здесь, в живой изгороди.
Я смотрела ему в глаза и пыталась понять, не было ли это шуткой. Пыталась понять, на каком месте надо смеяться. Но его взгляд был прямым и открытым, и меня это обезоружило.
– Вам не нужно смущаться.
– Я только что признался красивой девушке, о которой думал почти целый год, что я о ней думал. Как не смущаться, Хейзел?
Красивой? У меня екнуло сердце, но я сказала себе, что не стоит принимать на веру его слова. Да, Леопольд стал взрослее, серьезнее, но он оставался светским повесой и дамским угодником.
– Не нужно стыдиться, что вы стремитесь стать лучше. – Я убрала с лица прядь волос и заправила ее за ухо. – Вы изменились, и вам это только на пользу.
– Не все так считают. Я чувствую, что теперь, когда завершилась война, люди вокруг ждут, что я буду прежним беспечным принцем. Здесь, дома… гораздо легче смотреть на мир сквозь позолоченные очки, но… это утомительно – порхать по жизни, ни о чем не тревожась, понимаешь?
Я подняла бровь:
– И теперь вы тревожитесь… о тортах?
Я была рада услышать его звонкий смех.
– Я стараюсь проявлять внимание, – проговорил он четко, делая ударение на каждом слове, – к близким мне людям. В том числе и к тебе, целительница… Если ты не знаешь. Прости меня за те злые слова за завтраком. Мне кажется, я разрываюсь, пытаясь угодить всем вокруг и соответствовать их ожиданиям. Но я обнаружил, что мне тесновато в этом костюме. – Он поджал губы. – Ты удивишься, как он натирает во всех местах.