Он облизал губы, но ничего не сказал, хотя видел, как мне тяжело. Я осмелилась задать вопрос:
– Как… как тебе удалось раздобыть для меня три свечи?
Меррик отвернулся к окну, и свет предвечернего солнца отразился в его двухцветных глазах, как в глазах хищного зверя, крадущегося в темноте.
– У нас был уговор, – произнес он после долгого раздумья. – С богиней Священного Первоначала. – Он позволил себе улыбнуться. – После того как ей отказал твой отец, она долго не соглашалась с моим предложением, но я был настойчив.
– Что ты ей предложил?
Меррик сделал глубокий вдох и очень медленно выдохнул:
– То, что я знаю и делаю лучше всего.
– Смерть? – догадалась я.
– Жизнь, – невозмутимо поправил меня Меррик. – Точка, в которой кончается жизнь. – Я нахмурилась в замешательстве, он вздохнул и продолжил: – Мы все видим иначе. Не так, как вы, смертные. Вы воспринимаете мир вокруг в рамках линейного времени. В четких рамках причин и следствий. Если произошло это, значит, произойдет то, что, в свою очередь, приведет к тому. Но мы, боги… – Меррик взмахнул рукой, описав в воздухе круг. – Мы видим все варианты будущего. Вероятные следствия каждой причины.
Я вспомнила о своем опыте с божественным зрением, и мне стало дурно от одного воспоминания, а затем нахлынуло чувство дежавю. У нас уже был похожий разговор. Но не о богине Священного Первоначала. Мы тогда говорили о…
– Богиня хотела, чтобы я спасала жизни, – сказала я, сложив все воедино. – Не только целительством, но и…
– Да, это волей богини ты видишь череп, – подтвердил Меррик мою догадку. – Жизнями распоряжаюсь не я, а она.
Я уставилась на свою руку, сжимавшую нож. Я не знала, что это значит – для меня, для него, – но в груди поселилась гнетущая боль.
– Это ты захотел, чтобы я стала целительницей, или она?
Он пожал плечами, отчего его плащ всколыхнулся и пошел рябью теней.
– В то время мне было неважно, кем ты станешь и что будешь делать. Ты еще не родилась. Я знал только одно: я тебя люблю и хочу получить для тебя дополнительные годы жизни. Меня не особенно волновала цена. Я тогда не подумал, что эту цену придется платить и тебе.
– Она… она сильно разгневалась из-за Марниже?
Он кивнул. Мне было трудно представить в гневе богиню Священного Первоначала. В историях и легендах ее изображали всеблагой материнской фигурой, которая скорее оставит вас задыхаться от чувства вины, что вы обманули ее ожидания, чем повысит голос. И все же…
– Она отобрала у меня мой дар, – призналась я.
Меррик нахмурился.
– Я больше не вижу пути к исцелению. С тех пор как… с того дня в пещере. Мне кажется, этот дар никогда не вернется.
Он издал странный звук, похожий на стон:
– Да, скорее всего, не вернется. Как хорошо, что я заставил тебя прочитать все те книги.
Я улыбнулась, будто он пошутил. Меррик протянул руку и отобрал у меня нож.
– Дай сюда, – сказал он. – Ты не должна сама резать торт.
Да, наверное, так лучше. Я сяду за стол, крестный отрежет нам по куску торта. Мы съедим праздничное угощение в гробовом молчании, и это будет ужасно, но совместная трапеза станет первым маленьким шагом к тому, чтобы вернуться к привычному ритму нашей жизни. Мне нужно держать рот на замке и позволить ему отпраздновать мой день рождения.
– Меррик…
Мне хотелось себя ущипнуть. Я же решила молчать. Надо перетерпеть это празднество, и тогда, возможно, все закончится быстро и почти безболезненно. Но мое беспокойство было как ноющий зуб, который постоянно трогаешь языком. Мне нужно было испытать эту боль, проверить, смогу ли я с нею справиться. Он на миг вскинул голову. Не надо, Хейзел. Не надо, Хейзел. Не надо…
– Ты никогда не жалел, что сделал меня своей крестницей?
Нож опустился на торт, как лезвие гильотины.
– Что? – спросил Меррик.
Я поморщилась:
– Временами мне кажется, что я только и делаю, что разочаровываю тебя, и я просто… Меня всегда мучил этот вопрос.
– Всегда? – повторил он с обидой в голосе.
– Когда я была маленькой… а ты столько лет за мной не приходил, я думала, что ты вообще не придешь. Никогда. Потому что ты понял, что я тебе не нужна.
– Столько лет… Неужели это было так долго?
– Меррик, я ждала тебя всю жизнь.
Он смотрел на меня с потрясением и грустью. Сейчас он выглядел невероятно древним существом, истинным богом смерти.
– Я не думал об этом так. – Он покачал головой. – Я никогда не жалел, что ты стала мне дочерью. Не жалею и не буду жалеть.
Он отложил нож в сторону, оставив кусок торта нетронутым.
– Боги ни в чем не нуждаются. Ни в чем. Но перед самым твоим рождением… во мне нарастало странное беспокойство. Как заноза, которая засела глубоко под кожей, и ее никак не достать. Ощущение, что нет цельности. Нет завершенности. Я не знал, чем заполнить пустоту. Как заглушить боль. Но когда я услышал, как твои глупые родители строят свои глупые планы, я сразу понял, что нашел то, что искал. Нашел тебя. Я тебя чувствовал. Чувствовал, кем ты была. Кем ты станешь… Ты пленила меня, Хейзел.
Мне вдруг стало трудно дышать.
– Ты никогда мне об этом не говорил.
– Да, наверное, стоило сказать раньше… Когда я нашел тебя, Хейзел, во мне проснулся эгоизм. Я заключил сделку с богиней Священного Первоначала, и она даровала мне три свечи. Три долгих жизни с тобой.
Он издал странный страдальческий звук и отошел от стола к камину. Провел пальцем по каменной полке, погрузившись в воспоминания:
– Ждать твоего появления на свет было мукой. Я не знал, что мне делать все это время, растянувшееся в бесконечность. Я ждал и планировал. Я распланировал все. Я все знал. У тебя будут светлые волосы и ярко-голубые глаза. Губы – нежные, как бутон розы. Я представлял себе твою улыбку, смех, звук твоего голоса. Я представлял нашу совместную жизнь. То, чему я тебя научу. То, чем ты меня удивишь.
Он говорил, а я рисовала в воображении эту жизнь. Как все могло бы сложиться. Как я делаю первые шаги, крепко держась за палец бога Устрашающего Конца. Он наблюдает, как я расту. Мы гуляем по залитым солнцем лугам. Играем в шашки, а потом в шахматы.
Меррик печально покачал головой и задумчиво произнес:
– Я во многом ошибся. Может, даже во всем.
Его признание разбило мне сердце.
– Представляю, каким для тебя стало разочарованием, когда на свет появилась я: кареглазая, темноволосая, в веснушках.
Он обернулся ко мне, его глаза взволнованно заблестели.
– Разочарованием? Нет, никогда. Всегда только чудом. – Он протянул руку и прикоснулся к моей щеке. – Сейчас я смотрю на тебя и думаю, кем ты могла бы стать, если бы я не навязывал тебе мечты, которые сам и сотворил.
Эти слова были ближе всего к извинению из всего, что я слышала от крестного, и я не знала, как на них реагировать. Наверное, я должна была что-то сказать, чтобы его оправдать и простить, но не нашла в себе сил облегчить его вину.
– Я не знаю, кем могла бы стать. И никогда не узнаю, – честно призналась я и улыбнулась ему. Но Меррик не улыбнулся в ответ. – Давай есть торт. – Я протянула руку, надеясь, что он подойдет и обнимет меня.
Одно объятие. Одно объятие сотрет боль, разочарование и досаду, и все будет как прежде. В нашей невероятной семье.
– Я не голоден, – заявил Меррик. Я не помнила, чтобы у него когда-нибудь был такой грустный голос. – Я… я, наверное, пойду. А ты празднуй сама, в новом доме. При дворе.
– Как ты и хотел. – Я надеялась, что эти слова доставят ему удовольствие и сгладят неприятное чувство от сегодняшнего разговора.
– Как и хотел. – Он подошел ближе и прижался сухими губами к моему лбу. – С днем рождения, Хейзел.
Он ушел прежде, чем я успела ответить, проскользнув в пустоту, созданную им самим. Я опустилась на стул, чувствуя странную боль в груди. Мне казалось, я вот-вот расплачусь, хотя слезы не имели никакого смысла.
Меррик был недоволен – и мной, и собой, и той ситуацией, в которой мы оказались, – и тут ничего не поделаешь. Я не могла унять его боль, не могла найти способ заставить его улыбнуться и забыть обо всем, что случилось плохого. Я долго ходила на цыпочках, зная о его переменчивом настроении, я старалась приносить ему радость, и только радость, а теперь чувствовала себя беспомощной неудачницей.
Я гадала, когда мы увидимся снова. Не пройдет ли еще год, прежде чем Меррик вернется ко мне. Или два, или три, или десять долгих лет. Сколько времени нужно богу, чтобы примириться со своими несовершенствами? Как долго он будет себя изводить? И что делать мне, пока я жду?
В дверь постучали, и я помчалась в прихожую в глупой надежде, что вернулся Меррик. Я уже представляла, как он стоит на пороге, смотрит с раскаянием и застенчиво улыбается. Но меня ждало горькое разочарование. В коридоре не оказалось ни души, но перед моей дверью оставили позолоченную сервировочную тележку.
На ее верхнем ярусе стоял торт на белом фарфоровом блюде. Темный квадратный торт, усыпанный кусочками грецких орехов. От него пахло гвоздикой, корицей и мускатным орехом. Пахло детством.
На торте горела единственная свеча, самая обыкновенная, простая и белая, и она неприятно напомнила мне о той, которую я отдала.
Я закатила тележку в прихожую и закрыла дверь. Я взяла вилку, лежавшую рядом с тарелкой. Меня поразило, что Леопольд распорядился испечь для меня торт. Интересно, что он сказал кухарке? Я не сомневалась, что торт будет неправильным. Не таким, каким нужно. Дворцовая кухарка наверняка добавила в тесто коричневый сахар или засахаренный имбирь, чтобы создать более изысканный вкус. Но нет. Это был самый простой, непритязательный ореховый торт, слишком деревенский для придворных трапез. Самый вкусный из всех, которые мне доводилось пробовать. И мне его подарил Леопольд.
Я представила его таким, каким он был сегодня в саду. На удивление вдумчивый и серьезный. Я вспомнила, как лучи теплого солнца освещали его лицо и оно будто сияло. Мое сердце забилось сильнее, и мне почти захотелось загадать желание. Я мечтательно улыбнулась и задула свечу.