– Он намного старше. Бодуэн родился внебрачным ребенком. Первенец моего деда. Все были уверены, что когда-нибудь он займет трон. Моя бабушка… много лет не могла забеременеть, и никто и не надеялся, что она подарит королю наследника. Бодуэн тогда жил при дворе. Ему дали хорошее образование. Дед пригласил лучших наставников, чтобы те научили его сражаться и ездить верхом, строить стратегии и танцевать. Его воспитали как настоящего принца. А потом появился папа.
– И поэтому Бодуэн заявил, что у него больше прав на престол, – сообразила я. – Он был первенцем. Он вырос, уверенный, что станет королем. – Я нахмурилась, вспомнив, сколько невинных людей лишились своих домов, своих близких и собственных жизней из-за гнева оскорбленного брата.
Леопольд задумчиво закусил губу.
– Какое-то время они были очень близки. И только когда моя мать родила Беллатрису, их отношения дали трещину. Тогда дедушка был еще жив, но уже нездоров. Бодуэн видел, что мой отец подходит все ближе к тому, чтобы унаследовать трон, что у него появилась семья и наследники, которые отодвигают его еще дальше по линии престолонаследия… Для него это было слишком. Они поссорились, и Бодуэн… уехал. И надолго пропал. До недавнего времени.
– Возможно… сегодняшний день вас удивит, – сказала я, позволив себе намекнуть на грядущее событие. – Может, бог Милосердия еще проявит себя перед нами.
Он улыбнулся бледной улыбкой:
– По-моему, ты слишком часто общаешься с братством Излома. Или, может быть, ты перегрелась на этой жаре. Принести тебе холодной воды?
Я застенчиво улыбнулась:
– Я предпочла бы ореховый торт.
Мне было приятно увидеть, как загорелись его глаза, а на щеках появились ямочки от улыбки.
– Тебе он понравился?
Барабанная дробь прервала наш разговор. Бодуэн вышел на площадь в окружении стражников. Закованный в тяжелые железные кандалы. В простом льняном одеянии цвета слоновой кости. По традиции так одевали приговоренных. Тех, кому суждено встретиться с палачом.
Его подвели к лестнице на эшафот, сооруженный в центре тюремной площади. Простой дощатый помост, непритязательный, как сцена, наспех сколоченная для труппы бродячих артистов.
Бодуэна приговорили к смерти через обезглавливание. Даже издалека я заметила, как он содрогнулся при виде плахи, широкой колоды из темного орехового дерева.
Рядом со мной Леопольд резко втянул носом воздух. Он вздрогнул, дернул рукой, и наши пальцы соприкоснулись. Я ждала, что он уберет руку и попытается извиниться. Он этого не сделал. И я тоже.
Медленно, словно влекомые невидимым, но настойчивым течением, наши взгляды встретились. Леопольд сделал глубокий вдох. Я тоже вдохнула.
Толпа взорвалась ликованием. На площадь вышел король Марниже в сопровождении палача.
Король выглядел великолепно. В полном торжественном облачении, включая мантию с горностаевой подкладкой, несмотря на гнетущую жару. Он держался поистине по-королевски, гордо и прямо. Степенно шествовал сквозь толпу, расступавшуюся перед ним. Благосклонно кивал подданым и даже остановился на пару секунд, когда перед ним сделала реверанс стайка девочек. Я впервые увидела его в короне и поразилась, как подходит ему королевский венец. Сверкающий золотой круг, густо усыпанный изумрудами, рубинами и бриллиантами. Под яркими солнечными лучами корона меня ослепила.
Все время, пока король говорил, перечисляя многочисленные преступления Бодуэна, и зачитывал приговор, у меня перед глазами плясали разноцветные точки.
Я переминалась с ноги на ногу, почти не прислушиваясь к словам Марниже. Я понимала, что он нагнетал напряжение, чтобы превратить объявление о помиловании в кульминацию этого дня, но Леопольд был прав: я действительно перегрелась. Больше всего на свете мне хотелось сбежать от этой толпы, вернуться в благословенную прохладу своих покоев и переодеться во что-то легкое.
На площади у эшафота Марниже попросил брата покаяться, и я вздохнула с облегчением. Момент настал. Скоро это закончится.
Несмотря на страх, овладевший телом Бодуэна, отчего его мышцы сводило до дрожи, он покачал головой и презрительно плюнул в сторону брата. Король напрягся, раздувая ноздри, и я почти ощутила жар его нараставшего гнева.
Мое сердце тревожно забилось. Все должно быть не так. Совершенно не так…
– Я надеялся, ты прислушаешься к гласу разума. – Голос Марниже гремел над площадью, как голос опытного актера, который умеет удерживать внимание огромной аудитории.
Я вздрогнула, предчувствуя приближение взрыва.
– Я надеялся, что ты раскаешься и наша ссора закончится примирением.
Я не смогла разобрать, что ответил ему Бодуэн, но, судя по гневным пятнам, вспыхнувшим на щеках короля, это было совсем не то, что он хотел услышать.
– Но теперь я убедился, что судьба распорядилась иначе. Этому не бывать. Пока на свете есть ты и твой род, королевству не будет покоя. Стража!
По его слову из крепости вышел отряд вооруженных гвардейцев. Они вывели на площадь еще двух арестантов: женщину средних лет и мальчика-подростка. Окружили их плотным кольцом, будто пленники могли убежать. Мне показалось, что это излишняя предосторожность.
Мальчик и женщина выглядели измученными. С ними плохо обращались в тюрьме. Железные кандалы натерли им руки и ноги до мяса. Открытые раны гноились, к ним прилипли кусочки соломы и сора, и я не могла предположить, когда этим двоим в последний раз разрешали помыться.
Женщина увидела Бодуэна на эшафоте, издала крик отчаяния и упала на мостовую. Гвардейцам пришлось заносить ее на помост на руках.
– Нет! – закричал Бодуэн, пытаясь вырваться из крепкой хватки державших его солдат. – Отпусти их, Рене. Она ни к чему не причастна. Мой сын ни к чему не причастен!
Я задохнулась, осознав, что происходит. Мальчик и женщина, одетые в светлый лен приговоренных к смертной казни, были женой и ребенком Бодуэна.
Мой разум отказывался принимать то, что видели глаза. Семью Бодуэна держали в тюрьме несколько месяцев. А теперь вывели на эшафот.
Марниже вовсе не собирался помиловать брата. Он изначально задумал предать его смерти. А его семья…
Марниже отрывисто кивнул, отдав приказ начинать церемонию. Толпа на площади зашумела, в опального герцога и его семью полетели комья земли и остатки обеда.
Солдаты поволокли Бодуэна к плахе, заставили встать на колени и положить голову на углубление в деревянной колоде. Его кандалы пристегнули к крюкам, вбитым в помост. Герцог корчился и извивался, как дикий зверь, запертый в тесной клетке.
– Останови это безумие! Прояви к ним милосердие! Брат, умоляю!
Марниже напряженно застыл, и у него на лице промелькнуло сомнение.
– Стойте! – крикнул он, стараясь перекрыть шум толпы. – Остановитесь!
Стражники замерли в ожидании новых приказов короля. Бодуэн перестал вырываться, и его лицо осветилось отчаянной надеждой.
– Смените с него кандалы. Уберите оковы.
По толпе пронесся гул замешательства, и на площади воцарилась тишина. Марниже смотрел на старшего брата, и я видела, как у него на лице отражается гамма чувств: сострадание и печаль, жалость и прощение. Он опустил глаза, словно боялся заплакать при всех, и тяжело сглотнул. Но потом поднял голову, расправил плечи, и его взгляд вспыхнул яростью и презрением.
– Пусть первым будет мальчишка. – Король возвысил голос, чтобы вся площадь услышала его страшное повеление. – Пусть его отец видит плоды собственных трудов.
– Нет, – пробормотал Леопольд так тихо, что я не была уверена, не ослышалась ли. – Не надо, папа!
Прежде чем кто-то успел возразить, остановить короля, тот ужас, что происходил у нас на глазах, вперед вышел палач, и я задохнулась.
Уверенная, что сегодня палач не понадобится, я не обращала на него внимания до этой минуты. Но теперь я его разглядела. Его широкая двухцветная рубаха развевалась на ветру, бронзовые, увешанные амулетами браслеты звенели друг о друга, мышцы на изрезанных шрамами руках напряглись, когда он поднял тяжелый топор. Я схватилась за руку Леопольда.
Берти широко замахнулся и обрушил топор на беззащитную шею сына Бодуэна.
Глава 47
ЛЕОПОЛЬД СЖАЛ МОЮ РУКУ и не отпускал. Ни тогда, когда топор опустился с такой стремительной силой, что нам было слышно, как он рассек воздух и с поразительной точностью ударил в цель – поперек шеи мальчика, осужденного без вины. Ни тогда, когда Беллатриса придушенно вскрикнула и побледнела как смерть. Ни тогда, когда кровь жены Бодуэна хлынула из перерубленной шеи и забрызгала лицо моего брата, окропив его страшным, нечистым крещением. Ни тогда, когда толпа взорвалась криками бурного ликования. Все это время Леопольд крепко держал меня за руку.
В храмах зазвонили колокола. Начались всеобщие торжества по случаю гибели семьи, угрожавшей привычному укладу жизни Шатолеру.
Голова Бодуэна скатилась с края платформы и присоединилась к отрубленным головам его жены и сына, лежавшим на мостовой. Я знала, что они больше не видят, не чувствуют, знала, что их уже нет, но в тот миг я готова была поклясться, что мертвые глаза жены впились в меня острым и обвиняющим взглядом. Она знала, что это моя вина. Я решила спасти короля, и теперь эти трое мертвы.
Вот тогда я отпустила руку Леопольда. Я разжала пальцы и прикрыла ладонью рот, стараясь сдержать подступающую тошноту. Я отвернулась от окровавленной плахи, от Леопольда, от пронзительных, жгучих глаз трех голов, отделенных от тел, и бросилась прочь из королевской ложи.
Я успела спуститься с трибуны, и меня вырвало в складки портьер. Лоб покрылся испариной. Несмотря на жару, меня бил озноб. Я услышала чьи-то шаги на лестнице и сразу поняла, что это был Леопольд. Я уселась на землю и сжалась в комок, растирая внезапно озябшие руки и готовясь встретить волну горя, что грозила обрушиться на меня.
Я надеялась, что Леопольд меня не заметит, но он заметил.
– Хейзел. – Его голос пробился сквозь шум, который гудел у меня в голове. Его рука участливо легла мне на спину. Его прикосновения были легкими, как взмахи крыльев колибри, и такими же беспокойными.