– Его больше нет, – выдохнула я сквозь слезы.
Слезы боли, слезы по Юфемии. Так много слез.
– Что случилось? – спросил Леопольд.
– Я не знаю. Я видела, как он кричал на Марго. Он был очень зол.
– Он мертв? – В голосе Лео страх смешался с растерянностью, ярость – с печалью.
Вряд ли растекшаяся лужа воска могла означать что-то другое.
– Значит, так все и закончилось? – Леопольд смотрел на смятый кусок воска, и только сейчас я заметила, как он побледнел. – Вот так и закончилась его жизнь? Я думал, когда он умрет, это будет… монументально. Момент откровения, всепрощения и очищения души… А он… Его просто не стало. Он даже не знал, что пришел его час.
– Мало кто знает, – ответила я, отдирая от ладоней застывший воск.
– Как это произошло?
Я обвела взглядом стол, пытаясь придумать, как быстрее об этом узнать.
Свечу Марго я нашла легко. Она стояла, воздев руки над головой, словно защищаясь от стражников, которые окружили ее плотным кольцом. Я увидела в ее руке окровавленный нож. На груди ее храмовой мантии растеклось пятно крови.
– Его убила Марго, – прошептала я. – Он позвал стражу, и она ударила его ножом.
Я не могла представить, что творилось сейчас в тронном зале. Сколько там было ярости, страха и недоумения. Где-то улыбался довольный Раздор. Один из стражников рванулся вперед, направив на Марго алебарду. Нож выпал из ее руки, бесполезно ударившись о мраморный пол. Брызнула кровь.
Свеча Марго вспыхнула, и пламя погасло, оставив после себя лишь завиток дыма. Последнее, что я увидела: Марго пошатнулась и упала на тело убитого ею Марниже.
– Она тоже мертва, – произнес Леопольд. – Они оба мертвы. Марго и папа… – Он судорожно вздохнул. – Папина свеча погасла… растаяла. И теперь Юфемия умрет?
– Я не знаю, как ее спасти, – призналась я.
Мне очень хотелось ее спасти, честное слово. Мне не хотелось, чтобы она умерла. Только не из-за Марго и ее ревностного служения. Только не для того, чтобы стать жертвой богу, который назавтра о ней не вспомнит. Раздор, как и прочие боги, всегда искал себе новые забавы, новые игрушки. Строил планы, как еще развлечься. Планы, планы и планы. У богов столько планов.
Я подумала о Меррике, о том, что он запланировал для меня еще до того, как зажглась моя первая свеча. И у меня вдруг появился собственный план. Я развернулась и помчалась сквозь толщу свечного дыма к одинокому постаменту в дальнем конце пещеры. Моя свеча горела так же уверенно, как и прежде, и была такой же высокой, какой я видела ее в последний раз. Я схватила свою незажженную свечу, вновь поражаясь тому, как хорошо она сделана, какая она прочная и надежная.
Я взглянула на огненный шар Меррика, сияющий над постаментом.
– Спасибо, что ты подарил мне эту жизнь, – прошептала я, надеясь, что он услышит. Надеясь, что он поймет. – Я знаю, что ты хотел для меня другого. Ты хотел, чтобы я распорядилась ею иначе. Но еще ты хотел, чтобы я прожила свои жизни достойно и творила великие дела. Я не знаю, что еще можно придумать для этой жизни, что было бы правильнее и достойнее. Прости меня.
– Хейзел, нет!
Леопольд встал у меня за спиной, держа в каждой руке по свече.
Мне еще хватило божественного зрения, чтобы увидеть, чьи это свечи: его и Юфемии.
– Лео, – начала я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и ровно. – Тебе надо поставить свою свечу. Медленно и осторожно, – добавила я. – Можешь поставить ее рядом с моей. – Я кивком указала на постамент, где горела моя, теперь единственная свеча.
– Что ты делаешь, Хейзел? – Его голос звучал спокойно, словно он тоже пытался справиться с ситуацией, вышедшей из-под контроля.
Я показала ему незажженную свечу:
– Мы перенесем на нее пламя Юфемии. Ее болезнь сразу пройдет. Она будет жить.
Леопольд покачал головой:
– Если ты это сделаешь, получится так, как хотела Марго, и она победит. – Он шагнул ближе ко мне, и меня охватило иррациональное желание попятиться. – Я не позволю сократить твою жизнь. Даже ради Юфемии. Семья Марниже и так забрала у тебя слишком много.
– Моя жизнь будет долгой, – возразила я. – Смотри, сколько лет у меня впереди.
– Их будет еще больше, если Юфемии отдам свою жизнь я. Подумай, сколько ты сделаешь людям добра, сколько жизней спасешь. Я прожил уже двадцать, и что я сделал за эти годы? Я никогда не добьюсь и половины того, чего сможешь ты.
– Мы с тобой не соревнуемся.
– Хейзел, это ты пробудила во мне желание стать лучше. Лучше того самодовольного принца, с которым ты познакомилась месяцы назад, пьяного и несущего бред с умным видом, словно он имел какое-то представление о жизни за пределами дворца. И вот он, мой шанс сделать что-то хорошее. Сотворить чудо.
– Мы будем творить чудеса и добро вместе, – сказала я, осторожно шагнув к нему. – Если Юфемия получит мою свечу, я смогу жить с тобой. Это будет нормальная жизнь. Настоящая жизнь. Мне не придется увидеть, как ты, твои сестры и все, кого я люблю, стареют и умирают. Без меня.
Леопольд замер, и свет свечей отразился в его глазах, озарив его лицо сияющей красотой.
– Ты меня любишь? – прошептал он с недоверием и надеждой.
Он придвинулся ближе ко мне, словно не желая смириться с тем, что мы стоим так далеко друг от друга. Теперь я могла бы дотянуться до свечей у него в руках.
Я молча кивнула, затаив дыхание. Леопольд улыбнулся:
– Тогда мне будет намного проще.
– Лео, нет!
Прежде чем я успела ему помешать, он поднес свечу Юфемии к своей. Я рванулась вперед. Мы столкнулись и упали на каменный пол, продолжая бороться – каждый за свою победу.
Здесь, у стены на краю моря огней, было гораздо темнее. Я старалась удержать остатки поблекшего божественного зрения. Мне надо было понять, где чья свеча. Капли горячего воска стекали по нашим рукам. Леопольд делал все, чтобы свеча Юфемии не погасла, и при этом пытался меня оттолкнуть так, чтобы не сжечь нас обоих.
– Хейзел, не надо! – умолял он. – Хейзел, пожалуйста!
Один фитиль зашипел и погас. Леопольд резко вздохнул.
Дым от потухшей свечи попал мне в глаза, вонзился в них костяными когтями. Я на мгновение ослепла. Глаза защипало от слез, и все вокруг погрузилось в кошмарную черноту.
А потом в этой тьме вспыхнуло новое пламя.
ЭпилогДевяносто девятый день рождения
СПИЧКА ЧИРКНУЛА о коробок, крошечный язычок пламени охватил серную головку, с жадностью разгораясь на тоненькой щепке.
– Вот и прожит еще один год, вот и прожит еще один год, – пропел мой муж, как всегда безнадежно фальшиво. Ступая скованно и осторожно, он подошел к моему креслу-качалке с большой тарелкой в скрюченных артритом руках. На ореховом торте со специями горела одна свеча, ее огонек едва разгонял утренний полумрак.
– Не надо петь мне эту песню, – попросила я. – Я, конечно, старалась и делала что могла, но я еще не закончила свои дела.
Он улыбнулся:
– И слава богам.
– Просто стала еще на год старее, – пробормотала я себе под нос.
Руки, взявшие у него тарелку, были морщинистыми, сплошь в старческих пятнах. Они сильно дрожали и давно перестали быть инструментом опытного хирурга, но они все еще были способны укачивать правнуков, и ухаживать за маленьким аптекарским огородом на заднем дворе, и держать за руку любимого мужа – так крепко, как только можно.
– Девяносто девять, – с трепетом произнес он и поцеловал меня в лоб.
За годы – десятилетия – нашей совместной жизни его губы истончились, утратили пышную полноту юности, его когда-то роскошные волосы поредели, но я обнаружила, что мне это неважно. Сейчас я любила его еще больше, чем в самом начале. Любила эти сухие тонкие губы, что покрывали меня неистовыми поцелуями в темные ночи страсти и шептали нежные слова утешения в темные ночи печали. Эти губы улыбались мне каждое утро за завтраком и сердито кривились, если мы с ним расходились во мнениях. Всю мою долгую жизнь эти губы были рядом. Губы моего любимого. Моего лучшего друга. Моего Лео.
– Ты всю ночь не спала. – Он опустился в соседнее кресло, закряхтев от натуги.
К Алетуа приближалась гроза, и мы оба чувствовали ее каждой косточкой в теле.
Он был прав. Я действительно не спала. Снова.
Последние несколько дней я начала ощущать в себе странные перемены, непонятную, беспричинную тревогу. Мое тело осознало все раньше, чем сердце и разум признали печальную истину: мое время на земле подходит к концу.
Я не хотела тратить на сон последние драгоценные мгновения. Я проводила их, глядя на спящего Леопольда и вспоминая события нашей совместной жизни. Как мы вернулись из Междуместья, его пламя горело теперь на моей третьей свече, а жизнь Юфемии ярко сияла на его собственной. Как он отрекся от престола в пользу старшей сестры, выбрав простую скромную жизнь. Коронация Беллатрисы. День нашей свадьбы. Счастливые ночи, когда мы приветствовали появление на свет наших детей. Все те разы, когда я принимала чужие роды. Я твердо решила, что посвящу себя служению новой жизни и никогда больше не приведу смерть в этот мир.
Перебирая в памяти прожитые годы, я с изумлением поняла, что самые лучшие воспоминания – те, которые я с особенной радостью перебираю в уме вновь и вновь, – это мелочи жизни, на первый взгляд совершенно обычные и незначительные. Обыкновенные дни, полные смеха над шутками, которых я уже и не помню. Дожди и закаты. Сбор клевера с дочерью. Суп, приготовленный Леопольдом однажды зимой. При одном только воспоминании об этом супе у меня до сих пор текут слюнки. Крошечные мгновения, которые, по сути, ничто. Но для меня они были необычайно важны. Именно эти мгновения и стали самыми яркими нитями в гобелене моей удивительно долгой и такой короткой жизни.
Кажется, что девяносто девять лет – это долго, но на самом деле совсем нет: краткий вздох, трепет мгновений, треск пламени почти догоревшей свечи.
Теперь я явственно ощущала свою свечу. Маленький огонек, пляшущий на фитиле, который стал слишком коротким. Мне не давала покоя мысль: а что будет дальше, когда мое пламя погаснет навсегда?