— Ну, скоро ты? Так вообще никуда не успеем!
Это и смешило и пугало её: ведь родители, наоборот, должны говорить, что учение — наш главный труд.
Но отец был ей как бы не родителем. Родитель — это, например, Гора… такие, как Гора.
Однажды она спросила:
— Ты почему меня назвал Стелла? Это ведь ты меня назвал?
Он задумался удивлённо:
— Называл-то я… По дурости, должно быть… По молодости!
— А Нина? Разве она тебе ничего не сказала?
— Нина! — он усмехнулся, чуть передразнивая её словечко. — Мать твоя была влюблена в меня до полусмерти!
Но сказал это без превосходства, без победности какой-нибудь там неприятной. Просто как факт.
Так и не выяснили в тот раз, почему же она оказалась Стеллой. Но вдруг через некоторое время он вбежал к ней на кухню, где она домывала чашки:
— Знаю! Мне нравилось, что можно будет тебя звать Стеллочка! — Он остановился, как бы прислушиваясь к произнесённому вслух слову: — А что? Действительно красиво — Стеллочка!
Но неужели же правда по такому ничтожному поводу она всю жизнь должна мучиться из-за этого странного имени? Вечером спросила у Нины. И та, задумавшись лишь на секунду, ответила:
— Твой отец так хотел.
— Ну а ты как же? Что я, буду Стеллой всю жизнь?
Нина мягко тронула её за подбородок:
— Вот выскочишь замуж, тогда поймёшь, как это бывает!
Хм, хм… А правда, как называют детей?
Ну, в честь деда, бабушки… ведь так бывает далеко не всегда, даже скорей редко. А остальных? Остальных — любым именем, которое понравится родителям.
И всё-таки не «Стелла» же! Всё-таки думать надо! «Мне нравилось, что можно будет тебя звать Стеллочка». Это просто рехнуться!
Но отчего-то не обиделась на него, а только опять удивилась. Может быть, и она влюблена в него до полусмерти?
И он тоже влюблён в неё!
Однако и любя можно обидеться на человека. А Стелла не обижалась — некогда было, не до того.
Отец ей ни разу не сказал, что это у них всё временно. Но ведь чувствуешь! И оттого они жили, словно при прощании на вокзале. А там как? Все целуются, обнимаются, не жалеют своих чувств, не скрывают — тратят до дна. Потому что вот сейчас, через минуту человек и уедет!
Машка сказала сердито и сердобольно:
— Ты даже похудела со своим отцом. И глаза отчаянные — как перед обедом.
Стелла лишь засмеялась в ответ. А в сердце отозвался этот смех каким-то сладким и жалобном звяком. Дни пролетали быстро, и в то же время были огромны. Она спешила к отцу из школы и уже предвкушала, что он сейчас выкинет, что он ещё сегодня придумает. Она открывала дверь своим (уже своим) ключом, чуяла из кухни запах чего-то подгоревшего и слышала голос отца:
Нынче праздник воскресенья,
Мать лепёшек напечёт.
И помажет и покажет…
А покушать не даёт!
Ну что за ненормальная смехотура? Откуда он знал все эти штуки?..
— Слушай, есть идея. Мы поедем за город.
В окне смеркалось. И поэтому Стелла не без ехидства спросила:
— А у тебя фонарь есть?
— Фонарь мы купим… Давай завтра поедем, с утра!
А сегодня был четверг — до воскресенья два учебных дня…
— Знаешь, что хочу, — продолжал он, нисколько не замечая её растерянности. — Хочу взять тебя и не отпускать. Надоело мне, что ты куда-то уходишь, без конца чем-то занимаешься. Вот прикую на цепь, и будешь ты около отца, понятно? Как пожелаю на тебя посмотреть, так и посмотрю, как пожелаю тебя отшлёпать, так и отшлёпаю. Понимаешь, чего мне теперь надо?
От волнения Стелла не могла сказать ни слова и только смотрела на своего отца.
— Я ведь отстану, — наконец сказала она задушенным голосом. — В школе… закручусь…
— Брось ты, — засмеялся отец. — Отстанешь, потом догонишь! Закрутишься, потом раскрутишься. Чего ты боишься-то? Теперь на второй год вообще не оставляют!
Опять ей стало страшно, но тут же смешно, удивительно.
Она сунула в портфель недоделанные уроки — шут с ними! Побежала домой. По пути заскочила в свободный автомат.
— Машка! — и рассказала ей всё. — Ну, ехать мне, Маш?
— Едь, Романова, — ответила Машка то ли грустно, то ли обиженно. — Ты же всё равно поедешь…
Дома она как могла быстро побросала вещи в хозяйственную сумку. А куда денешься, рюкзака-то нет. Спешила, летала по комнатам, мечтая убежать. А Вани тоже почему-то не было… на её счастье… эх…
Оставила матери короткую записку и бросилась вон. Пути к отступлению были отрезаны, и она бежала, думая только об отце, бежала к их временному, к их чужому дому…
Отец ползал посреди комнаты, пытаясь установить палатку. Засмеялся, увидев Стеллу:
— Знаешь, так захотелось, просто сил нет!
Палатка, естественно, не умещалась. Наконец они все-таки обуздали её, установили эдаким полумёртвым пузырём, после сидели в зеленоватой духоте и смеялись друг над другом. А на самом деле от радости.
Зазвонил телефон. Стелла, вся в огне этой безалаберности, выползла из брезентовой полутьмы, взяла аппарат и вползла обратно. Отец снял трубку, подмигнул ей — оценил шутку. Крикнул весёлым голосом:
— У телефона!
Но тут же зло прищурился, словно снайпер, слушая, что ему говорят.
— Да я, спасибо, уже понял твою точку зрения.
Ещё помолчал минуту в этом напружиненном рысьем состоянии.
— Я?! Я-то даже слова не сказал, что у неё не моя фамилия. Хотя она записана в моём паспорте, в моём!
Тут Стелла поняла, кто звонит. И поняла, почему отец так долго и внимательно рассматривал подпись на её тетради. «Я почерк твой изучаю».
Наконец он молча передал ей трубку, сердито выполз из палатки — мол, не хочу мешать вашим задушевностям. Так у него это получилось по-мальчишески, что Стелла невольно улыбнулась, хотя не время было улыбаться, совсем не время.
— Стелла! Ты слушаешь меня?
На такие вопросы не знаешь, что и отвечать. «Да, слушаю» — как-то нелепо. Промолчать? А вдруг она подумает, что трубка ещё у отца. И Стелла кашлянула в ответ.
— Стелла! Ты вольна поступать, как хочешь. Тем более, что ты со взрослым.
«С отцом, мамочка. Я с отцом, между прочим…» А сама опять лишь кашлянула.
— Но имей в виду и моё мнение. Я решительно против.
Однако сказала она это совсем не решительно, а больше с отчаянием — чувствовала, что не может запретить. Она была как зайцы, которых спасал дедушка Мазай: кругом вода, а он сидит на кочке и лапки поджал. Действительно: Гора от неё ушёл, Стелла от рук отбилась. Ванька — мал. Какой он помощник? Да ещё отец как снег на голову…
Стелла выглянула из палатки. Игорь Леонидович хмуро курил, пуская пухлые, как из ваты, кольца дыма. Кольца ударялись о высокую решётчатую спинку стула и распадались в прах. Стелле жаль было матери. Но увы, куда жальче было себя, которая сейчас произнесёт: «Хорошо, я не поеду…» Она медлила, качаясь на грустных весах своей нерешительности.
— Стелла! Ну подумай, что же я Ване скажу! — Это последнее она крикнула шёпотом, хотя Ваньки не было дома, судя по всему предыдущему разговору.
И тут Стелла вдруг ожила. Весы её перестали качаться. Ах вот как! Что она Ване скажет?
— Я его подготавливала, — произнесла Стелла безжалостно, — и ты его подготовь… Наври там что-нибудь.
Это было уж слишком… слишком! Никому так не позволено разговаривать с родителями. И Стелла это поняла. И Нина это поняла. В таких случаях детей надо просто сечь — и пусть учёные-педагоги протестуют сколько хотят!
Но что могла сейчас сделать бедная Нина? Во-первых, по телефону, во-вторых, в таком незавидном положении. Единственно, что она могла, это подпустить в последнюю реплику совершенно бессильного яда иронии:
— Что ж! Спасибо за полезный совет…
И разъединилась.
И заплакала… Родители немало плачут от детей. Что ж, Нина тоже плакала немало, с дочерью хватало забот. То ногу босую располосует, то локти сшибёт, что страшно смотреть, то не пройдёт по конкурсу в картину к Ролану Быкову… да мало ли. Причём иной раз Стрелка сама терпит, а тебе не удержаться. Но впервые она плакала из-за того, что оказалась слабее дочери: и просила о помощи, и не получила её…
Стыд пристально смотрел Стелле в глаза. Она придавила рычаг, чтобы прекратить короткие гудочки, чтобы получить длинный, чтобы позвонить Нине, чтобы сказать ей: «Мама, я никуда…» Вот такая пирамида — почти как в доме, который построил Джек.
Но пирамида эта осталась в Стеллином воображении.
— Поговорила? — в палатку просунулась отцова голова. — Тогда помчали, у нас билеты в кино!
Не было билетов! Билеты они купили с рук. И, уже сидя в темноте зала под старательное веселье какого-то киножурнала, отец наклонился к её уху и прошептал:
— Когда начинаешь сомневаться, главное — не делать паузы. И решение придёт само! — потом обнял её за плечи, тихонечко тряхнул сильной своею рукой.
А тут, слава богу, и кино началось.
Главное — не делать паузы…
Утро, день и вечер
Белорусская дорога считается из подмосковных железных дорог самой живописной. Здесь очень скоро начинаются леса, пустынные холмы и прочие необжитые пространства. И деревья стоят по холмам серьёзные такие — словно бы ратники, уходящие на битву… Среди жёлтых берёз ёлки проступали особенно заметно, как воеводы. А вообще по Белорусской всё больше лиственные леса — дело ведь идёт к югу и западу.
Они сели в поезд, конечно, не так рано, как собирались: они проспали. Словно кто их опоил. Стелла проснулась и обнаружила, что половина первого урока уже миновала. Ничего себе!
Ну что делать! Вскочили, умылись, поели, схватили такси, купили билеты, когда до отхода оставалось четыре минуты, плюхнулись. Тут поезд и тронулся… Вот это жизнь!
И ни словом не вспомнили они школу и Нину.
— Давай в окна смотреть! — сказал отец, и сам уже повернулся к окну. Чуть ли не носом к нему прижался, как первоклассник.
Смотреть из поезда в окно, по правде говоря, довольно-таки пустое занятие. Кажется, видишь много, а на самом деле всё лишь мелькает мимо глаз. Кто назначал свидания в метро, тот знает это ощущение: стоишь перед э