Ужасно глупые мысли лезли мне в голову в ту ночь.
Всему приходит конец, настал он и моему лечению-мучению. Однажды во время утреннего обхода Додик объявил, что со мной всё в полном порядке. Причём вид у него был слегка обескураженный, даже разочарованный, как у заядлого рыбака, вернувшегося домой без улова.
– Скажу честно, – проворчал он на прощание, – впервые вижу эдакое чудо: после комы вы словно заново родились. Все органы работают безупречно. Вы всегда были таким здоровяком?
Я пожал плечами. Сказать по правде, у меня не было привычки ходить по врачам.
– Тогда разрешите вас поздравить, – сказал Додик и трижды сплюнул через плечо.
Вот уж не думал, что доктора так верят в приметы!
Мне даже неловко стало: столько со мной возились, и зря. Так и откопал бы специально для Додика какую-нибудь нестрашную болячку…
Я сказал:
– Спасибо.
– Мне не за что, – буркнул Додик. – Здоровье от Бога, его и благодарите. Но, если вдруг что, – он сунул мне визитку, – обращайтесь в любое время. Прелюбопытный у вас случай.
Я ещё раз поблагодарил отзывчивого доктора, сказал от чистого сердца пару добрых слов о системе израильского здравоохранения в целом (Додик расплылся в улыбке, словно в том была его личная заслуга), на прощание решился-таки с замиранием сердца спросить, что давно не видно Исаака Соломоныча. Внутренне съёжился, приготовившись к худшему. Додик покачал головой.
– Тоже, – сказал, – прелюбопытный случай… В атмосфере, что ли, нечто происходит? Жена у него скончалась от рака пару лет назад, вот он и возомнил, что у него то же самое. И никто не мог его переубедить. Всех врачей измучил. И вдруг, три дня назад, приходит, как ни в чём не бывало, и заявляет, мол, побаловался – и хватит. Не для того всю жизнь деньги делал, чтобы на старости лет на таблетки всё истратить. Желает мир посмотреть, а то, мол, кроме России да Израиля и не видел ничего. А ещё хочет пожертвовать кругленькую сумму в фонд борьбы с раком. Мол, супруга, покойница, была бы довольна…
Додик снова покрутил головой, потеребил воротничок, и видно было, что до сих пор он пребывает в крайнем недоумении.
– Да… – выдохнул я, – Чего только не бывает…
– Верно… – и, воззрившись на меня поверх очков, с последней надеждой полюбопытствовал: – Может, раскроете тайну: что вам снилось?
– Честное слово, не помню, – сказал я, как можно убедительнее.
Ладно. – Он разочарованно вздохнул и, мне показалось, не очень-то поверил. Но и допытываться не стал. – Желаю здравствовать.
На следующий день я торжественно получил на руки выписку, багаж заботливо переправленный с Кипра, и, к моему удивлению и удовольствию, оставшуюся небольшую сумму денег, из которой не потребовали ни копейки. Я сердечно распрощался с медперсоналом и отбыл в аэропорт.
До вылета оставалась пара часов. Я побрёл по дьюти-фри, заворачивая во все отделы. Заглянул в ювелирную лавку. На чёрных подушечках нехотя поблёскивали золотыми боками благородные украшения, снисходительно оглядывая каждого входящего сверкающими глазками. Пожилая немецкая пара выбирала браслетик в подарок внучке на семнадцатилетие. Муж настаивал на том, что потолще, а жена возражала, что более тонкий будет изящнее смотреться на девичьем запястье. Диалог вёлся степенно, неторопливо, вполне в духе добропорядочной бюргерской четы. Заметив моё невольное внимание, они поинтересовались моим мнением. Я хотел объяснить, что не говорю по-немецки, и уже открыл рот, но замер, сражённый внезапным откровением: я знал немецкий. Язык, который никогда не учил, и всё познание в коем прежде сводилось к «Гуттен таг» и «Гитлер капут». Меня бросило в озноб, жар и снова в озноб попеременно. Пожилые немцы смотрели на меня и ждали ответа. На их выцветших губах играли дружелюбные улыбки. Эти люди не имели ни малейшего понятия о том, что чувствует человек, гадающий, сошёл с ума он или слегка повернулся мир вокруг. Наугад я ткнул в третий браслет, произнёс несколько слов. Пожилая чета кивнула, как мне показалось, немного разочарованно: видно, наши вкусы не совпадали. Тем не менее, мужчина предположил во мне баварца, сославшись на акцент.
Я лишь нашёл в себе силы кисло улыбнуться. К Баварии я не имел ни малейшего отношения.
Наверное, быть полиглотом не так плохо, и я мог бы получить удовольствие от своего нового таланта, не будь он столь неожиданным, непостижимым и многогранным. К ивриту, куда ни шло, я ещё сумел приспособиться. Но то, что творилось сейчас, просто не лезло ни в какие ворота.
Человеческий улей, прежде издававший лишь непонятный гул, внезапно заговорил на разные лады, и каждое слово доносило смысл и значение. Заграница, прежде покорявшая изобилием незнакомых звуков, слов и фраз, непостижимых и недоступных, как говор птиц или шелест жухлых трав, утратила свою инородность и вместе с этим экзотическую прелесть, сузившись до размеров большой деревни. Я чувствовал себя засланным казачком. Шёл по аэропорту с широко распахнутыми глазами и плотно сомкнутым ртом, словно боясь проговориться, выдать важную тайну.
Густобородый голубоглазый великан тихим голосом внушал худосочному подростку в хипповском прикиде, что курить травку нехорошо. Отпрыск монотонно кивал головой, скользя по сторонам отрешённым взглядом.
Две маленькие хрупкие, напоминавшие китайские статуэтки, женщины в одинаковых цветастых бриджиках и широкополых соломенных шляпках рассуждали о погоде в Пекине.
Хорошенькие девчонки в джинсовых шортах и топиках, перемигнувшись в мою сторону, хихикнули:
– Симпатичный парень. Интересно, куда он летит? Было бы неплохо полетать вместе.
Я понятия не имел, на каком наречии велась их беседа.
Когда объявили посадку на рейс «Тель-Авив-Москва», я кинулся, очертя голову, словно выбегал из горящего дома.
Несколько расслабился лишь в самолёте, с наслаждением внимая, как соседи сзади, два подвыпивших мужичка, общаются меж собой на великом и могучем – родном, хоть и не совсем ненормативном русском. Девушка, сидевшая впереди, поправила густые тёмные кудри, мягкими волнами спадавшие на загорелые плечи. Мне невольно вспомнилась Магдалин. И я снова повторил себе, что никакой Магдалин не существовало, и то была лишь галлюцинация, болезненный сон, неосознанная мечта, причудливое соединение фантазии с отголосками реальности. Умом я понимал это, прекрасно понимал – недаром моя томограмма выглядела идеально, но всё же что-то невесело сжимало грудь. И это «что-то» шло помимо разума, помимо воли, помимо меня.
Хорошенькая стюардесса в белоснежной блузе нагнулась ко мне и поинтересовалась, что я буду пить. Я кисло улыбнулся в ответ, взял апельсиновый сок и, заставив себя «переключить каналы», уставился в окно. Нагромождения облаков напоминали плывущие по небесному океану ледяные глыбы, между которыми продвигался наш летучий корабль. Я вдруг подумал, что в это же время по вселенским волнам движется маленький голубой шарик под названием планета Земля. И, быть может, от всех нас зависит, доберётся ли он до берега, или же разделит печальную участь «Титаника»…
Прежде меня никогда не посещали столь странные мысли.
Магду я увидел издалека, ещё «за кордоном». Трудно было не приметить: алый кожаный жакет и такие же в облипочку брюки, выделявшиеся даже из пёстрой курортной толпы. Шаг в Россию – и Магда с радостным визгом повисла на мне, как обезьянка на пальмовом стволе, обняв не только руками, но и ногами, сцепив за моей спиной высоченные «шпильки.
– Повезло, – завистливо произнёс сзади мужской баритон.
Продравшись сквозь плотные ряды предлагавших свои услуги таксистов, мы покинули «Шарик», погрузились в старенький Магдин «гольф» и вскоре смешались с сумасшедшим московским автопотоком. Надо доложить, что водит Магда виртуозно, словно родилась с баранкой в руках, но, именно потому нагло и бесшабашно. Подрезать, перестроиться через четыре ряда или обойти на сплошной для неё как само собой разумеющееся. Лишь перед суровыми тружениками свистка она превращалась в пай-девочку и так невинно хлопала ресницами, что даже у меня закрадывались сомнения, как столь хрупкое и нежное создание секунду назад могло демонстрировать на дороге последние достижения стрит-рейсинга. Но сегодня она вела на редкость аккуратно, я бы даже сказал задумчиво. Да и вообще, обыкновенно болтавшая без умолку, Магда была на удивление безмолвной и какой-то напряжённой.
Я смотрел на мельтешащие за окном автомобили, слушал раздражённые гудки и неожиданно поймал себя на мысли, что отвык от броуновского движения и безумных скоростей двадцать первого века и мне будет нелегко в первые рабочие дни.
– Я подумала, что тебе после дороги не захочется топать по кабакам, и купила пельмени. – Сказала Магда. – Поужинаем у тебя. Не возражаешь?
Я невольно улыбнулся, и на душе потеплело. Домашнее хозяйство не входило в число Магдиных талантов, и романтические ужины обычно сводились к покупным пельменям или сосискам с магазинными салатами, но, всё же приятно, когда о тебе заботятся, даже на пельменном уровне.
– Спасибо, детка. – Я чмокнул её в шейку.
– Перестань. – Улыбнулась Магда. – Я же за рулём. Подожди немного…
– Это правильно. Всему своё время. Время обнимать, и время уклоняться от объятий… [5]
– Откуда это? – Удивлённо спросила Магда.
– Не помню. – Честно ответил я.
– Круто. Прежде ты так пышно не выражался.
– Прямая польза от попадания в голову.
– Что тебе сказали врачи?
– Что я здоров, как бык. Не веришь? Посмотри выписки.
– Слава Богу. – Вздохнула Магда. – Ты так меня напугал, засранец.
– Я и сам испугался, – признался я. – Но теперь всё позади. Жизнь продолжается. Точнее, она начинается снова. Тормозни-ка…
Я выскочил из машины напротив цветочных палаток. В нос шибануло смесью подзабытого московского смога и пряных растительных испарений. Даже голова закружилась. Миг я стоял, судорожно глотая удушливую гарь, массируя расколотый висок. Цветочницы кинулись ко мне, затараторили, наперебой расхваливая свой товар. Я растерянно созерцал пёстрые лохматые головки на трогательно-тонких стеблях… И