– Наконец-то! – воскликнул Равиль. – А то я запарился на два фронта пахать. Клиентура у тебя, я доложу! Один гадюшник на углу Кузнецкого чего стоит! Лавка-то два на полтора, а понтов!
– А ты думал! Это центр. Народ успешный, капризный, разборчивый. К нему особый подход нужен.
– Проставляться – то собираешься? Как-никак, второе рождение! Можно сказать, второе пришествие.
– Вечером.
– Только «Гжелку» не бери, – назидательно сказал Равиль, – с неё живот пучит.
– Живот у тебя пучит от твоей конины, – возразил Толик. – В прошлый раз какие-то бутерброды притащил, как достал в обед – такой духан, словно носки три дня не стиранные.
– Какая такая конина?! – возмутился Равиль. – Я же сто раз объяснял: то были бутерброды с французским сыром. Братан в Париж ездил, привёз. Темнота дремучая!
– Наверное, сыр протух в самолёте, а выбросить жаба задушила, вот братан тебе и отдал!
– Слушай, не хочешь – не ешь! А гадости говорить зачем? Верно, Илюх? Возьми «Топаз» – хорошая водка.
– Говно твой «Топаз». – Сказал Толик. – «Русский стандарт» надо пить.
– Ты дурак? Знаешь, сколько он стоит?
Мне надоело слушать их препирательства.
– Что привезу, то и выпьете. Не графья. Верно, Мариш? – обратился за поддержкой к секретарше.
Та кивнула и сморщилась, прижав пальчиками щёку:
– Зуб болит, зараза. Удалять надо…
– Вы работать сегодня думаете, или как?! – гавкнул из приоткрывшейся двери Василий. Окончания речи дожидаться мы не стали, а быстренько дунули из офиса к лифтам.
– Во, разошёлся. – зевнул Равиль.
– Что, дела не идут?
– Как всегда. То понос, то золотуха. Морских деликатесов норвежских назаказывал. Кому они нужны за такие бабки? Сельдь бы лучше возил маринованную…
– Это точно, – поддержал Толик.
В вопросах начальственной критики коллеги демонстрировали удивительное единодушие.
– Вон, весной холодильник потёк, и крысы дорогущий «Камамбер» сожрали… А Вася с нас по ползарплаты удержал. Будто мы виноваты, что холодильник – говно? Сам купил металлолом по дешёвке, а персонал – крайний.
Приехали на первый этаж.
– Пойду, сигаретками разживусь на халявку, – сказал Равиль.
И пошёл в подвалы, где располагалось несколько складов, в том числе «фриковский».
– Кыш, падла! – донеслось из глубины. Наверное, крыса.
Толик же прочно увязался за мной.
– Слушай! – тряс он меня за рукав. – Ну и как в Израиле больницы?
– Нормальные.
– Небось, медсёстры молоденькие там были, вот ты столько и провалялся!
– Как ты догадался?
– Гы-ы! – Из всех многочисленных разновидностей юмора Толик предпочитал тот, что «ниже пояса». – Слушай анекдот: вернулся муж из командировки…
Внезапно у меня заныло в висках от его трескотни. Пустая болтовня и прежде меня доставала, но сейчас сделалась просто невыносимой. Стоянка была совсем близко, в двадцати шагах, и я подавил острое желание преодолеть расстояние прыжками или бегом, чтобы скрыться в железном автомобильном чреве от частых и назойливых слов, раздражающих мозг и не несущих ничего, кроме сосущей серой пустоты.
– Слушай, слушай, – не унимался Толик, – а правду пишут, что люди в коме видят всякие галлюцинации, ну там, светящиеся тоннели или умерших родственников? И что можно даже предсказать судьбу?
– Правда. – Ответил я очень серьёзно. – Встретил целый штат покойников. Велели, мол, передай привет своему коллеге Анатолию Белозерцеву и скажи, чтобы готовился к скорой встрече.
Румянец на круглом лице Толика поблёк, и тугие щёки постепенно приобрели иной оттенок: сероватый с восковым отливом, а нижняя губы обиженно выпятилась вперёд и мелко затряслась.
– То есть как… к скорой встрече? – переспросил он задушенным полушёпотом.
Я понял, что хохма удалась, и хлопнул коллегу по спине, отчего тот почему-то икнул.
– Т-ты… – по-детски обиженно шмыгнул носом Толик, – т-ты…
Он ещё немного пошлёпал губами, восстанавливая голос, подбирая нужное слово и, наконец, обнаружил таковое: – Дурак…
– Ага, испугался! – констатировал я злорадно.
За пару шагов до машины к Толику вернулась способность к аналитическому мышлению, он смущённо хихикнул:
– Ну и шуточки у тебя, коматозник.
– А мне понравилось, – признался я.
«Ыть-ыть!» – присвистнула сигнализация. Я нырнул в салон, но Толик не унимался, продолжал цепляться за дверцу:
– Слышь, Илюха, вовремя ты вернулся. Я вчера с такими девчонками познакомился – отпад. Поехали завтра, оттянемся, а то у тебя там небось всё заржавело!
– Слушай, Толян, а ты смог бы отдать жизнь за человечество?
Сам не знаю, зачем я это спросил. Наверное, шутки ради.
– Че-го?! – протянул Толик, и парализующее изумление разжало его цепкие пальцы.
Воспользовавшись моментом, я захлопнул дверь и повернул ключ зажигания.
– Ха-ха-ха! – проорал Толик. – Вечером проставляешься – не забудь! Попал ты по полной программе! Дешевле было помереть!
Тонкий юмор.
Купить спиртное я намеревался у Карена – славного армянина, державшего маленький магазинчик. Цены там были умеренные, а в чистеньком помещении витал особый дух домашнего уюта, какового не встретишь в громадных супермаркетах. Карен сам стоял за прилавком, с неизменной радушной улыбкой обслуживал посетителей, угощал детей леденцами, с постоянными клиентами, каких было достаточно, с удовольствием болтал «за жизнь».
Неладное я ощутил ещё с поворота: вместо весёлой красноватой черепичной крыши, торчали какие-то тёмные доски. Сердце моё тоскливо сжалось, а, когда я оказался на месте, и вовсе упало. От магазина остался лишь облупившийся угол, остальное составляли обугленные доски и мокрая зола. Двое работяг в запачканных комбинезонах разбирали мусор и вывозили на тележках. Сам Карен, похудевший и сникший, постаревший на десяток лет, тоскливо бродил вокруг пепелища. Увидел меня, жалобно улыбнулся, пожимая мою протянутую руку.
– Вернулся из отпуска? Хорошо. А у меня, видишь, беда… Сожгли…
– Кто?
– Кто его знает… Я думаю, фашисты. Ну, пацаны эти недоигравшие… – Он огладил ладонью редкие волосы, провёл по грустно обвисшим усам. – Мне и раньше всё стены разными гадостями расписывали, мол чурка, армяшка, убирайся, и всё такое… Мыть устал. А пару дней назад завалились эти под ноль обритые, совсем мальчишки, не больше семнадцати, стали требовать водку. Я их прогнал. Малы ещё. У меня сын младший их возраста, разве я ему разрешу водку пить? Они ушли, а на прощанье погрозили, мол, пожалеешь. А может, и не они подожгли… Кто знает? Сейчас время, друг, такое, настаёт нехорошее: человек человеку хуже волка. Убирайся… – Он грустно усмехнулся, – я бы, может, и убрался, а куда? Ты знаешь?
– Некуда, – сказал я убеждённо. – Земля маленькая, никуда не сбежишь.
– Верно… Да что я всё о своих несчастьях, – махнул он, – расскажи-ка, где отпуск провёл, что видел? А то я всё никак не выберусь… Думал в августе семью в Испанию свозить, а вот оно что…
В двух словах я поведал о своей злосчастной поездке. Карен слушал, не перебивая, взволнованно качал головой. Потом сказал:
– А я-то думаю, у меня беда, а вот горе могло быть настоящее… Слава Богу, жив остался… Подожди!
Он проворно нырнул в свою старенькую «четвёрку» и вылез с бутылкой настоящего армянского коньяка.
– На, вот, на здоровье. И не смей отказываться! – Предостерегающе замотал пухлыми ручками. – Не каждый день человек заново рождается!
– Спасибо, Карен, – сказал я, – у тебя всё будет хорошо.
Хозяин пепелища шумно вздохнул.
– А водка какая-нибудь осталась?
– Немного. Всё, что удалось спасти. Но бутылки в копоти измазались, придётся выбросить, или самому выпить.
– Мне надо бутылок пять, – сказал я с сомнением. – Или больше? Нет, пожалуй, хватит.
– Ты не злоупотребляй, – назидательно произнёс Карен. – Не стоит.
– Да я не себе. Народ жаждет. Ты же знаешь: был бы повод.
– Повод есть, – согласился Карен. – Ещё какой повод! Я и сам за твоё здоровье вечером выпью. Знаешь, как у нас говорят? Если Бог вернул человека к жизни, значит, не доделал тот что-то важное. Очень важное. Я в это верю. Всё у тебя только начинается.
– Начинается. – Вздохнул я. – Знать бы, что…
С тяжёлым сердцем отъезжал я от того, что осталось от гостеприимного магазинчика. Мне было ужасно жаль Карена. Я знал, что он приехал в Москву очень давно, поступать историко-архивный, что поступил, успешно отучился, закончил, пошёл в аспирантуру, защитился. Что за те годы женился. Что родители в Ереване умерли, что за годы реформ остался без гроша: кому в смутные времена нужны учёные-историки? Но унывать было некогда, нужно было растить детей, и он основал свой маленький магазинчик… Не знал я одного: за что безобидный пятидесятилетний человек, который никому никогда слова худого не сказал, был вынужден сейчас призраком бродить вокруг своего сгоревшего детища… Но я не мог ответить на этот вопрос, как не мог ничего изменить, и от этого мне сделалось обидно вдвойне, за Карена и свою беспомощность перед злом – бессмысленным и беспощадным.
Объехал ещё с десяток магазинов. Везде встречали как родного. Мелочь, а приятно. На Кузнецком тощая и сухая, как вобла, товаровед жаловалась:
– Вместо тебя какой-то придурок приезжал. Делала заказ на коробку «Карт нуара», привёз «Максвелл хаус». Перепутал, видишь ли. А вместо «Мальборо» – «LM». Да ещё спорит: этот скорее раскупят. Ещё бы Беломор приволок…
– Это Равиль был, – сказал я. – Он по окраине работает, привык подешевле товар брать. Наверное, бланки заказов перепутал.
– “Перепутал”…
Вобла ещё долго ворчала, оформляя бумаги.
Когда вышел, часы показывали без пяти шесть. Час пик. Пробки. Я сел в машину и поехал в офис.
Пошёл мелкий дождь. Я включил «дворники», и они заплясали по пыльному стеклу, оставляя плачущие серые бороздки. За окном всё стало серым: улица, дома, машины. Пешеходы жались и прятались под козырьки остановок как бездомные собаки. Красным оставался лишь глаз светофора. В ожидании зелёного я разглядывал загрубелые пальцы, ещё сохранившие следы загара и вдруг почувствовал, просто ощутил каждой ревматично занывшей клеточкой тела, как мне не хватает солнца. Безумного знойного ослепительного…