Она прижимается к Толстяку, он бережно обнимает её. А она плачет-плачет и говорит-говорит: «Мама учила любить всех, а особенно тех, которые пока тебя не изобьют сами не кончат. Она говорила, что они в этот момент от чувства вины освобождаются, которая накапливается… ну, мало ли почему накапливается. А некоторых надо наоборот – лупить плёткой, а потом… на них. И тоже любить… Тоже от чего-то освобождаются? Так маму и не спросила. Я маленькая, как девочка, роль у меня такая – бояться, не даваться, а потом поверить, согласиться и удивиться «как мне нравится». Папаши своих сынков водят к нам. Один такой папаша связывать любил, но не то, чтобы прямо садо-мазо, а аккуратно так без битья. Завяжет меня в узелок и прыгает вокруг, размахивая своим… и пихает его сквозь верёвки куда попало. Сыночка привёл, урок по ликвидации сексуальной безграмотности проводил. Всё на мне демонстрировал – всё объяснил, показал куда и как надо вставлять, парнишка такой ласковый… и так уж он ласкался, что и я растаяла, потеряла бдительность… Мама всегда говорила: «Главное твоё тело и руки твои ласковые, но не чувства твои, никогда и никого туда не пускай!» А я, дура, пустила, даже и не заметила, как это произошло и когда. Пока бегал ко мне тайком от папашика, влюбилась как бы, не знаю в него ли, или в руки его тёплые-ласковые, решили мы с ним из этих мест на другие круги сбежать, а у них с папашей на этой почве конфликт произошёл… в общем побил он папашу, но и… от меня сбежал. Со страху, наверное. И мне пришлось сбежать, и идти теперь некуда, и защитить меня некому… И место это, которое только и нужно всем этим искателям счастья и просветления! Оно у меня просто иногда как будто горит, требует, заставляет меня, а я не хочу, не могу, оно как будто не моё, эта часть меня как будто не моя, как будто её каким-то образом прилепили ко мне и не оторвать, и не выбросить, и жить с ней тяжело. Зачем меня выродили в этот мир? Что бы пихать в моё тело эти ужасные х…и? Я даже не вижу иногда чьи они, от каких людин, а иногда мне кажется, что они и не живые, а как будто из железа или деревянные! Мама говорила, что когда-то мы были как богини и жили в божьих домах, а потом стали просто, ну просто… п…ой на ножках, да так и остались, хотя и говорят, что мы часть Великой духовной практики, что для паломников это последний шаг, который они совершают на Великом пути жизни, а потом уже только счастье и просветление навсегда, но как у них может быть счастье, если я сама не счастлива и даже не знаю, что это такое! И что у них там просветляется и как ихний х…й внутри меня связан с этим самым «просветлением»?
– А вот и «пескарики»! – Восклицает Толстяк, показывая на монаха, который несёт корзинку с печеньками, лавируя между отдельными представителями базарного народца, которые стремительно заполняют харчевню и рассаживаются по всем доступным местам и вот уже всё занято, а народец прибывает и прибывает как вода в русло пересохшей реки, и монах с корзинкой попадает в этот поток, а ему надо его пересечь, а поток плотный и монаха сносит, а он возвращается, его снова сносит, а он снова возвращается и его снова сносит… и он так кружится-кружится кружится, пытаясь кратчайшим путём донести заветную корзиночку до места назначения. Тесно, очень тесно, монаха пихают, толкают… Спасая печеньки, он поднял корзину над головой и несёт её на вытянутых вверх руках, поскольку поставить корзинку на плечо нельзя из-за её ширины, а водрузить на голову нет возможности из-за штыря, который торчит из центра базарианской шапочки точно вверх.
– Гляньте на него, – оживилась Зен, – светильники такие есть: в чашу масло льют и поджигают, пламя вспыхивает и коптит чёрным дымом.
Она уже перестала рыдать, но ещё всхлипывает иногда… разглядывая отдельных представителей.
Народец весел, возбуждён, отдельные его представители переговариваются, перекрикиваются, смеются… А некоторые – серьёзные и спокойные, не смеются и не переговариваются, но кучкуются образуя островки однородностей в общем потоке: островок народца в чёрных широкополых просторных одеяниях – широкие шаровары, широкорукавные кофты и чёрные шапки на головах, как береты художников, а если смотреть сверху, то в центре берета, прямо на макушке – красное пятно. У кого-то маленькое, просто пятнышко, у некоторых побольше, а у одного, в центре островка, особо широкорукавного и просторноодежного вся шапочка ярко красная и только тоненький чёрный ободок по краю – эдакий красный гриб на толстой рыхлой чёрной ножке; и тут же, буквально в двух шагах, точно такой же островок с точно таким же грибом в центре, но белого цвета и в чёрном берете; есть островки из пёстрых беретов, есть из серых…
Среди островного разнообразия выделяется группа с куполообразными возвышениями вместо беретов…
– А это кто такие? Что-то новенькое! – Воскликнула Зен!
– Куполоиды, – спокойно ответил Гробовщик, – недавно появились.
– Аха-ха, – внезапно засмеялась Зен, – инкарнация чипполинеров!
– Народец как-то одинаково серо и однополо выглядит, не смотря на всё разнообразие, – говорит Толстяк, поворачиваясь к Гробовщику, – не хочу никого обидеть…
– Друг мой, они там разные: есть и те, и другие, и слегка те, и слегка другие и ни те ни другие, а слегка те, а есть слегка «и-те-и-те, но не те».
– Да? Это какие же?
– Да никакие, ни «Ж», ни «М», ни «ЛГБТ», – ухмыльнулась Зен, – иногда и не поймёшь кто это только что был.
Тем временем монах с корзиночкой печенек достиг цели.
– Ну, начинается! – торжественно и величаво провозглашает Гробовщик. Он встаёт, поворачивается к монаху, монах кланяется, держа корзинку на вытянутых руках и застывает в этом положении.
– Живая буква «Г», – весело говорит Зен разглядывая монаха.
Гробовщик в ответ точно так же кланяется.
– Ещё одна, – говорит Зен, – две «Г» и печеньки посредине.
Гробовщик аккуратно берёт корзиночку из рук монаха, распрямляется, медленно разворачивается к столику, ставит на него корзиночку и низко кланяется корзиночке. Толстяк тоже кланяется, поглядывая на Гробовщика. Зен просто смотрит на них. Монах уходит, а Гробовщик громко произносит: «Mors est sine vita, et vita est sine morte».
– Что он сказал? – спрашивает Толстяк обеспокоенно, обернувшись к Зен.
– Смерть – это жизнь, а жизнь – это смерть.
– Да-а? Как интересно звучит!
– Frustra fit per plura quod potest fieri per pauciora, – продолжает Гробовщик.
– Наверное, тоже что-то очень замечательное!
– «Не преумножай сущности без необходимости».
– Это он так сказал?
– Это я так сказала, только что.
– Да-а?
– «Да» – это суть моей профессии, но это не моя суть.
Толстяк озадаченно почесал за ухом, пожал плечами, потом пробормотал слегка разведя руки в стороны:
– Да… ну, суть – не суть, куда, что, зачем и почему…
Гробовщик оглянулся, посмотрел на собеседников и негромко произносит:
– Не время философии и парадоксам! Великое сражение начинается прямо сейчас, прямо перед нами. Прояви уважение! Исполни свой долг и назначенную роль.
Толстяк смотрит на Гробовщика и разводит руками как бы спрашивая: «А в чём дело?»
– У каждого из нас есть своя роль в этом спектакле. Ты у нас «Свежая голова».
– Какая? – очень удивился Толстяк.
– Свежая, – неожиданно громко ответил Гробовщик.
«Я расскажу» – спокойно говорит внезапно появившийся откуда-то Главный Базарианец Наблюдатель.
«Это тот, это тот самый», – зашептала Зен, и прильнула к Толстяку, – закрой, закрой меня быстрее.
Но ГБН заметил её, остановил взгляд, помолчал, а потом обратился к Толстяку, но громко и так что бы его все вокруг слышали.
– Когда базариане готовились к первому празднованию «Воспарения над базаром», выяснилось, что существует по крайней мере 18 разных описаний того события и каждое из них не вызывало никаких сомнений в достоверности Великого воспарения, но детали!
– А что детали? – с интересом переспросил Толстяк.
– 18 народинов лично присутствовали в тот день и час и в том месте Великого вознесения. И они всё видели своими глазами…
– Кто? – изумлённо переспросил Толстяк. – «Народины»?
– Отдельные представители нашего народца. «Народин» – представитель мужеского пола, а «народина» – женского, а вместе – «народины». Ещё можно использовать как наименование «людины», но это уже архаика. Деление, конечно, условно, поскольку отдельные представители народца – это не то, как они выглядят, а то, как они себя самоопределяют во взаимоотношениях с другими представителями.
– Да-a, я долго отсутствовал и многое пропустил, – вздохнул Толстяк.
– Так вот, из 18 правдивых и совершенно достоверных описаний отобрали 9 (Девять) абсолютно достоверных и уже среди них 3 (Три) абсолютно правдивых и достоверных:
1. «Великий мастер сел прямо на кинжал, но ни один мускул на его лице не дрогнул».
2. «Великий мастер воспарил над кинжалом, не садясь на него, но это осталось незаметно пока он не поднялся вверх».
3. «Великий мастер перед тем, как сесть на кинжал внимательно посмотрел на каждого присутствующего».
Главный Базарианец Наблюдатель смотрит на Толстяка, а Толстяк смотрит на Главного Базарианца. Молчат.
– Ну и? – разводит руками Толстяк. – Что?
– А ты не терпелив, – говорит Главный Базарианец Наблюдатель.
– Это я нетерпелива, – говорит Зен, – устала ждать свою котлету с картофельным пюре!
Главный повернулся к Зен, посмотрел на неё, что-то хотел сказать, но не стал этого делать и продолжил:
– Существует больше сотни трактовок каждого описания – почему он так сделал, зачем он так сделал, что хотел показать, знал ли он о том, что в подушке был воткнут кинжал, и так далее.
А на эти трактовки существует многочисленные пояснения, которые, в свою очередь так же имеют свои трактовки и пояснения… Ну, да ладно, настала пора торжественного открытия и торжественной речи по этому поводу.
ГБН отвернулся, забрался на стол и строгим, тяжёлым взглядом обвёл всех присутствующих, вдохнул и сразу громко, торжественно, без раскачки, начал речь: «С самого начала с того самого времени, когда Базар обрёл свою новую духовность, яй-швелевые и другие завидовали нам, базарианцам, пытались вытеснить нас, но у базарных есть святыня! И мы здесь! В самом её центре! Конечно, у яй-швелевых тоже есть святыня… Но где!? По преданию сохранился какой-то камень, на котором, или возле него, произошла прямая передача УЗЗ (Учения-Закона-Знания) от Яй-шве к первоучителю, но это всё «где-то-когда-то и не на Базаре». Конечно! Современное развитие науки, техники, промышленности, искусства и медицины позволяет перетащить тот камень сюда. Но! Как только идея начинает обсуждаться – сразу возникает два лагеря: «Святое не трожь», и «Свято всё, что свято» где бы оно не находилось и куда-бы его не перемещали, поскольку от перемены мест святость не исчезает. А два лагеря – это два бюджета из одного, а бюджет всегда был, есть и будет святыней над всеми святынями, поскольку без бюджета нет жизни ни для одной святыни, как бы свята она не была! Ведь мы на Базаре! Потом, каким-то образом, вдруг оказалось, что и для аль вах… доносоров тот камень святая реликвия и даже рас-свят