Толстяк оглянулся, посмотрел на Зен, спрыгнул со стола и сел рядом с ней.
«Ты такой милый, такой вот такой дурачок-очаровашка… Возбудился? Как вас всех волнуют «Врата любви!» – думала она, разглядывая Толстяка. – Святые-не-святые, богатые, бедные, умные, глупые, даже вообще без мозгов… А сколько переживаний!
И что там такого? А у себя даже с зеркалом не разглядеть, мы друг у дружки рассматривали, а Мама всё подробно объясняла – что, где, зачем, и что можно, а что нет. Нельзя позволять туда смотреть, но есть такие, что только это его и возбуждает, раздвинет ноги и уставится… Один такой смотрел-смотрел, да так и уснул. Нельзя пальцами туда лезь… но лезут, иногда даже всю руку пихают. Нельзя давать грудь тискать, но все равно тискают, наверное, думают, что нас это заводит… Мамочка всегда говорила: «Не сметь «заводиться!» Как заведёшься, так и пропадёшь – влюбишься, привяжешься, голову потеряешь… А потом уже и здесь не остаться, и уйти некуда, только смерть, сразу и вдруг… или медленно и навсегда.»
– Дура я, дура, маму не слушала, – завершила вслух свои горестные размышления Зен и отвернулась.
– Все мы не слушали своих родителей, – сказал Толстяк улыбаясь, – пора, наверное, и котлету с картофельным пюре съесть.
Зен не отвечает и вообще не реагирует на его слова.
– А вот я как-то раз, где-то в горах, – продолжил Толстяк, – в каком-то селении, зашёл в харчевню, а там в меню всего два блюда – «мясо» и «мясо с выносом», а цена различается почти в пять раз. Ну, думаю, просто «мясо» ел, а вот «мясо с выносом» нет. Заказал… жду… на горы поглядываю, жизнь местную изучаю… хозяин, он же повар, он же и официант, вышел на улицу со стулом и маленьким, но высоким столиком, поставил всё возле столба, на котором висел колокол, пригласил меня сесть на стул, и, когда я последовал его гостеприимному жесту, вдарил в колокол, после чего ушёл в харчевню. Через пару минут, прибежал мужик с большим бубном, потом ещё один, но бубен поменьше, потом женщина пришла, красивая, стройная… обошла их, поклонилась всем и скрылась в глубине харчевни… и вдруг оттуда раздался не то рёв, не то рык, не то треск… и сразу же мужики вдарили в бубны и заиграли: «Трам-тарарам-бам. Трам-тарарам-бам», а из кухни появилась женщина и за ней хозяин-повар-официант с большим подносом, а на подносе глиняный горшочек… Бубны смолкли, хозяин передо мной стоит, а женщина медленно-плавно грациозно обходит всех по кругу и бубны ласково зазвучат в такт её походке, она кланяется мне, а хозяин после её поклона ставит горшочек на маленький высокий столик передо мной. Мужики ещё некоторое время бьют в бубны, разворачиваются и уходят, не переставая играть и женщина вслед за ними, а хозяин смотрит на меня, а я на хозяина. «Вынос произведён, – говорит он, – можно приступить к приёму пищи.» – Толстяк смотрит на Зен. Зен в ответ вежливо улыбается. – Ну что ж! Ладно! – бодро говорит Толстяк, оглядывая отдельных представителей народца, которые как бы застыли после его прыжка со стола, – Толстяк поворачивается к Зен, – наверное надо продолжить информационную коммуникацию?
– Да! – говорит Зен, – ни «просто так», ни «с выносом» котлеты нет! Остаётся только ждать, надеяться и верить.
– Но печеньки-то принесли, можно утолить чувство голода.
– На чипсы похожи, меня от них тошнит.
– От печенек?
– От чипсов.
– Но это же печеньки!
– А похожи на чипсы.
– Но тошнит-то от чипсов!
– Вот я и говорю – похожи…
– Да ты их и не пробовала!
– Да и не буду.
– Ну-у… – развёл руками, пожав плечами Толстяк, – и не будь…
Толстяк запрыгивает на стол, народец оживился – все устремили взоры на него, зашелестели: «Ага! Вернулся!» «Что там?» «Что происходит?», «Требуем информацию!», «Ждём!» «Говори! Говори!» Народец возбуждён, энергичен, каждый на своём месте топчется, руки протягивают… Толстяк уже было начал «дирижировать», но обернулся в сторону Зен… а она скукожилась, сжалась внутрь себя как ёжик и Толстяк спрыгнул, подсел к ней, Зен ещё больше сжалась, Толстяк обернулся и посмотрел вопросительно на Гробовщика: «Что случилось?», тот пожал плечами в ответ – «Не знаю».
А народец опять застыл, опять ожидает и не возмущается… «Значит так надо», «Он послан нам».
«В нём истина, в нём свежий взгляд свежей головы».
– А есть ли жизнь без Базара, – раздался приглушенный голос Зен, Толстяк слегка придвинулся, – ты много странствовал, много знаешь и много видел, весь мир вот такой?
– Базар есть везде, – бодро ответил Толстяк.
– Везде, где всякие народины? А там, где их нет?
– Там и Базара нет.
– А отшельники, тихо отшельнувшиеся, к которым паломники стремятся?
– Ах-ха-ха! – засмеялся Толстяк, – там базара даже больше, чем на самом Базаре.
– Это как? – удивилась Зен и подняла голову.
– На Базаре все как бы есть, но поскольку каждый сам по себе, то их как бы и нет. Просто шум, такой фон, как воздух, как ветер, и ты всё равно один странствуешь по нему, а у отшельника 2-3-5 человек уже полное внимание – что-то спросить, что-то сказать, показать, послать… всё заполнено.
– А что там такого особенного у отшельника, что все туда так стремятся?
– Не знаю.
– Ты там был?
– Да я и сам отшельник! – засмеялся Толстяк.
– А город золотой? – тихо спросила Зен.
– Какой такой «Город золотой»?
– Понятно, – прошептала Зен.
Зен отодвинулась от Толстяка, смотрит на него некоторое время…
Толстяк молчит, спокойно улыбается.
– А тот большой мир, откуда приходят паломники? – Негромко спрашивает Зен.
– Что ты хочешь узнать про «Тот большой мир»?
– Мы ведь всегда здесь, на Базаре, но есть ещё какой-то неведомый нам мир откуда паломники и другие приходят, зачем? Чего у них там нет? Ты же и сам был паломником…
– Я и сейчас в пути.
– Да? И куда же ты идёшь? Ты же сидишь тут со мной.
– Разговариваю с тобой, это и есть путь.
– Сидя на жопе ровно ты куда-то идёшь? Куда?
– О! – рассмеялся Толстяк, – это очень, очень далеко, но так близко!
– Ты идёшь туда где все счастливы?
Толстяк ничего не ответил, только улыбнулся.
– Иди уж, – махнула рукой Зен, – народец заждался твоих руко-водящих свидетельств о происходящем прямо сейчас, прямо здесь, прямо со всеми нами…
Зен распрямилась, как бы даже ростом выше стала, спокойно разглядывает народец и каждого отдельного представителя – старые, молодые, чёрные, белые, загорелые, с длинными волосами, короткими, бритые, в шапках, без… глаза горят! Волнение, ожидание, нетерпение!
«Какие странные лица! У них сейчас что? Группен-шустрен и без контакта? А Толстяк их всех… разом?» Зен обернулась к Гробовщику, который как сидел – так и сидит, не меняя позы, пристально-неотрывно всматриваясь в горизонт…
– Что их так возбуждает, – спросила Зен, – ты же обо всём здесь знаешь? – Она смотрит на Гробовщика в ожидании ответа, но тот даже бровью не повёл, даже глазом не моргнул. – Зачем им в горы надо, только отшельников пугать своими вопросами, им прямо к нам, в дом «Последнего шага!» Вот и весь их «высокодуховный путь». – Зен снова смотрит на толпу вокруг стола с Толстяком.
Все и каждый как единое целое чутко реагируют на малейшее движение его рук и тела – вот он быстро поднял левую руку, слегка развернул ладонь, и всё разом развернулись в туже сторону… А Толстяк уже взмахнул правой рукой и… все подняли головы и взмахнули правой рукой… Вот он опустил обе руки и всматривается в небо, где соединяются и разлетаются огромные красно-коричнево-фиолетовые и сине-жёлто-зелёные клубы облаков… То красно-коричневые рассыпятся на множество мелких, которые как одно целое стремительно мечутся по всему небесному своду мгновенно меняя формы и цвета, то сине-жёлтые…
Толстяк взмахнул обеими руками…
«Ах!» – вздохнул народец в едином порыве и каждый повернулся в сторону Толстяка.
– Что происходит, – недоумённо спросила Зен, – они сами не видят? Просто не видят?
– Ну, – Гробовщик пожал плечами, – смотрят глазами, видят мозгами.
– Аха-ха-ха, – громко и весело воскликнула Зен, – гормоны заиграли! Сперма в голову и, наверное, член в придачу! Типа вдарил!
– Это ж какой величины он должен быть чтобы «вдарить»?
– У всех свой размер, – деловито сказала Зен, – но иногда и от маленького много проблем, а иногда и от большого толку нет.
Гробовщик обернулся, смотрит на Зен.
– Ну да… мама говорила, что размер не важен – главное, что бы юркий был, а вот если не юркий, то надо: «Сама-сама-сама»…
– Где-то я уже слышал это…
– Ты что? Бывал у нас? Никогда не слышала такого!
– О, нет, – улыбнулся Гробовщик, – я не по этой части специализируюсь!
– Ага, был случай и по твоей части! Парень стонал, пыхтел, глаза выпучил, замычал и сдулся как шарик! От меня к тебе прямиком. Чуть не раздавил. Еле выбралась из-под него.
Толстяк на помосте опять взмахнул рукам!
И народец снова ахнул… И снова – взмах, и снова – «Ах…»
– А что это они делают! – спросила Зен.
– Ну… Это некое коллективно-индивидуальное действие, – ответил, улыбаясь Гробовщик, – в котором один индивид необычайно воодушевляет, а многие другие индивиды и индивидуумы необычайно возбуждаются.
– Да он просто трахает их, – мрачно сказала Зен, – и они сейчас все разом кончат!
– Н-у… Интересный, но вполне ожидаемый взгляд на происходящее.
И грянул гром-шум, бум-барабан!
И все заорали неистово!
Народец прыгает, крутиться, приседает, вскакивает, орут что-то, смеются и даже хохочут.
Крики, трубы, литавры, голова дракона летит со свистом, быки свирепые с неба свисают, бомбят.
Толстяк пригибается, уворачивается, пытается что-то комментировать, но шум такой, что ему даже себя не слышно, но и народец перестал обращать на него внимание. Толстяк спрыгивает со стола и присоединяется к Зен и Гробовщику.
– А что произошло, – спрашивает он, – что-то изменилось?
– Ничего не изменилось, – отвечает Зен, – я здесь, суровый мрачно-золотой здесь, стол здесь, печеньки здесь, а котлеты с картофельным пюре не здесь. Народец балдеет и обалдевается, всё своим чередом, ничего не меняется. Счастье впереди!