Эдуард. Перестань!
Радист. Я тоже не хотел этому верить. И все-таки это было, приятель, было: тысячи, сотни тысяч — задушенных газом, как саранча, обуглившихся, уничтоженных…
Эдуард. Перестань, слышишь?
Радист. Мир не прекрасен.
Эдуард. А ты думаешь, мы сегодня ночью сделаем его лучше?
Радист. А что нам делать? Я тебя спрашиваю. Дать себя перебить?
Эдуард. Наши бомбы не сделают его лучше — и нас тоже.
Радист. Так попытайся сделать это своей музыкой! Попытайся…
Эдуард. Я пытаюсь думать, вот и все!
Радист. Мы не можем иначе!
Эдуард. Возможно. В этом-то и вся чертовщина…
Пауза.
Радист. Когда еще были живы моя мать, мой отец, сестренка… Господи, я думал точно так же, как и ты. Есть одно-единственное право на земле — право для всех. Есть одна-единственная свобода, достойная этого названия, — свобода для всех. Есть один-единственный мир — мир для всех…
Эдуард. А теперь?
Радист. Я казался себе таким мудрым!
Эдуард. А теперь — теперь ты все потерял, и твою мудрость тоже?
Радист. Это не мудрость, Эдуард. То, что не выдерживает проверки жизнью, — это не мудрость! Это — иллюзия, мечтание, красивые слова.
Эдуард. Мы же сами дали их миру, красивые слова: мы говорили о праве, а сами несем насилие, мы говорили о мире, а сами порождаем ненависть, ненависть…
Радист. Ты не потерял ни матери, ни отца, ни сестренки… Ты не видел этого собственными глазами: моего отца они расстреляли перед дверью дома, он даже не успел спросить, что случилось… Мою сестренку они загнали в церковь вместе со всей деревней — с женщинами, девушками, грудными детьми, — а потом церковь подожгли — из огнеметов… Ты не видел этого собственными глазами. О, как я завидую таким, как ты.
Эдуард молчит.
Господи, я ведь тоже пытаюсь думать, не проходит и дня… За все это, думаю я, наступит, должна наступить кара.
Эдуард. Кара?
Радист. Кара эта не от нас…
Эдуард. А от кого же?
Радист. Нельзя издеваться над людьми и думать, что того, кто издевается, это не коснется — не коснется твоей матери, твоих детей… Кара эта не от нас… Их ложь, их высокомерие, их безумие — какое бы нам было до всего до этого дело, если б мы не стали их жертвами? Я знаю, есть много прекрасных занятий — играть на скрипке, читать книги, скакать на лошадях, растить детей…
Эдуард. Может быть, это было бы и лучше.
Радист. Нельзя жить в мире с дьяволом, если ты живешь с ним на одной планете. Остается только одно: быть сильнее дьявола!
Эдуард. Ты хочешь сказать — подавлять, целые пароды…
Радист. Я хочу сказать — стирать, стирать с лица земли…
Эдуард. Стирать с лица земли?
Радист (уже готов к вылету). Другого выхода нет.
Эдуард (еще возится). Я не верю в силу, никогда не поверю, даже если в один прекрасный день она окажется в наших руках. Нет силы, способной стереть дьявола с лица земли…
Радист. Почему же?
Эдуард. Везде, где есть сила, — там остается и дьявол…
Радист. Не говори! Проспись от своих мечтаний. Ты не видел этого собственными глазами — они просто дьяволы!..
Возвращается капитан с картой в руке.
Капитан. Господа!
Летчики строятся.
Задание у нас нелегкое. Наша задача заключается в следующем…
Бенджамин (остается в стороне). Странные мысли лезут в голову: может быть, мы катимся в пропасть, внезапно, и совсем не замечаем, что это — смерть. Мы совсем не подозреваем, где мы находимся. Вот в эту же секунду умирает девушка — мы с ней там познакомимся. Может быть, мы-то ее и убили. И это будет жизнь, которую мы могли бы прожить вместе. Это будет раскаяние, которое всех нас объединит… Вот что это будет.
Капитан. Бенджамин!
Бенджамин встает в строй.
Наша задача заключается в следующем…
Карл и его отец, учитель.
Карл. Мама погибла…
Учитель. Ты все еще не можешь в это поверить, Карл.
Карл. Мама погибла…
Учитель. Да, так вот, сынок. Она так радовалась, что ты приедешь. Все твердила: весной, весной приедет Карл…
Карл. Не будем больше говорить об этом.
Учитель. Ее засыпало, и найти никак не могут.
Карл. Что же дальше?
Учитель. Ты говоришь — что же дальше?
Карл. Весной, когда растает снег, весной я приеду на побывку. Сколько еще погибнет матерей — до весны, когда начнет таять снег…
Учитель. Ты не в себе. Что с тобой?
Карл. А где Мария?
Учитель. Мария жива.
Карл. Скажи мне правду!
Учитель. Мария жива, она наверху в комнате.
Карл. Мария жива…
Учитель. И с малышом вашим все в порядке.
Карл. Мария наверху в комнате…
Учитель. Мы все тебе написали, Карл; в их дом попала бомба; к счастью, Марии в это время там не было. Теперь она живет у нас вместе с ребенком.
Карл. Вот как бывает.
Учитель. Да.
Карл. Мама погибла, и я так ее и не увидел, а Мария наверху в комнате ждет, когда я приеду, ждет, когда растает снег, и Марию я тоже больше не увижу…
Учитель. Карл! О чем ты говоришь? Карл!
Карл. Да, вот как оно бывает.
Учитель. Господи…
Карл. Оставь его.
Учитель. Господи, что случилось? Карл! Я иду в подвал и вижу своего сына, который там прячется. Как ты сюда попал? Я уже третий раз тебя спрашиваю: как ты сюда попал?
Карл. Пешком.
Учитель. Почему ты прячешься внизу, Карл, если ты приехал на побывку и Мария ждет тебя, мы все ждем…
Карл. Я не на побывке.
Учитель. А как же ты оказался здесь?
Карл. Не понимаешь?
Учитель непонимающе смотрит на него.
Я ушел.
Учитель. Карл!
Карл. Я ушел… пешком…
Учитель. Да ты понимаешь, что это значит?
Карл. Даже лучше, чем ты…
Короткая пауза, Карл закуривает.
Учитель. Если сейчас начнется тревога и люди придут в подвал, они тебя увидят… Они же тебя знают. Ты понимаешь, что это значит?
Карл. Почему бы нам с ними наконец не познакомиться?
Учитель. Ты понимаешь, что ты делаешь?
Карл. Я понимаю, что я сделал, и понимаю потому, что это сделал я, неделю назад, я, Карл, твой единственный сын, я, у которого была жена, был ребенок, была мать, которую в это время засыпало. Ну и что? Они были не первые…
Учитель. Карл, ты должен сейчас же вернуться!
Карл. Ни за что!
Учитель. Прежде чем тебя увидят люди, Карл! Ты скажешь, что ты заблудился, потерял дорогу, что ты…
Карл. Замолчи.
Учитель. Я заклинаю тебя, Карл, я тебя умоляю, я, твой отец, слышишь? Ты потерял голову, сынок, возьми себя в руки; это единственное, что может тебя спасти, тебя и нас — Марию и твоего отца, — ты должен сейчас же вернуться!
Карл молча смотрит на него.
Ты меня слышишь?
Карл. Ты стрелял когда-нибудь в женщин и детей?
Учитель. Ты должен сейчас же вернуться!
Карл. Это очень просто: они как бы подламываются — даже как-то медленно — и падают набок, чаще всего, а некоторые падают вперед. Что дальше? Ты стрелял когда-нибудь в женщин и детей, чтобы они в это время пели? Пели! (Начинает петь песню заложников, которая заполняет подвал гулким, громким эхом.)
Учитель. Тебя услышат! Если кто-нибудь войдет и увидит тебя, мы пропали!
Карл. Я знаю.
Учитель. Ты пришел, чтобы всех нас погубить?
Карл. Мы пропали, отец, даже если нас никто не увидит. Будь уверен.
Учитель. Карл, послушай…
Карл. Это единственное, в чем мы можем быть уверены.
Учитель. Я понимаю тебя…
Карл. Это невозможно, ты этого не делал!
Учитель. Карл, ты делал это по приказу! Слышишь: мы в этом не виноваты…
Карл. Ты все еще в это веришь?
Учитель. Карл! Карл!
Карл. Только, пожалуйста, без пафоса.
Учитель. Две минуты, Карл! Соберись с мыслями и выслушай меня, а там поступай как знаешь… (Садится к сыну.)
Карл. Я знаю наперед все, что ты можешь мне сказать.
Учитель. Мне тоже, Карл, мне тоже приказывали делать вещи, которые я по собственной воле никогда бы не сделал, которые я никогда не взял бы на свою совесть; началось все с мелочей, с второстепенных вещей, ты же знаешь. А почему я это делал?
Карл. Где не хватает мужества, причин всегда хватит.
Учитель. Я делал это ради вас — ради твоей матери, ради тебя! Я стоял тогда перед выбором: стать учителем или нищим — лишиться хлеба, работы, средств. Тебе смешно!
Карл. Мне не смешно…
Учитель. Это же был кошмар — тогда, — страшный кошмар, но кое-что было в этом и хорошего, и я сказал: да, ради вас, ради твоей матери…
Карл. Маму засыпало…
Учитель…ради тебя, Карл! Я не хотел, чтобы ты потом за все расплачивался, я не хотел губить твою молодость…
Карл. Она уже погублена.
Учитель. Я сказал: да. А позже речь шла уже не о работе и хлебе, а о том, есть ли у человека родина на земле или нет, и я еще раз сказал: да, потому что не хотел лишать тебя родины. Ты понимаешь?
Карл. Продолжай.
Учитель. Я всегда — раз уж так случилось, — я всегда только хотел как лучше, Карл…
Карл. Скажем: как удобнее.
Учитель. Я думал о вас. Ведь ты теперь тоже знаешь, что это значит — иметь жену, ребенка…
Карл. Продолжай.
Учитель. Потом уже речь шла не о родине или чужбине, понимаешь? Потом уже надо было просто спасать свою голову, и я сказал: да, Карл! Это тоже дело совести: нельзя губить свою жену ради личных убеждений — жену, ребенка…
Карл. Да, уж лучше губить других! (Снова встает.) Ты когда-нибудь стрелял в женщин и детей?
Учитель. Я тебе уже сказал: ты делал это по приказу!
Карл. А кто приказывал?
Учитель. Это не твоя вина, Карл. Что бы нам ни приказывали, это не наша вина…
Карл. В этом-то все и дело!
Учитель. Ты опять смеешься?
Карл. Каждое твое слово — это обвинение нам. Нельзя, нельзя оправдывать себя повиновением, — даже если оно остается последней нашей добродетелью, оно не освобождает нас от ответственности. В этом-то все и дело! Ничто, ничто не освобождает нас от ответственности, она возложена на нас, на каждого из нас — каждому свое. Нельзя передать свою ответственность на сохранение другому. Ни на кого нельзя переложить бремя личной свободы — а именно так мы и пытались сделать, и именно в этом наша вина.