Старуха в инвалидной коляске и Дежурный.
Старуха. Да-да, Штефан, да-да.
Дежурный. Рыбу удить и то не умеет!
Старуха. Ты всегда твердил: из него ничего не получится. Ты всегда злился на нашего мальчика.
Дежурный. А ты всегда его защищала.
Старуха. Все-таки у него есть диплом.
Дежурный. Типографа!
Старуха. Да-да, Штефан, ты считаешь, что только ты работал, ты как отец, только ты был безработным…
Дежурный. Я не шлялся по демонстрациям.
Старуха. И все же ты был безработным.
Дежурный. Разве я пел «Интернационал»?
Старуха. Нет.
Дежурный. На что же он жил?
Старуха. Позднее он вместе с друзьями создал маленькую типографию, дела пошли неплохо. Он же получил образование. Но потом типографию запретили, потому что они печатали какие-то брошюры. И тогда Тис стал меня презирать, и я пролила много слез, он приносил мне свое белье, и я ему говорила, должен же человек поесть, и как он ел: молча, потому что презирал меня! Но когда живешь за счет киоска, приходится торговать тем, что надо людям.
Пауза.
Дежурный. Да, а после войны у него была букинистическая лавка, и вдруг дела у него пошли совершенно замечательно. У него бывали книги, которых нет даже в настоящих книжных магазинах. Ты знаешь, что такое букинистическая лавка?
Господин лет тридцати, элегантно одетый, держит в руке букет роз с длинными стеблями, выглядит смущенным, потом поворачивается к Медсестре, несущей поднос с инструментами.
Господин. Сестра…
Ильза. Кого вы ищете?
Господин. Я ищу вазу.
Ильза. Потерпите немножко.
Господин. Большую вазу.
Старуха в инвалидной коляске и Дежурный.
Старуха. Ильза!
Медсестра останавливается.
Почему ты не разговариваешь с отцом?
Ильза. Я ему не нужна.
Старуха. Что ты говоришь.
Ильза. Он ведь даже не слушает.
Старуха. Но он часто ходил с тобой в пешие походы, это я видела у него в альбоме, у тебя тогда еще были косы, Ильза, и отец укрывал тебя своей штормовкой.
Ильза. О да.
Старуха. Потому что было холодно, и между скал он разложил костер, чтобы вы не замерзли.
Ильза. О да.
Старуха. Разве он тебя не слушал?
Ильза. О да, когда я была ребенком.
Старуха. Ты все это забыла?
Ильза. Нет, бабушка.
Старуха. А велосипед? Я, собственно, знаю про велосипед потому, что у твоего отца опять не было денег, и он занял их у меня, ведь тебе хотелось иметь велосипед, Ильза, и ты его получила.
Ильза. О да.
Старуха. Согласись, ты несправедлива.
Ильза. Я ему написала, когда у меня была помолвка, и в ответ он прислал мне открытку.
Старуха. Ты говорила.
Ильза. Открытку, и больше ничего. Старуха. И так иногда бывало.
Ильза. Однажды я пришла к нему на могилу, и было как всегда, когда я хотела ему что-то рассказать… (Смотрит на Старика и отворачивается.)
Дежурный. Это его дочь?
Старуха. Милая девочка. Иногда после школы она помогала мне в киоске. Обрезала ножницами названия непроданных газет, чтобы их не занесли в счет.
Молодой человек в опрятном строгом костюме проверяет свои ногти, манжеты, галстук.
Молодой человек. Ильза?
Медсестра, несущая поднос с инструментами, останавливается и смотрит на Молодого человека.
Не смейся! Так положено, ты знаешь: безупречная одежда, но без экстравагантности. Белая рубашка — это обязательно. И, понятное дело, никаких длинных волос. Летом, когда жарко, нам разрешается спять пиджак, но не галстук, а рубашка должна быть каждый день свежей. Рукава не закатывать! Так не годится, когда занимаешься с клиентами. Для них, для клиентов, очень важно, чтобы я выглядел как отпрыск хорошего семейства или их ровня. Банк основан на доверии. (Еще раз проверяет манжеты.) Ильза, с понедельника я работаю в кассе!
Катрин и Старик.
Старик. Он никогда на ней не женится. Я ей так и сказал. Если только в банке узнают, что его тесть красный… они этого не любят.
Идут дальше.
Медсестра идет дальше, Молодой человек в опрятном строгом костюме один; Молодой пастор подходит к нему.
Пастор. Как вы умерли?
Молодой человек. Понятия не имею.
Пастор. Таким молодым?
Заключенный, из глубины сцены.
Заключенный. Я его застрелил. (Подходит ближе.) Вы меня тоже не знаете…
Молодой человек. Нет.
Заключенный. Мы никак не рассчитывали, что в кассовом зале кто-то задержится после конца рабочего дня. Я во всем сознался. Вы вообще не защищались, я и в этом сознался, вы считали банкноты и даже не поняли, что произошло. Меня бы помиловали за хорошее поведение, ровно через год. И я бы никогда больше не совершил ничего подобного, это правда, я уверен. (Молчание.) Почему мне не верят? (Молчание.) Ваша фамилия Губахер. Эрих. Двадцать семь лет. Вы были бойскаутом и закончили коммерческое училище. Я все это знаю, ведь это зачитывается вслух. И прокурор сказал, что вы всегда были очень добросовестны и пунктуальны. Я все это слышал. Вы были помолвлены с медсестрой. (Пауза.) Я в вас выстрелил. Да! Сзади. Да! Теперь вы меня видите. Я просидел девять лет, ломал себе над этим голову. Девять лет! — а он даже не спросит, как меня зовут. (Идет дальше.) Тут меня никто не знает…
Медсестра приносит вазу.
Господин. Спасибо, сестра, большое спасибо.
Медсестра идет дальше, Господин опускает вазу на пол и ставит в нее букет роз.
Катрин и Старик останавливаются.
Катрин. Дедуля…
Старик. Что такое?
Катрин…мы ходим по кругу.
Старик видит Господина, ставящего розы в вазу.
Старик. Так он выглядел? Твой Кавалер Роз. А как еще мне его назвать? Ты скрывала его имя, я видел лишь розы в твоей комнате: тридцать пять штук, с длинными стеблями.
Господин поднимается и оценивающе смотрит на букет. Почему вы не здороваетесь друг с другом?
Господин идет дальше.
Я понимаю.
Катрин. Пролль, мне был нужен мужчина.
Старик. И новое пальто.
Катрин. Вы вообще ничего не понимаете, Пролль, потому что вы буржуй, как и все остальные, все хотят мною владеть…
Господин и Молодой пастор.
Пастор. Я могу задать вам один вопрос? Вы принесли такие красивые розы. Вы знали эту молодую женщину?
Господин. Что вас интересует?
Пастор. Почему вы с ней не разговариваете?
Господин. Мы слушали пластинки. Она уселась на ковер. Я не знаю, о чем мы говорили… Мы слушали пластинки…
Катрин опять села в белое кресло-качалку. Старик стоит рядом.
Катрин. Хочется спать, лучше бы мне никогда не жить и не знать ни о чем — только спать. (Закрывает глаза.)
Старик. Катрин, но ты жила.
Она молчит.
Почему ты закрываешь глаза?
Ксавер подходит к Молодому человеку, несущему чемодан и дамское пальто на руке; он ставит чемодан на землю.
Йонас. Катрин так и не забрала своих вещей. (Кладет дамское пальто на чемодан.)
Ксавер. Буржуй! Это словечко у нее от тебя. Как только что-то не по ней, так сразу: буржуй! Один ты не буржуй, ты нет, потому что ты сидишь за пишущей машинкой и творишь революцию.
Йонас. Что ты мне хочешь сказать?
Ксавер. Когда она попросту сбежала из дому, я прождал ее десять дней. И десять ночей. А потом принес ее вещи к тебе, я думал, она у тебя. Она тобой восхищалась. Твоими рассуждениями о Бакунине. Ты открыл ей Зигмунда Фрейда и Маркузе, и что бы ты ни написал, она все принимала беспрекословно, я думал, у вас роман. Уже давно. И я нисколько не возражал, чтобы Катрин жила у тебя. Нисколько. Это ты ей внушил.
Йонас. Что я ей внушил?
Ксавер. Что я хотел ею владеть.
Йонас. Думаешь, Катрин этого сама не замечала.
Пауза.
Ксавер. Я видел ее в гробу.
Йонас. Ты любил ее как манекена, который должен демонстрировать твою идею эмансипации. Если ее убеждал кто-нибудь другой, а не ты, ты сразу ставил под сомнение ее интеллигентность, не мог поверить, что Катрин сама способна мыслить.
Ксавер. Это по-твоему.
Йонас. Ксавер, ты — буржуй.
Ксавер. Я видел ее в гробу…
Сосед с поперечной флейтой снова репетирует.
Клошар. «Неужели он не сознает рода своей работы?»
Сосед. Что вы говорите?
Клошар. Я говорю то, что сказал Гамлет, принц датский, когда могильщик пел песню у гроба его Офелии. (Поет.)
Не чаял в молодые годы
Я в девушках души
И думал, только тем они
Одним и хороши.[13]
Сосед. Вы мне мешаете.
Клошар (декламирует).
Достойно ль
Терпеть без ропота позор судьбы
Иль надо оказать сопротивленье,
Восстать, вооружиться, победить… (Сбивается.)
Скончаться! Сном забыться…
И видеть сны…[14](Забывает текст.)
Старуха в инвалидной коляске, одна.
Старуха. Тис…
Старик. Да, мама.
Старуха. Тис, мне еще кое-что вспомнилось.
Старик направляется к Старухе в инвалидной коляске.
Старик. Что тебе еще вспомнилось?
Старуха. Однажды ты сказал, что тебе охота попробовать что-нибудь такое, чего на свете не бывает. Ты повторял это снова и снова. Это какая-то сладость? — спросила я. Ты не мог сказать, чего тебе так хочется, и тогда я пошла с тобой в кондитерскую, не в ту, что у нас на углу, а в ту, что в городе. Но там ты только качал головой. А там было столько всякой всячины, которой даже твоя мать в жизни не видывала, да, а потом ты разозлился, потому что мы хохотали, продавщица и я, над твоим желанием съесть что-то такое, чего вовсе не бывает. Под конец ты затопал ногами, а дома еще и реветь принялся.
Старик. Не помню.
Старуха. Тебе было пять лет.
Старик ищет глазами Дежурного.
Старик. Он прячется, как только я прихожу.
Старуха. Да-да, мы — семья.
Старик смотрит на Старуху.
Старик. Да, мама…
Старуха. Что ты хочешь сказать?