– Поквакай мне еще! – разозлился Федька на мешок и ногой ка-ак пнет. Дернулся мешок, вывалился из дыры и в сторонку отползает – перекатывается. – Стой! Куда? – погрозил ему кулаком Федька – и за мешком. Изловил, подтащил обратно к забору. Стоит, репу чешет – как же мешок протолкнуть-то?
А из мешка опять «ква» да «ква», и так громко, что, небось, за версту слыхать. А ну как дворня набежит или, того хуже, копейщики с копьями? Несдобровать тогда Федьке: мало того, в дыру лезет, еще и тащит не знам чего. И поди докажи, что не из терема, а в терем несет.
– Да заткнитесь вы ужо! – опять пнул звонарь мешок.
Затихло в мешке.
Постоял Федька еще немного, а потом хвать мешок, раскрутил и через забор со всего размаху ка-ак запульнет.
– И-и-эх!
Перелет мешок через забор, о земь грохнулся, и такое кваканье от него пошло, хоть уши затыкай. Перетрусил Федька пуще прежнего. В дыру проскользнул, досточку на место приладил, схватился за мешок и поволок за собой промеж кустов, что у забора росли. Мешок по камням бьется, ветками его нещадно хлещет. Спешит Федька, только бы побыстрее от мешка энтого отделаться да ноги подобру-поздорову отсель унесть. Вот уж и окошечко в Ивановом помещении светится, недалече ужо.
Дотащил Федька мешок до боковой стены терема, заднюю дверцу приоткрыл – и шмыг в нее. А там уж звонаря Андрон дожидается, извелся весь. Как Федьку с мешком увидал, разулыбался, обрадовался.
– Принес?
– Принес!
– Ну, молодец! – хлопнул Андрон Федьку по плечу. – Только больно долго чтой-то бегал.
– А ты сам попробуй, – огрызнулся Федька, разобиделся, значит.
– Ладно, ладно. Пошли наверьх, представлю тебя государыне моей.
– Ага, это можно. – Обиду с Федьки как рукой сняло. Шутка ли дело, не кому абы, а царской особе представлен будет. Может, еще рубь обломится, а то и поболе.
Андрон вперед пошел, а Федька за ним, мешок за собой волоком тянет, тот по ступенькам бьется, возится и поквакивает. Но что Федьке за дело до того. Будет он еще со всякой мерзостью зеленой церемонии разводить!
А на верхней ступеньке барыня незнакомая, вся из себя, стоит, на Федьку как-то странно поглядывает, глазами ест. Допер Федька до нее мешок, у ног барыни той кинул и поклоны земные бить принялся, мол, вот, госудыраня, все исполнил, как просили.
Насупила зачем-то брови барыня, присела с мешком рядышком, развязала, а оттуда лягушки гурьбой посыпались, квакают, волнуются, скачут, а барыня вроде как слушает их, и глаза ее все больше и круглее становятся. А как замолкли лягушки, так она к Федьке порывисто обернулась. Испужался Федька, узрев огонь желтый в глазах барыни неведомой, присмирел, шапку в руках вертит, понять не может, чем не потрафил.
– Ты что же это, гад, с подданными моими сотворил?
– Дык ить!.. – растерялся Федька, попятившись.
– Я тебя спрашиваю, морда твоя колокольная, – наступала на него Квака, гневно полыхая взглядом.
– Я… это… – В горле у Федьке пересохло, будто в давно не пользованном ведре.
– Мало что, в мешок посадил, так еще и измывался над ними, пинал почем зря, словами нехорошими обзывался!
– Ква! – подала голос одна из лягушек.
– Да-да, через забор кидал.
– Я… я… – Федька заикаться начал, на ступеньку ниже ступил.
– Ах ты, свинья красномордая! Изверг! – все больше распалялась Квака. – Тебя, дурня, за кем посылали?
– За… за Василиской, – насилу выдавил Федька и сглотнул комок, в горле застрявший.
– Где Василиска? Где, я спрашиваю?!
– Дык ить, поди разбери лягух этих, – очухался немного Федька. – Я им: Квака, мол, Василиску к себе требует, – а они токма «ква» да «ква». Я же по-ихнему ни гу-гу, государыня. Где Василиска, спрашиваю, а они опять «ква». Ну, я и отловил, тех, что покрупнее были. Вам-то виднее, кто промеж них Василиской будет.
– Покрупнее? – задохнулась Квака, скрюченные пальцы подымая. – Да я ж тебя!.. В порошок! На мыло! Утоплю-у-у!!!
И так страшно лицо Кваки стало, что не на шутку струхнул Федька, оступился и с лестницы загремел, все ступеньки боками пересчитал.
– А-а-а! – выбежал он на двор, заметался, с перепугу понять не может, в какой стороне дыра заветная находится, а тут и копейщики подвернулись, на шум выскочили и ну Федьку копьями в бока колоть. Так и гнали до самых ворот. Федька даже дожидаться не стал, пока отворят их. Одурев от боли и страха, ввинтился он под ворота, лисой проскользнул и деру задал, к себе на колокольню – вон как рубь-то ему вышел.
Сидит на скамеечке, подвывает, бока зашибленные, колотые потирает, а рядом Тявка вьется, радуется – хозяин нашелся. Отпихнул ее Федька, кулачком в сторону терема царского погрозил:
– Ну, Андрошка, сочтемся. Я те припомню еще, друг сердешный!..
А Квака мечется по комнатушке Ивановой, за голову хватается, волосы пальцами топорщит, чего делать не знает. Лягушки за ней прыгают, квакают. Андрон на скамеечку у окошка присел и затих – только бы ему еще не перепало за глупость Федькину.
Бегала, бегала Квака, потом вдруг замерла посредь комнаты, на Андрона глянула. Тот аж сжался весь.
– Чаво, государыня? – спрашивает.
– Чаво, чаво! Волшебство придется тратить, вот чаво! – процедила сквозь зубы Квака.
– Энто как? – заинтересовался Андрон.
Гроза, кажись, миновала, и непохоже было, что Квака мстить ему решила. Хотя кто ж ее, лягушку дурную, поймет, чего у нее в голове.
– А так! – взмахнула пышными светлыми ресницами Квака.
Сорвала она бусинку с бус своих, зашептала чего-то, забубнила. Пасы руками производит, глазищами сверкает. А как голос-то до предела возвысила, бросила она бусинку вперед себя. Завертелось чтой-то, закружилось, радужным сиянием пошло: спиралями вьется, воронкой закручивается.
Совсем боязно Андрону стало. С лавки на пол сполз, за край ее держится, на диво невиданное круглыми глазами глядит. Не то что перекреститься, дыхнуть боязно. А в глубине воронки уж и болото протаяло, будто здесь оно, рядом совсем, рукой подать, а не за две версты отсюда. Пошарила воронка радужная по болоту, словно глазом повела, лягушку крупную нащупала и замерла. Сидит лягушка Василиса на кочке, слезы горючие роняет, лапкой мордочку трет. Корона на ее голове не блестит, будто золотой блеск погас или притух немного. Почуяла она взгляд чужой и к воронке обернулась.
– Чвего надво, мымра болотная? – грубо так спрашивает. – Али не до квонца потешилась на до мной?
– Цыц, Василиска, – Квака ей отвечает. – Дело у меня до тебя, серьезное.
– А у меня дел с твобой никваких не было и не будвет! – опять грубит Василиса.
– Выгодное дело, – пытается раззадорить Квака царевну.
– Надуешь ведь, квак пить двать. Чвестности в твебе…
– Да какой мне в том резон? – развела руками Квака.
– Не знаю, квакой, а толькво нет твебе кверы! Квот скважи: на квой твебе Икван-то сдался?
– Как на кой? А власть? А деньги?
– Твак ты ж болотная жабва, на квой твебе власть и деньги?
– Прям к корень зришь, – хитро прищурилась Квака. – Ладно уж, скажу: хочу владения свои расширить. Больно уж болото маленькое, не по мне.
– Не выйдет у твебя ничвего! – квакнула лягушка Василиса.
– А то уж мое дело – не твое.
Как услыхал Андрон про болота, жутко ему стало, все мечтания его разом прахом пошли: вон чего жаба-то болотная удумала! Мало ей трона, так решила его Тришестое родимое в болотво поганое обратить. Представил эту картину Андрон, и передернуло его. Сбежать куда захотелось от лягушки дурной, да куда убежишь, коли оборотень колдовской то, а не лягушка вовсе. Вот же связался с нечистью на свою голову!
А Квака меж тем голоском медовым продолжает:
– Ты, Василиска, пироги делать умеешь?
– Чвего?! – уставилась на нее лягушка из воронки, так необычен поворот дела оказался.
– Пирог, говорю, сотворить сможешь?
– А на чтво твебе?
– Надо!
– Могву! Толькво, чвего мне с твого будвет?
– Тебе какой срок был? – прищурилась Квака.
– Десять лет, деквять уж прошло. С хвостиком.
– Так вот, – качнула головой Квака, – управишься с моими поручениями, я Кощею-батюшке шепну, снимет он с тебя остаток срока.
– А не врешь? – Лягушка переступила на кочке с лапки на лапку.
– А смысел?
– Догвовор будвет?
– Мы – серьезные бабы! На кой нам договора какие-то?
– Догвовор посерьезней будвет, – стоит на своем Василиса-лягушка. – А Кощвею шептать о сквоих бабьих делах будвешь.
– Договор, договор, – недовольно проворчала Квака.
Видит Андрон, мнется лягушка проклятая, видать, не больно-то ей хочется обещанное сполнять. И смекнул он: ждет его участь выкинутым быть за ненадобностью, будто портянку изношенную, как только Квака делишки свои черные свершит. Нет ей веры. А Василиска-то поумнее Андрона оказалась!
– Будет тебе договор! – решилась Квака. Больно уж ей место теплое при Иване Царевиче покоя не давало.
– Двавай! – вытянула лапку Василиса-лягушка.
– Прыгай сюды! Тут все и порешим, – хмурится Квака, да, видать, ничего другого ей не остается, как Василисе уступить.
– Быть по сему.
Примерилась лягушка, на кочке хорошенько раскачалась и как скакнет в воронку. И тут же вывалилась на пол посредь комнатушки.
– Ну? – спрашивает. – Догвовор где?
– Вот же привязалась! – Квака нашла глазами Андрона и ткнула в пол пальчиком. – Пиши!
– Чего, государыня, писать-то? – похлопал себя по одеже Андрон, а ни пера, ни бумаги, ни чернил нет.
– Ох ты ж, раззява! – вспыхнула Квака. – Толку от тебя – нуль без палочки. На!
Бусинку еще одну сорвала, об стол ее грохнула. Заклубилась бусинка туманом, завертелась, а как туман разошелся, глядь – ан тебе пергамент чистый и принадлежности писчие.
Обрадовался Андрон, подсел к столу, перо схватил, в чернильницу обмакнул и на Кваку со всем вниманием уставился.
– Пиши: Сим соглашением Квака Кощеева обязуется зачесть остаток срока до единого дня Василисе Царевне, даденного ей Кощеем Бессмертным, с соизволения евойного, коли Василиса Царевна все пожелания Кваки Кощеевой…