Ан ведь и верно то! Иван Царевич в пасти у лисы и оказался. И не только у рыжей плутовки, а и у медведя, щуки и сокола в клюве разом. Разжевали они его тщательно да выплюнули, словно жвачку смоляную, потому как явно свои цели неведомые через него преследуют – так Ивану Царевичу казалось. Впрочем, что об этом толковать, ведь заплутал он в лесу, никогда уж ему не выбраться не то что к Яге, а даже к людям.
И только так подумал, глядь – меж узких стволов полянка широкая замелькала или лесу тут конец – кто его в самом деле разберет. Кинулся было Иван Царевич на полянку, да в раз одумался. За ствол спрятался, глаза напряг, извилинами заворочал. Только чего ворочать-то ими, коли из-за деревьев не видно ни зги. Поляна как поляна, птички поют, бабочки порхают, тишь да гладь, да Божья благодать. Может, не туда забрел Иван, куда надобно ему было, может, где не туда свернул и вовсе в другую сторону вышел? А все же боязно Ивану Царевичу на поляну выходить. Приблизился он к ней осторожными перебежками, за деревьями хоронясь, еще раз огляделся. Она, та самая поляна! Хоть и не видывал Иван Царевич ни разу в жизни жилища Яги, а как узрел, так и узнал сразу. Старики-то сызмальства детям про Бабу Ягу сказывают, чтоб в лес одни не ходили, неприятностей на известное место не искали.
Лес в том месте и вправду заканчивался, дальше тянулась степь раздольная, насколько глаз хватало, а обитала Баба Яга в вырубке лесной, на карман похожей. В самой глубине «кармана» того стояла изба квадратная – именно стояла! Изба как изба, вроде как: бревна старые, темные, растрескавшиеся кое-где, окошки на своем месте, дверь дубовая да лесенка о трех ступеньках. Крыша двускатная, острая, соломой забрана, из крыши труба печная торчит, а из трубы дымок едва приметный вьется. Конек деревянный крышу венчает. Все как положено, если бы не ноги куриные в один обхват, на коих та изба возносилась на приличную высоту. Знатные ноги, любой петух обзавидуется: желтые, мощные, наверху, где с избой срастаются, черным нежным пухом оторочены, белые крепкие когти в землю вошли. Вроде и не шевелится избушка, словно начхать ей на все, а нет-нет, да и чудилось Ивану, будто наблюдает за ним изба. Невесть как, но наблюдает. Может, голова у ей – конек ушастый с глазами черными, а может, окнами зрит. Кто ж ее сущность колдовскую разберет?
Избушка плетнем невысоким обнесена была; за ним – колодезь с воротом, ступа деревянная рядом, к ней метла прислонена. Ни огорода, ни сада, ни живности – никакого хозяйства у Яги. Чем кормится – непонятно.
Стоит Иван Царевич за деревом, избушку разглядывает, прислушивается к звукам разным, а выйти не решается. Не было сигнала от зверья лесного, что кавардак обещалось устроить. Да и не договорились они о знаке заветном. Как быть-то теперь? Но делать нечего, нужно ждать. Отыскал Иван Царевич глазами ствол поваленный, мхом заросший, присел на него, сидит, грустит.
Тихо вокруг, словно вымер лес.
И вдруг слышит: зашуршало у самых ног. Глянул Иван Царевич вниз да так и обмер, котомку к груди прижал, ноги подтянул: шевелится трава, дрожат листья палые, веточки мелкие хрустят и мох бегает туда-сюда. Нет, не мох то, догадался Иван Царевич – мыши! И не десяток какой-нибудь, а целое полчище. Серым ковром мыши те землю устелили, движется ковер, с кочки на кочку перекатывается, словно река невиданная. И догадался Иван Царевич: то лиса хитрая мышей на подмогу пригнала. Ведь сказывала же, будто в каком долгу мыши пред ней!
Тем временем серое полчище докатилось до поляны, перетекло к плетню, всосалось под него, и во дворе Яговом тихие безобразия начали твориться. Заходила ходуном ступа, затрещала тихонько – не иначе как мыши ее зубами острыми обрабатывают. С обода колодезного ведро деревянное упало, покатилось к крыльцу да там и замерло, а метла сама собой взвилась, метнулась к дверям избушки и в ручку деревянную дверную древком вставилась. Заволновалась избушка, «головой» из стороны в сторону повела, будто выглядывала кого, с лапы на лапу переступила. А мыши знай себе вредительство чинят, зубами работают, основание ступы в опилки обращают.
А тут в небе и сокол показался. Задрал Иван Царевич голову, как шорох крыльев услыхал, ладонью глаза от света яркого прикрыл, на сокола поглядывает. Тяжело летит сокол, в когтях что-то круглое держит, и больно оно на тыкву средних размеров смахивает – где уж он ее раздобыл в лесу, то неведомо. Только покружил сокол над избой, прицелился, завис на миг над трубой да лапы разжал. И деру быстрей, только крылья замелькали. А тыква со свистом точнехонько в трубу печную вошла. Ухнуло в трубе, грохот из избы донесся. Избушка аж присела.
Глядит Иван Царевич, дым, из трубы валивший, иссяк, зато гарью из окон да щелей потянуло. Кто-то надсадно закашлялся, избушка подниматься – опускаться на лапах взялась, будто отдышаться пыталась. Из окна донеслись возня и брань неприличная. Дернулась дверь входная, да только метла открыться ей не дала. Один раз дернулась, другой, третий, после затряслась, словно в припадке. А Яга уж исчихалась, искашлялась вся. Видит, беда с дверью неведомая приключилась, будто заклинило ее. Заметалась Яга по дому, в окошко вылезти попыталась, а только узким окошко оказалось, окромя плеч ничего в него боле не прошло. А дым уж из дому вовсю повалил.
Вскочил Иван Царевич со ствола: угорит ведь Баба Яга, как есть угорит! Живьем изжарится. Нечисть, конечно, лютая, а только не об том договаривались, чтоб над живыми существами так измываться – жалостливый больно он был, Иван Царевич. Кинулся было добрый молодец на подмогу Яге, да та уж опять в окне скрылась, дверь как дернет – метла напополам, а ручку дверную невесть куда снесло напрочь. Яга, облаченная в драные лохмотья, вся в копоти-саже с ног до головы, не разбирая дороги, кинулась вниз по крыльцу, да ведра, под ногами валявшегося, не приметила.
Ну, тут и вовсе цирк сплошной начался. Ивану Царевичу именно это сравнение на ум пришло, потому как заезжал к ним как-то цирк-шапито, так в нем нечто подобное Ивану видеть довелось, правда, так сказать, не в тех пропорциях.
Наступила Баба Яга сослепу на ведро, пока глаза от слез кулаками протирала, закачалась, руками замахала, не грохнуться чтоб. А тут, откуда ни возьмись, медведь нарисовался да ка-ак саданет кулачищем по ноге куриной – и в лес наутек. Мыши, понятное дело, раньше слинять успели. Подпрыгнула изба, лапой зашибленной затрясла, крутанулась на месте и крылечком легонько так Ягу на ведре балансирующую, чихающую зацепила, и пошла Яга по двору на ведре колесить: ногами скоренько перебирает, ручками, словно мельница крыльями, машет, орет благим матом да еще и чихать при том умудряется. А изба вовсю на месте скачет, лапой трясет – и как только Ягу случаем не затоптала, непонятно.
Иван Царевич рот разинул, за игрой заводной старухиной наблюдает, словно точно себя в цирке возомнил. Долго ли еще Яга круги по двору на ведре наворачивала, не объявись лиса, неясно. Улучив момент нужный, махнула рыжая плутовка хвостом и в бок ступу сдвинула, прямо под ноги (вернее сказать, под ведро) Яге. Как катилась Яга, так и кувыркнулась вперед через неожиданное препятствие и прямо головой в ступу вошла. Иван Царевич так и не понял, с чего взвилась ступа – может, Яга в запале чего не то ляпнула. Поднялась ступа на землей, завертелась – помела-то нет! – только ноги Яги в воздухе мелькают и ругань стоит, хоть уши затыкай. И тут днище у ступы отвалилось. Вылетела из нее Яга вниз головой и прям в колодезь ухнула. Но ведь успела-таки карга старая – и откель только в ней прыти столько взялось! – вцепиться в веревку. Ворот так и завертелся, что твой пропеллер. Летит Яга в колодец, воем-воет – слов уже не осталось, а за веревкой ведро скакнуло и в колодце скрылось. Гулко хлопнула в колодце вода, бумкнуло ведро, закачался, остановился ворот, и воцарилась тревожная, звенящая тишина.
«Святые угодники, утопнет ведь Яга! – рванулся Иван Царевич к тыну, перемахнул через него и ветром пронесся к колодцу. Опасливо заглянув внутрь него – мало ли, вдруг Яга, завидев человека, колдонет, не разбираясь, – Иван Царевич обнаружил лишь наполовину погруженное в воду ведро, покачивающееся на колышущейся поверхности воды, да пузыри, шедшие со дна. – Утопла!»
Скинул Иван Царевич котомку, лук, колчан со стрелами, попрыгал у колодезя, стягивая сапоги, забрался на его обод и, перекрестившись, скользнул вниз по веревке. Вода в колодце студеная оказалась, что, собственно, и не удивительно. Но, как вы понимаете, одно дело пить ее да умываться ей, и совсем другое нырять в нее с головой. Ухнул Иван Царевич в воду, и холодом ожгло его, аж дыхание перехватило, а за холодом жар по телу волной прошел, воздух вышибло из легких. Но Иван Царевич лишь крепче ухватился за веревку и принялся шарить в мутной тьме рукой. Если колодец слишком глубок, то – пиши пропало. Иван Царевич уж отчаялся обнаружить Ягу, когда рука его вдруг нащупала что-то мягкое и податливое. Ухватился он за тряпье и рванулся вверх. О том, как он собирается выбираться из колодца с бесчувственной Ягой на плече, Иван Царевич задумался только сейчас: на одной руке по веревке не подымишься, через ведро Ягу не перекинешь – под петлю веревочную не пролезет, – разве что умудриться как-то усадить ее в него, правда, как это осуществить на деле, Иван Царевич представлял себе очень смутно. И пока он колебался, стуча зубами от холода, вверху кто-то заслонил собой яркий квадрат.
– Иван!
– М-мых-хайло Пот-тапыч! – в первый раз в жизни Иван Царевич обрадовался, что его обнаружил огромный медведь.
– Жив, значит, – с глубоким облегчением выдохнул медведь. – А Яга?
– З-здесь она! – отозвался Иван Царевич, поудобнее перехватив тяжкую ношу, все норовящую сползти с плеча.
– Живая?
– Почти!
– Плохо, – покачал головой медведь.
– К-как эт-то? М-мы же… – растерялся Иван Царевич.
– Пошутил я, – захохотал во всю глотку медведь. – А вообще-то, в каждой шутке… Ладно, держись крепче, я тебя вытащу.