– Да не бойсь, – взяла себя в руки Баба Яга. – Поди, и мы не бессердечные. С того света, почитай, старуху вытащил, себя не пожалел. Да еще и на Кощея зуб имеешь.
Насколько понял Иван Царевич, решающим оказался именно последний факт: больно уж у Яги злобно глаза сверкнули.
– Пойдем-ка в избу. – Баба Яга шустро ухватила Ивана Царевича под локоток и к крыльцу потащила. Избушка со знанием дела присела, опуская ступеньку к самой земле – не выше, не ниже. – Чайку заварим, погутарим по душам.
– Да удобно ли? – уперся ногами в землю Иван Царевич, но Яга на удивление оказалась не просто крепенькой старухой, а силы прямо-таки богатырской. Что упирался Иван Царевич в землю, что нет, а все одно – тащит его Яга за собой без видимых усилий, будто мамка чадо свое малолетнее за ручку ведет. С той лишь разницей, что за Иваном Царевичем две вспаханных каблуками борозды в земле остаются.
– Пошли, пошли, ядрена морковка! Сладкий ты мой, – то ли с намеком каким, то ли просто так, для слогу ляпнула Яга, а Иван Царевич враз сделался бледным – знать, погибель свою здесь найдет. Эх, медведь…
Втащила его Яга вверх по ступенькам. Дверь пред ней сама собой распахнулась, а как внутрь вошли – захлопнулась.
Сколь не напуган Иван Царевич был, а все-таки нашел в себе силы полюбопытствовать, как Баба Яга живет – не каждый день, поди, в гостях у нее бывать приходится.
Дом, прямо скажем, не хоромы, да много ль старому одинокому человеку надо. Вся изба – одна комнатушка. Печка русская в углу, давно не белёная, копотью покрытая, паутиной заросшая. К печке прислонены ухват и лопата деревянная. Справа – самовар огроменный. Видать, Яга до чаю охотница большая. Грубо сколоченный, но крепкий деревянный стол посредь избы встал. Между бревенчатой стеной и столом – лавка, покрытая тряпицей. Посудная полка на стене, на ней горшки с тарелками. В углу навалены мешки какие-то. Под полкой – сундук деревянный, железными полосами окованный. На сундуке огромный черный кот лежит, лапы под себя подобрал, усищи растопырил, на Ивана Царевича жмурится.
– Сюды садись, – указывает Яга на лопату.
Иван Царевич так и обомлел, а Яга только рукой махнула.
– Дурак ты дурак, – говорит. – Сопсем шуток не понимаешь, ёшкин-батон. На лавку седай, а я чайку соображу, все веселее будет.
– Ага, – отозвался Иван Царевич, шапку с головы с стянул, на лавку сел и мнет шапку в руках. А Яга ручками помахала, пошептала. Самовар сам собой разгорелся, запыхтел, забулькал и нас стол перебрался. С полки чашки с блюдцами вспорхнули, под потолком покружили. Один прибор перед Иваном Царевичем опустился; другой – напротив. Опять Яга шепчет, машет. Глядь, баранки с вареньем и пряники печатные из воздуха оформились и тоже на столе расположились. Яга довольно зубом цыкнула, руки о передник утерла, взгромоздилась на шаткий табурет напротив и на Ивана Царевича уставилась, пока чай из самовара в чашки наливался.
– Ну, сказывай, Ивашка, – говорит.
– Чего сказывать-то, бабусь? – вздрогнул Иван Царевич, в себя от чудес помаленьку приходя.
– Все сказывай, как есть.
Мялся Иван Царевич, мялся, да и выложил Бабе Яге все как на духу. Задумалась старуха, в стол глядит, чашку в руках вертит, бубнит что-то. Долго сидела так, потом как грохнет кулаком по столу.
– Значит, говоришь, братец мой любимый досадил тебе шибко?
– Разве он вам брат?
– А то кто ж? Только гад он, а не брат вовсе!
– Чего ж вы так на братца-то родного?
– Есть с чего, – сплюнула в сторону старуха. – Зуб у меня на него. – Яга показала пальцем на желтый пенек во рту. – Вот ентот самый.
– Зубы вам, что ль, выбил? – скосил Иван Царевич взгляд на зуб тот, едва ли не предпоследний.
– Да будет тебе, сами давно выпали. А про обиду мою сказывать дюже неудобсвтенно – стыдобища одна.
– Неужели… – задохнулся Иван Царевич от догадки, его осенившей.
– С ума совсем спятил? – постучала карга по лбу кривым ногтем. – Да куды ж ему развалине-то старой со своей погремушкой! Да…
Яга в момент сдулась, сложил руки на столе, потом взяла бублик с тарелочки и принялась его печально в чай макать и обсасывать.
– Да чего случилось-то? – никак Ивану Царевичу с интересом своим сладить не удавалось, так и зудел в нем интерес тот.
– А то и случилось, – проворчала Яга, глаз не подымая. – Зовет как-то Кощеюшка: приходи, мол, Яга, еда-питье-угошенье будет, пир у меня. Так мне бы, дуре старой, сразу сообразить, с чего енто он такой вдруг добрый да обходительный стал – пьянки-то, пирами именуемые, у них со Змеем Горынычем, почитай, кажный день. Как нарежутся – спасу от них нет! Так ведь не сообразила я сразу, не раскусила подвоха, поперлась с дури в притон ихний.
Баба Яга замолчала и долго катала во рту кусок бублика, запивая его чаем из блюдца.
– Чего дальше-то было, бабусь? – поторопил Иван Царевич.
– Ась? – встрепенулась старуха. – Задумалась я, забылась. Так вот, прилетела к ним, как к людям. Ну, как водится, за стол усадили, наливать стали, байки сказывать. А как выпили значит, так Кощей отвел меня в сторонку и говорит: «Ты, Яга, не серчай шибко, токма я тебя в карты Горынычу проиграл. Долг чести – отдать надо».
– Да ну?! – раскрыл рот Иван Царевич.
– Вот те и «ну»! – огрызнулась Яга. – Вишь, чего братик родной сообразил. На кон он меня поставил! Я ему, как полагается, на пальцах-то все и разъяснила и до хаты собралась. А Змей поганый, как во хмель-то вошел, так и буянить зачал: «Подавай мол долг!» – кулаками стучит, огнем пыхает, дымищем едким душит. И ну ко мне цепляться.
– А вы?
– А что я? Я женщина слабая.
– Так он?..
– Да куда ему, кастрату трехголовому.
– Почему кастрату?
– А ты что ж, думаешь, я нахальство подобное кому спущу? Вот ентими самыми руками да под корень. – Яга выставила ручищи со скрюченными пальцами и потрясла ими. Иван Царевич только сглотнул судорожно. – Еще головы его дурные в косичку заплела, – остыла Яга, голос понизив. – Вот и весь сказ.
– Да-а, – протянул Иван Царевич, проведя ладонью по лицу.
Посидели молча.
Иван Царевич все в стол глядел. Яга нервно постукивала ногтями по столешнице, пятнышки с нее соскребала с противным хрустом. Смутилась бабка, догадался Иван Царевич и решил успокоить:
– Я понимаю вас.
– Да чего ты понимаешь? – опять взвинтилась Яга. – Али тебя когда пегасом двадцатилоктевым о трех дурных башках стращали?
– Минуло меня это дело! – отшатнулся к стене Иван Царевич, крестясь. – Бог миловал.
– Вот и помалкивай тады, – сверкнула глазами Яга. – Понимает он!.. Чаю будешь еще?
– Наливайте!
Сидят, пьют чай, пряниками-баранками хрустят. Хорошо!
– Так, значится, за Василиской идешь? – уточнила Баба Яга, губами причмокивая.
– Иду, – кивнул Иван Царевич.
– Трудное енто дело, нелегкое, – покачала головой старая карга. – Тут тебе ничем помочь не могу. Если бы змеюка проклятая – так тут, как говорится, без проблем. А Кощей… С ним мне не тягаться.
– Так чего ж мне делать?
– Домой иди.
– Угу. Вот и медведь туда же посылал, – вздохнул Иван Царевич, да поздно спохватился. Ох уж проклятый язык его!
– Постой, постой, енто какой еще медведь? – приподнялась с табуреточки Яга.
– Дык это… так, к слову пришлось.
– Енто не тот ли, что в лесу себя енералом возомнил? А при нем еще соколишка гнусный, лиса хитрохвостая да щука языкатая?
– Он, – повесил плечи Иван Царевич – надо ж было с дуру ляпнуть, а так все хорошо шло… – Врать не стану.
– И правильно делаешь. – Яга опустилась на табуреточку. – Так вот кто мне, значится, гадостей-то навалил – отвесил цельну гору.
Молчит Иван Царевич, будто чаю в рот набрал. Сидит, по столу пальцем смущенно возит.
– Ясно. Зачем?
– Чтоб совет от вас получить.
– Что-о?! – глаза у Яги стали круглее да шире блюдец.
– Совет, говорю, как Кощея известь.
– Так енто вы меня чуть заживо не изжарили, не утопили, калекой не оставили, чтоб поговорить со мной?
– Ну да, – кивнул Иван Царевич, и понял, вот теперь точно конец ему настал – сожрет его Яга и не подавится.
Только слышит, стонет Яга-то. Поднял Иван Царевич на нее глаза да и обомлел. Не стонет карга старая вовсе, а смехом давится, кулаком по столу пристукивает, так, что чашки впляс пустились.
– Ох, уморил, Ивашка! Да кому из вас мысль ента глупая в голову-то пришла?
И только Иван Царевич рот раскрыл, как остановила его Яга, ладонь сухую выставив.
– Нет, не говори. Сама знаю – медведю!
– Ваша правда.
– Ох, уморил-насмешил. Давно так не веселилась, – покачала головой Яга, утираясь передником. – Люблю добрую шутку… Ну, ладноть, а теперича о деле. Есть управа на Кощея, есть, – перегнулась Яга через стол, перейдя на шепот.
– А чего шепотом-то? – наивно спросил Иван Царевич, тоже вперед наклоняясь.
– Дурень ты молодой. Так ведь у него везде уши свои.
– Где? – огляделся по сторонам Иван Царевич, будто и вправду намеревался уши Кощеевы увидать, по стенам развешанные.
– Везде! – сделала страшное лицо Яга. – Не отвлекайся! Дважды повторять не буду.
Сосредоточился Иван Царевич как мог, лоб умно наморщил, брови на переносице сдвинул.
– Значится, слыхала я краем уха, меж собой они со Змеем по хмельному делу шептались, не бессмертен вовсе Кощей. Вынул он свою смерть из себя, на конец пристроил.
– Чего? – уточнил Иван Царевич.
– Ась?
– Конец, спрашиваю, чего?
– Конец-то? – задумалась бабка, в потолок закопченный уставившись. – А и не помню ужо. Давно дело было, да и без надобности, вроде как, помнить-то.
– Напрягись, бабусь, вспомни! – взялся упрашивать Ягу Иван Царевич. – Больно важно то.
– Напрягись! – почесала макушку карга. – Думаешь, легко так, ёшкин-батон! Годков-то мне, почитай, ужо.
– Бабуся!
– Да не помню я! Помню только на острие конца этого смерть-то его.
– Острие? – потер пальцами лоб Иван Царевич. – Стрела, что ль? Али копье?