Он видел титанов. Огромные существа бесшумно сливались в одно, еще более огромное и ужасное, которое затем медленно распадалось, расползалось, словно змеи из клубка, из этих частей снова возникали титаны, собирались, сплетались… Десятки поднятых рук, десятки ног — словно головы и хвосты чудовища.
Когда он увидел Диониса спускающимся по тропе с горы, он понял, что через несколько мгновений произойдет непоправимое зло, которое всю свою жизнь по воле Зевса будут искупать своими страданиями люди. Он знал, что титаны сожрут юного сына Зевса и Персефоны. Он тщился крикнуть, чтобы предостеречь Диониса, хотел броситься ему навстречу, но ноги не слушались его. Он хотел просто избавиться от этого видения, но душевные силы изменили ему. Он хватался руками за голову, щипал себя, но жуткий сон не уходил. Он закрывал глаза, бросался лицом на постель, пил, мучимый жаждой, воду, лил ее на себя… Увы, видение было не перед ним, а в нем.
…Титаны обступили Диониса со всех сторон, кинулись на него и вмиг слились в одно. Будто бы даже был крик и утробный храп. Диониса не стало. Тьма клубилась над титанами, земля колыхалась под их тяжестью, окропленная дымящейся кровью Диониса.
Измученный, он желал конца. Но конца все не было, была лишь короткая пауза, будто он на миг проснулся и снова впал в забытье.
…Удар молнии, пламя, гибель титанов, гора пепла, из которой возродился Дионис. Такой же юный и прекрасный, как раньше, он ступил на тропу, по которой недавно спустился, и зашагал к вершине, на Олимп, в обиталище бессмертных. Его кровь, пролитая титанами, смешалась с пеплом. Смешались добро и зло, бессмертное и тлен, лучистое и темное, истинное и ложное, святое и греховное, душа и тело, блаженство и муки, достойные Олимпа и Тартара. Из пепла титанов и крови Диониса возник человек. Грех титанов на нем, вечный грех, вечное проклятие Зевса, вечное наказание, имя которому — жизнь. Жизнь в терпении, в страдании, в повиновении богам — путь искупления. Для чистой души за смертью тела — вечная свобода, вечное блаженство. Для осквернившейся души за смертью тела — Тартар, бездна, мрак…
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Помни об этом, помни об этом, помни, помни, помни!..
Кто-то прокричал эти слова, и все видения исчезли.
Демокрит выпил воды, вынул из ниши в стене сосуд с дьявольским снадобьем и разбил его. Темная пахучая жидкость растеклась по земляному полу и быстро впиталась в него. Осталось только пятно, напоминавшее своей формой голову титана. Демокрит взял с ложа сухой травы и забросал ею пятно, чтоб оно не напоминало ему о дурном видении.
Утром, едва проснувшись, он все же вспомнил о нем.
— Ах, Клита, — сказал он няньке, — я видел дурной сон, в котором испытал страхи, какие испытывают перед жизнью и смертью темные люди. Впрочем, и некоторые просвещенные, уверовав в учение одного самосского мудреца, боятся жизни, но живут, потому что еще более боятся смерти. А между тем самое лучшее для человека — проводить жизнь в радостном расположении духа.
Завтрак — вино и хлеб — ему принесла Алкибия.
— Вот я, — сказала она.
— Что? — не понял Демокрит.
— Вот я. Я никуда не делась, — засмеялась она. — Клита велела так сказать.
— А, очень хорошо, Алкибия! Я рад видеть тебя, — ответил Демокрит, принимая из ее рук хлеб и вино. — Побудь со мной.
— Клита посылает меня в город, торопит…
— Зачем?
Алкибия засмеялась, не сразу ответила:
— Велела… Велела чеснока купить.
— Купить? За какие деньги?
— Не знаю.
— Позови Клиту, — приказал Демокрит.
Клита пришла без Алкибии. Демокрит спросил, откуда у нее деньги.
— Я не хотела тебе говорить, — ответила Клита, — но кто-то по имени Фавборий прислал своего слугу с деньгами. Сто драхм.
— И ты взяла?
— От Диагора не приняла. А от этого…
— Ладно. Фавборий проиграл мне. Я плыл на его корабле. Мы заспорили с ним о ветре. Я выиграл.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀Глава седьмая⠀⠀ ⠀⠀
Он проснулся перед самым восходом солнца. Впервые почувствовал, что озяб.
Растирая ладонями плечи и грудь, подумал о том, что приближается осень, что нынешнее прохладное утро — ее первое дыхание.
Клита уже не спала, доила во дворе козу. Демокрит кивнул ей, направился к колодцу.
Умывался долго — вода приятно освежала, унимала боль в висках. Эта боль от порошка травы, которую он испытывал вчера. Во рту до сих пор сохранился ее вкус и легкое жжение.
Он отпил несколько глотков холодной воды. Ему показалось, что она пахнет медом. Простая вода в сравнении с горечью кажется сладкой. Не всякое сравнение открывает истину, но лишь сравнение в мыслях. Ощущения часто обманывают. Ведь вода — всегда вода, не имеет ни вкуса, ни запаха.
— Я иду в город, — сказал он Клите, когда та принесла ему молока и хлеба — теплого козьего молока и сухую хлебную лепешку.
— Зачем? — удивилась Клита. С тех пор как они поселились здесь, Демокрит ни разу не покидал усадьбу.
— Хочу посмотреть на людей и послушать, что они говорят, — ответил Демокрит. — Я слишком много трудился и, кажется, устал. Алкибия говорила, что Протагор вернулся из Афин, откуда его изгнали за безбожие. А ведь и Протагор был другом Перикла и написал конституцию для Фурий40. Мир ухудшается, Клита, если он преследует философов…
Клита вздохнула, прикрыла глаза ладонью — жест уставшего от размышлений человека, — сказала, не глядя на Демокрита:
— Возможно, ты встретишь в городе Алкибию. Скажи ей, что я жду ее.
— Алкибия уже ушла? Так рано? — удивился Демокрит.
— Она ушла вчера… Нет-нет, не надо беспокоиться, — остановила Клита Демокрита, вскочившего при этих словах на ноги. — Не первый раз она остается в городе. Ведь она свободна…
— Где она ночует? — спросил, нахмурившись, Демокрит.
— Не знаю. Говорит, у друзей…
— Почему раньше молчала? — спросил Демокрит.
Клита опустила голову, не ответила.
— Ладно, я скажу ей. Если увижу… Это кто же ее друзья?
Он вышел из дому в мрачном расположении духа. Глядел под ноги, обивал посохом стебли придорожного бурьяна.
Глубокая пыль по дороге была прохладной. Ноги утопали в ней по щиколотку. Роса, выпавшая за ночь и повисшая капельками на травах, сделала пыль не влажной, а тяжелой, нелетучей. Ноги погружались в нее, как в воду, и, как вода, она продавливалась между пальцами ног, затягивала следы.
Накануне Демокрит попросил Клиту подстричь ему волосы, сам поправил усы и бороду. На нем был голубой гематий, совсем новый — подарок брата Дамаста. Опрятный вид, приличная одежда — лучший способ не привлекать к себе внимание горожан. А это важно, когда хочешь побродить по городу, потолкаться на рынке и на агоре среди людей. Вот только сучковатый посох, возможно, не совсем обычная для абдеритян вещь. И пожалуй, найдется немало бездельников, которые спросят: «Эй, зачем ты таскаешь с собой эту палку? Ты собрался кого-то проучить?» Его посох — дань привычке, которая укрепилась в нем в долгих путешествиях. Перепрыгнуть через канаву, отогнать бродячую собаку, перейти через реку, подняться по тропе в горы, опереться, когда устанешь, — тут всегда на помощь придет добрый посох. Демокрит сам вырезал его из ветки ореха, которую обломал ветер.
— Ты собрался кого-то проучить? — спросила его Клита, когда он обрубал на ветке сучья.
— Да! — засмеялся он в ответ. — Но еще не решил, кого.
— Проучи Алкибию, — сказала Клита.
Он не понял, на что она тогда намекала.
Вдоль городской стены он спустился к самому морю и остановился, пораженный необыкновенной тишиной, царившей в природе, абсолютной гармонией покоя и света. Море можно было сравнить с небом. Трудно было отличить море от неба. Простор как бы удвоился, умножилось пространство, свободное для полета, проницаемое для света. Берег — словно конец земли, ее последняя кромка. Дальше — бездна. Берег и все, что было на нем, будто затаили дыхание в восторге перед этой сопредельной голубой бесконечностью. Демокрит невольно сделал шаг назад, так реально было ощущение великой грани, за которой — только свет. Если зрелость движения — покой, то вот вершина этой зрелости — миг между выдохом и вдохом, редчайшее равновесие. Потом он услышал крик летящей чайки и стал искать ее взглядом в накаляющейся синеве. Потом за его спиной раздались шаги, он оглянулся и увидел человека, несущего корзину с рыбой.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Повеял ветерок, и на поверхности моря появилось пятно ряби. Из-за стены донеслись человеческие голоса: бранились мужчина и женщина, заплакал ребенок, закричал где-то горластый петух, и сразу несколько других отозвались на его крик. Удоды, живущие в щелях между камнями, вылетели, словно сговорившись, целой стаей, похожие на больших пестрых бабочек. Мир миновал счастливую точку покоя и гармонии, великий вихрь вновь захватил его — и вот уже все движется, все шумит. Распад и становление, мужание и одряхление, рождение и смерть — две мощные руки бытия встряхивают космос. Время мчится вперед. И уже кажется, что этой погоне за новым совершенством не будет конца… Все течет! Все течет! Но о чем же плакал великий Гераклит?
Различны состояния земли и неба. Есть среди них те, что рождают печаль: когда тучи несутся над самой землей и льет дождь, когда все увядает и лишается цвета жизни, когда среди дня темно, когда ветер гонит пыль и ломает деревья, когда птицы падают с неба от холода, когда море гудит неумолчно и выбрасывает на берег обломки кораблей…
Есть среди них и те, что рождают радость: когда солнце поднимает своим теплом бесчисленные всходы и раскрывает почки на деревьях, когда утром поют птицы и роса сверкает на листьях, когда по тихому звездному небу плывет светлая луна, когда в спокойной морской воде отражаются облака и белые паруса мирных кораблей, когда ароматный дождь утоляет жажду плодоносной земли, когда над всей землей струятся запахи созревших фруктов и виноградной ягоды…