— Дамаст, — сказал Демокриту кормчий, указав на высокого человека в белоснежном шерстяном плаще и черноременных крепидах7, стоящего у самого причала в окружении четырех рабов-спутников. — Твой брат встречает тебя, Демокрит.
— Пусть человек возьмет мой ларь и следует за мной, — сказал кормчему Демокрит. — Благодарю тебя, Фавборий. Путешествие было приятным.
Они улыбнулись друг другу: чернобородый крепыш Фавборий и худой светловолосый Демокрит.
— Надень мою новую хламиду, — предложил Фавборий.
— Не надо: пусть Дамаст подарит мне платье — это доставит ему радость.
— Рад буду вновь увидеть тебя на моем корабле, Демокрит.
Дамаст был красив, как и все дети Дамасиппа. Статный, голубоглазый, с курчавыми светлыми волосами, с золотистой, аккуратно подрезанной и ухоженной бородой. Дорогой белый гиматий8 с голубой окантовкой и золотистыми шнурками на рукавах ниспадал с его плеч глубокими плавными складками. Под ногами его лежал красивый коврик, чтобы раскаленные солнцем камни не жгли ему ступни, хотя у его крепид были толстые подошвы. Двое рабов-спутников держали над ним легкий навес из белого полотна, укрепленного на двух шестах.
Дамаст улыбался приближающемуся Демокриту, но не сделал ни шага ему навстречу. Он обнял брата, когда тот подошел к нему, похлопал по спине и сказал:
— Здравствуй, Умник. Ты мог бы надеть праздничное платье для такого случая: люди глазеют на тебя, подумают, что я обнимаюсь с нищим.
У Демокрита закружилась голова: так пахло от Дамаста дорогим розовым маслом.
— Радуйся, что я не сошел с корабля нагим, — ответил Демокрит брату. — У меня нет другого платья… — Он засмеялся, отступил на шаг. — А ты похож на дорогую статую, Дамаст. Когда б ты окаменел, ты стал бы украшением агоры. Где старший брат Геродот?
— Он болен, — ответил Дамаст. — Но вечером он будет на пиру, где мы споем наш семейный пеан9. Я пригласил друзей, а также Протагора и Диагора, чтобы сделать тебе приятное. Надеюсь, ты еще помнишь этих людей?
— Протагор — тот самый носильщик дров, которого я обучил когда-то письму и чтению? — спросил Демокрит.
— Да. Но вряд ли он теперь помнит, что был носильщиком дров. Протагор теперь — мудрец, софист, почитаемый многими. Лучшие семьи отдают ему в обучение своих детей. Теперь он пьет лучшее вино и натирается лучшими маслами.
— А Диагор? О каком Диагоре ты сказал? — спросил Демокрит.
— О том, который должен тебе десять тысяч драхм. Раб Диагор, которого ты выкупил за десять тысяч драхм и отпустил на свободу.
— Кто же он теперь?
— Поэт. И тоже знаменит. На состязании поэтов в Афинах он был увенчан лавровым венком.
— Я рад, — сказал Демокрит.
— А кем стал ты? — спросил Дамаст.
— Я мог бы стать царем персидским, — ответил Демокрит, — но не стал им. Персидский царь предлагал мне свой престол, когда умерла его жена. Правда, для этого я должен был воскресить его жену…
— Ты не воскресил? — усмехнулся Дамаст, дав знак рабам, что пора идти.
— Я воскресил бы, если бы царь сумел написать на могиле жены имена трех людей, не знавших печали.
— Он не смог найти таких людей?
— Да. И я сказал ему: «О величайший чудак, что ты плачешь, не переставая, как будто только ты один на всем свете охвачен столь великим горем? Ведь нет ни одного человека из когда-либо живших, который бы не разделял твоего страдания».
Дамаст взял Демокрита за локоть, и они пошли рядом.
— Ты хорошо ответил, — сказал он Демокриту. — Ты хорошо ответил царю. Но ты не ответил на мой вопрос: кем стал ты?
— Я не стал, Дамаст. Я остался. Ты знаешь, кем я был.
— Умником? — засмеялся Дамаст.
— Да.
— Что в твоем ларе, который с таким трудом несет мой раб? Не золото ли?
— Все, что в моем ларе, можно обратить в горы золота. Но это не лучшая цена.
— Да?! — остановился в удивлении Дамаст.
— Потом я все покажу тебе. Веди меня домой, брат.
Они поднялись на агору — центральную площадь города. Шли по той стороне, где было больше тени, падавшей от портиков храмов и общественных зданий. Каменные плиты, не защищенные тенью, жгли ноги сквозь протертые педилы словно угли. Солнце слепило, отражаясь от белых стен и белых камней.
Статуи героев, число которых, кажется, не увеличилось с тех пор, как Демокрит покинул Абдеры, подобно факелам светились на фоне голубого неба.
— Я живу в отцовском доме, — сказал Дамаст. — Надеюсь, ты еще помнишь дорогу к нему?
— Да, — ответил Демокрит. — Как ты узнал, что корабль Фавбория придет сегодня?
— Вы приплыли на Лесбос за вином в тот день, когда оттуда ушел мой корабль. Вы собирались пробыть там три дня. Я рассчитал…
— Ты научился считать? — засмеялся Демокрит.
Дамаст взглянул на него неодобрительно, но ответил:
— Чему не научили нас в детстве учителя, тому учит нас суровая жизнь.
— Это справедливо, Дамаст. Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты приказал своим людям найти меня. Ты спас меня от нищенского прозябания на чужбине. Я отплачу тебе добром…
— Не торопись благодарить. Я просто выполнял завет отца. Он говорил нам: не оставляйте друг друга в беде. Дух отца взирает на меня с похвалой. И этого достаточно.
Дальше их путь пролегал по улочкам, изрытым ливневыми потоками. Там духота была еще сильней. Улочки были узки, а глухие стены домов и камни оград раскалены, от них веяло жаром, как от печей. Рабы не могли поднять над братьями полотно — четырем идущим никак не удавалось разместиться в один ряд.
И все же для Демокрита это было приятное путешествие. И он снова вернулся было к размышлениям о том, как выразить необыкновенное чувство, посещающее человека, вернувшегося на родную землю. «Даже дикая, пыльная трава, пробивающаяся из-под каменных оград, кажется столь милой, что ее хочется приласкать», — подумал Демокрит.
— Старая Клита ждет тебя у ворот, — сказал брату Дамаст, прерывая его мысли.
— Клита жива? — радостно воскликнул Демокрит. — Моя нянька еще жива!
— Да, — сказал Дамаст. — Если жива твоя нянька, ты еще младенец, даже с седой бородой, — вспомнил он пословицу.
Клита нянчила и Дамаста, была и его нянькой. Дамасипп, отец Дамаста и Геродота, купил Клиту еще девчонкой у владельца абдерийских красилен Ксеноклета. Она стоила дорого — шесть мин. Две мины стоила она сама, одну мину — ее мастерство красильщицы и три мины — ее красота. Так говорила сама Клита. Она действительно была красавицей — это признавали все. И друзья Дамасиппа, зная об этом, требовали, чтобы Клита прислуживала им на пирах. Но Дамасипп щадил её, берег для своих детей. Она была ласковой и заботливой. «Интересно, что сталось с ее красотой?» — подумал Демокрит.
— Ты возьмешь Клиту себе, — сказал Дамаст. — Она еще сможет тебе прислуживать.
— У меня нет дома, Дамаст, — напомнил брату Демокрит, — куда бы я мог взять Клиту. И я не смогу купить дом. В моем ларе нет и обола.
— Совсем недавно ты сказал, что содержимое твоего ларя нельзя купить и за горы золота, — сказал Дамаст.
— Это правда. Нельзя купить, но и нельзя продать. Это как в той истории с солнцем, о которой нам рассказывала Клита. Помнишь ли?
— Помню, — ответил Дамаст. — Чтобы купить солнце, надо продать луну… Пока ты путешествовал, Клита приносила жертвы Аполлону Агиею, чтобы пути твои были счастливы. Она ждет тебя у ворот.
— Где я буду жить, Дамаст?
Дамаст не успел ответить: из-за угла ближнего дома вышла женщина. Увидев Дамаста и Демокрита, она вскинула руки в короткой молитве и поспешила навстречу братьям.
— Вот она! — сказал Дамаст.
— Клита?
— Клита.
Демокрит сам ускорил шаг. Когда они встретились, Клита лишь на один миг задержала взгляд на лице Демокрита, потом обняла его, уткнулась лицом в его грудь.
— Клита, — сказал Демокрит, обнимая няньку, — ты рада, что я вернулся?
— Да, да, да, — ответила Клита. — Я рада.
Она плакала. И у нее ослабели ноги. Она хотела опуститься на колени, но Демокрит удержал ее, сказал, как когда-то в детстве:
— Я хочу есть, Клита. Веди меня домой.
— Да, да, да, — как и много лет назад, засуетилась Клита. — Сейчас, сейчас. Дом совсем близко, — и перестала плакать. Отстранилась от Демокрита, улыбнулась и взяла его за руку. — Дом совсем близко, — повторила она. — Совсем, совсем.
Она тяжело дышала и сильно сутулилась. Волосы у нее были цвета вымоченного льна. Ноги стали костлявые и худые. На лице морщины — словно рябь на воде. И говорила Клита, отворачиваясь, чтобы Демокрит не видел ее беззубого рта.
— Да, да, — сказала Клита, заметив, как пристально Демокрит рассматривает ее. — Теперь я ничего не стою. Теперь меня и подарить нельзя — надо приплачивать: две мины — за дряхлость тела, мину — за слабость, три мины — за старческое уродство, — она засмеялась. — Но я дождалась тебя, теперь можно и умереть.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
— Если хочешь, Клита, я ослеплю себя, чтобы не видеть твоей старости. Голос же у тебя чистый, и руки у тебя нежные, как тогда…
— Пусть боги будут добрыми к тебе, как ты ко мне, — сказала Клита. — Зевс царствующий послал мне вещий сон: я видела себя ребенком на твоих руках.
— Что это значит, Клита?
Клита оглянулась на шагавшего следом за ними Дамаста, приблизила лицо к Демокриту, сказала шепотом:
— Ты полюбишь Алкибию.
— Алкибию? Кто она?
— Проси ее у Дамаста.
— Кто она?
— Алкибия — моя племянница, дочь моей младшей сестры. Дамаст купил ее у Хармида, сына Ксеноклета.
— Разве у тебя есть сестра? Ты никогда не говорила мне об этом…
— Сестра умерла. Алкибия — красавица. Ей пятнадцать лет. Сестра умерла при родах. Дамаст купил малютку по моей просьбе, я вырастила ее. И теперь она мне как дочь. Она красавица, Демокрит. Проси ее у Дамаста. Или купи.