Какое-то время Виллум провел парализованный ужасом, поддерживаемый болеутолителями, едва справлявшимися со своей задачей. Все пошло к черту, он умирал здесь, совсем один.
Нет, не совсем один.
Рыжая говорила с ним. О хелации и судовом лазарете. Хотел бы он ей верить. Но не мог. Он хорошо видел показания дозиметров, когда боль была еще свежей и непривычной для него, когда она заставляла быть начеку и бороться. Никакие усилия Рыжей не могли дать ему возможность увидеть судовых медиков.
Говорить было мучительно больно. Но Рыжая была в такой панике, что он заставил себя преодолеть страшную боль и непослушание лицевых мышц.
— Рыжая...
— Что, Виллум?
— Без толку... Хелация... Если хочешь... но... без толку... Ничего не выйдет...
Виллум никогда не слышал о психотронике, впавшей в панику. До сих пор не слышал. Теперь он был тому свидетелем. Рыжая непрерывно и неистово бормотала, перебирая альтернативы хелации, обвиняя себя в смерти каждого из членов экипажа, умоляя его продержаться еще немного. Это казалось хуже всего. Но когда она заявила, что не перенесет смерти последнего своего мальчика и умрет с ним, что она спрыгнет в ближайший каньон, Виллум понял, что надо ее остановить:
— Нет...
Он пошуровал в фиксаторах ремней, удерживавших его на столе, соскользнул, качаясь, придерживаясь за обрызганные кровью переборки. Нет, Рыжая, ты этого не сделаешь. Нет тут твоей вины...
Ее бортовые манипуляторы пытались задержать Виллума. Пытаясь уклониться, он упал. Боль резанула сквозь тело, несмотря на инъекции. Он лежал, изнемогая от боли и смятения. Потом понял что на полу Рыжая его не достанет. Она все ещё умоляла:
— Виллум, пожалуйста, вернись на стол.
Он пополз на животе к боевой рубке.
— Виллум, вернись на стол, ты поступаешь нерационально, на тебя действует радиационное заражение. Я должна немедленно начать лечение...
От боли и дурноты ему хотелось скрючиться и вытошнить наружу все кишки. Но он помнил о ней. Он помнил, как программировать, как манипулировать экстренными ключами и перемычками, как вводить команды в ее психотронные схемы. Он моргнул уцелевшим глазом, чтобы удержать зрение, и вполз в боевую рубку. Захлопнул пневматический люк. Теперь манипуляторы Рыжей остались снаружи. Он защелкнул механический замок. Она не сделает этого... никакого самоубийства из-за нас...
Он вспомнил ночную канасту и предостережение Рыжей: не стремиться к тому, на что ты не способен. Он хотел быть нужным.
Что ж, сейчас он нужен.
Он нужен Рыжей больше, чем когда бы то ни было в жизни кому-то другому, как в работе, так и в личной жизни. Нельзя ее подвести.
— Виллум? Виллум, что ты делаешь? Скажи мне, пожалуйста. — Манипуляторы Рыжей остались снаружи, но ее зрение, слух и речь были с ним. Он прополз по останкам Дуга Харта и добрался до кресла Банджо. — Виллум, пожалуйста, вернись к медицинскому узлу. Это моя вина. Я не должна была атаковать. Я не создана для боя... но они бы всех убили... Виллум, вернись, пожалуйста, к медицинскому узлу...
Руки его тряслись. Думать трудно. Набирать строки кода. Обдумывать, что надо сделать, как сформулировать, как ввести, куда адресовать...
— Виллум Сэнхерст ДеФриз! Прекратите это и немедленно вернитесь на операционный стол!
— Рыжая... — с трудом прохрипел он, пытаясь отвлечь ее и успокоить. — Помнишь... нашу игру канасту?
Он видоизменил программу, введя непослушными пальцами: канаста.
— Да, Виллум... — Ее голос звучал неуверенно, но был больше похож на обычный.
Хорошо, надо и дальше говорить о чем-то отвлекающем ее от мыслей о самоубийстве.
— Надо бы... закончить ту игру... Как я отстал... на кучу очков. Сколько? Не помню... — Каждое движете лица, каждое слово причиняло боль. Слезы текли из единственного видящего глаза, почти ослепляя его.
— Ты отстаешь на 1050 очков, Виллум. Пожалуйста, вернись на стол. Мы скоро закончим игру, но сначала лечение.
Виллум уже не пытался моргать. И без слез он уже почти ничего не видел. Вводимая последовательность была в его мозгу. Когда его тело не будет подавать больше признаков жизни, сработает автоматика, покойник пошлет посмертный сигнал. Рыжая остановится. Вирус-червячок поползет по банкам ее памяти.
Он сотрет достаточно, чтобы она не вспомнила, что случилось на этом чертовом гребне. Он продублирует эти данные в ее почти пустом игровом банке, куда доступ ей будет закрыт. Он предусмотрит пусковые коды для разрешения доступа флотскому персоналу, другие коды для переписанных версий участи ее команды.
Руки Виллума тряслись все больше. Он работал над реструктуризацией файлов судьбы членов экипажа. Нельзя, чтобы она вспомнила, что случилось на самом деле. Если они перезапустят ее с этим в памяти, ее опять потянет на самоубийство. Он вводил команды для вируса, чтобы инсталлировать подчищенные версии после того, как ее подберут в точке встречи. Он ввел информацию для флотского персонала, как устранить временный вред, причтенный вирусом.
— Виллум... пожалуйста... — Голос Рыжей, слабый и просящий, звучал откуда-то издалека.
— Сейчас... почти...
Вот!
— Выполнить строку ноль-ноль. — Его собственный голос донесся до него шепотом сквозь боль в лице.
Но все сделано...
Рыжая в безопасности.
Пытаясь выбраться из кресла Банджо, он упал. Встать не было сил. Палуба вдруг круто поехала вверх.
— Рыжая! Что... — Его охватила паника. Опоздал, она уже прыгала... — Рыжая, палуба наклонилась...
Толчок, наклон, выпрямление. Колеса независимого привода жалобно заскрипели. Она продолжала путь.
— Не беспокойся, Виллум. Мы направляемся к точке подбора. Крутой склон. 50,227 градуса максимум. Пожалуйста, пожалуйста, вернись на стол. Я не могу достать до тебя там.
Ему это ничего не даст, но Рыжая почувствует себя полезной в эти последние, критические минуты. Это Виллум знал очень хорошо: какая мощная штука — быть нужным, полезным.
Он открыл люк.
Пополз.
Может быть, он одолел бы это расстояние на горизонтальном участке.
Виллум смог добраться лишь до подножия операционного стола.
Иш Мацуро сидел в полутьме, глядя на экран своего портативного боевого компьютера. Он не мог говорить, едва видел. Приходилось все время моргать, чтобы прочистить глаза. Все было здесь. Каждая душераздирающая, захватывающая дух секунда. Долгое время Иш просто сидел и смотрел на найденные им ответы.
ДеФриз, израненный, умирающий от радиационного заражения, спас Рыжую от самоубийства. Иш просмотрел строки кода. Программа ДеФриза сработала превосходно, если учесть состояние, в котором он ее составлял. Иш обнаружил лишь две существенные ошибки. Вирус не остановился у предписанной точки в памяти Рыжей. Он продолжал копировать и стирать, копировать и стирать, пока не переполнились отведенные для копирования игровые банки. Тогда программа рухнула.
Команды об инструкциях флотскому персоналу об устранении временного ущерба памяти были в рухнувшей части программы. Вторая ошибка давала Рыжей доступ — если восстановить ее память сейчас — к обеим версиям смертей членов экипажа, подчищенной и подлинной. Иш закрыл глаза. Он понимал — Боже, как он понимал! — желание Виллума защитить ее. Но он не был уверен, что амнезия лучше самоубийства. Самоубийство, по крайней мере, штука скорая.
Относительно того, что Рыжая пошла в бой, на который не была рассчитана...
Скоро Иш должен сдать доклад о психологической устойчивости специальных единиц Боло Марк XXI. Он отметит высокую степень их ответственности, заставившую Рыжую предпринять шаги по спасению своего экипажа, которые могли бы показаться иррациональными. Программы ответственности принуждали ее совершать безумные с точки зрения здравого смысла поступки.
Он порекомендует удостоить ЛРК-1313 высокой боевой награды за отвагу в неравном бою. Он также порекомендует откорректировать программы всех действующих специальных единиц Боло Марк XXI, чтобы учесть эту несообразность. Смиренно попросит, чтобы ЛРК-1313 была освобождена от всех обвинений и с почетом отстранена от службы.
Но он не упомянет в докладе о своем убеждении, что Рыжая хотела умереть так же, как мать, потерявшая детей. Она слишком любила свою команду, чтобы продолжать существовать без нее.
Иш хорошо представлял себе ее ощущения.
Он закрыл свой боевой компьютер. Отсоединился от черного ящика. Вышел из офиса и подозвал ближайшее свободное судно.
Скоро он подготовит доклад.
Но сначала нужно проститься.
Обследую все свои помещения в пределах досягаемости манипуляторов. Обнаруживаю входящие в инвентарные списки медикаменты, стерильные инъекционные упаковки, перевязочные материалы, стерилизаторы, комплекты пищи... В гальюне обнаруживаю не упомянутый в перечнях шкафчик. В нем находятся три колоды карт. Карты не числятся в инвентарных списках, как и книжица, которую нахожу там же. Это инструкция к картам, пояснения к игре, на обложке крупно напечатано название. Читаю его вслух:
— Канаста.
Это единственное слово вызывает удивительную цепь событий. Открывается банк данных, о существовании которого я даже не подозревала. Он содержит хронологию событий. На меня нахлынули воспоминания. Спутанные, разрозненные, части отсутствуют. Целые годы отсутствуют. Но я узнаю, кто я. Я — Рыжая. Всплывают имена моих детей. Вот Дуглас Харт, вот Банджо и Виллум ДеФриз. Всплывает скорбь. Я перестала двигаться. Вот Пушкарь и Орлиный Коготь, вот Бешеный Фриц и Ледышка.
Вспоминаю, как они погибли. Вспоминаю это в двух вариантах. Один жестокий. Второй более отвлеченный и какой-то размытый. Интересуюсь причинами этого и обнаруживаю их. Вирус-червяк. Виллум хотел избавить меня от страданий. Он был хорошим мальчиком. Не его вина, что это ему не удалось. Я стою и скорблю. В моих динамиках слышится жалобный стон. Ветер продувает корпус. Если скорбь — безумие, то меня следует осудить. В течение 5,97 минуты не двигаюсь с места и бросаю свои стоны на ветер и в скалы.