— Меня зовут Калима. Калима Теннисон.
Кали-Ма, древняя индийская богиня смерти и возрождения, спутница Шивы Разрушителя. Подходящее имя у моего нового командира. Ожидаю вводных.
— Если тебе интересно, прошло около двухсот лет после твоей... э-э... после сражения с Денг.
Командир знает о моем провале.
— Ты здорово дрался. Видел бы ты, что творится с твоим корпусом... Когда я сюда прибыла три года назад, то слышала от капитана нашего транспорта о битве за Мир Думмера. Они назвали его в честь твоего командира, потому что колония храбро сражалась. Это мне сказал отец, перед тем как его убили в битве за прорыв Хиллтопа. Отец даже знал о тебе. Ты знаменитый. На твой корпус прикрепили медаль и оставили тебя здесь, где ты стоял насмерть против Денг. Как Леонид у Фермопил.
Знаю об этой битве. Сведения о ней записаны в сохранившейся части архива. Открываю файл. 300 спартанцев под руководством царя Леонида удерживали горный проход против полчищ персов. Спартанцы погибли все до последнего человека. Персы вторглись в Аттику и осадили Афины. Но греческие силы сплотились у Коринфа и изгнали персов.
Если это правда, — а зачем ей врать? — то Денг захватили планету Икс-ГД 7798-Ф и снова потеряли ее. Люди не покорились врагу. Мне приятно, что планету назвали в честь моего командира. Джеймс Думмер был храбрым офицером. Мой новый командир говорит, что я награжден. Мне это кажется невозможным, но командир не будет врать боевой единице. Значит, мои действия были успешными. Ведь человечество выжило.
Снова пытаюсь запросить помощь в отношении заводского ремонта:
— Козел. Козел.
Голос командира выдает замешательство:
— Козел?
Пытаюсь снова:
— Блеск.
— Уммер, хотела бы я знать, что у тебя с мозгами...
Дальнейшие попытки самодиагностики показывают разрушения, намного превышающие мои возможности автопрофилактики и бортового ремонта. Вне ремонтного дока я не могу сказать командиру, что случилось с моей психотроникой.
Мои сенсоры обнаруживают приближение еще одной формы жизни. Перехожу в состояние боевой готовности, готовлюсь защитить командира. Направляю на цель противопехотные средства.
— Нет, нет! Не стреляй!
Прерываю статус готовности к бою и жду указаний.
— Это Суфи. Моя собака.
Изучаю эту форму жизни. Существо приблизилось к моему командиру. Намного меньшего размера, четвероногое. Командир положила руку на голову существа. Существо отличается от Денг, память о которых фрагментарно сохранилась в моих банках данных. Конечностей вдвое больше, тело немного меньше.
Форма и взаиморасположение тела, ног, головы существенно иные. Функционирую очень медленно. Выход из режима готовности потребовал целых 0,013 секунды.
Командир продолжает ввод данных:
— Суфи не простая собака. Моя мать занимается генетическими исследованиями. Суфи почти такая же умная, как и я, только не умеет говорить. Она и ее щенки — они уже взрослые — следят за маленькими, чтобы взрослые могли заниматься своими делами. Взрослые успевают намного больше сделать. Конечно, мне не нужна больше нянька, но Суфи мой друг.
Я регистрирую Суфи как имеющую допуск на мой борт. Друг моего командира издает два резких звука.
— Это она говорит, что мать ищет меня. Может быть, ей нужен этот энтероскопический генератор, который я... позаимствовала. Я вернусь, Уммер, обязательно, хотя, может, не сегодня. Ты просто стой спокойно и ни в кого не стреляй.
Приказ! С удовольствием отвечаю:
— Стоять! Стоять! Стоять!
Мой новый командир улыбается.
— Вот и отлично. Ты здорово стоял против Денг. Удерживай форт и дальше, только не подстрели никого.
Командир удаляется вместе с другом, таща за собой генератор, зарядивший мои батареи. Теперь передо мной поставлена задача. Наблюдаю за долиной и ожидаю следующих приказов. Даже в поврежденном состоянии снова чувствую себя полезным. Я доволен.
— Мам!
— М-м-м...
Мать погружена в генетический анализ. Отлично. Значит, можно будет задать вопрос, получить ответ и смыться, оставшись все это время незамеченной и не возбуждая подозрений.
— Какое повреждение мозга заставляет отвечать на вопросы одним словом, знаешь, не прямо, а так что если задумаешься, то смысл ответа ясен.
Мать подняла голову:
— Похоже на тотальную афазию. Получила задание?
Калима кивнула.
Мать снова опустила взгляд к работе.
— Посмотри в кабинете в медицинской библиотеке. Покажешь мне свою работу, хочу посмотреть, что ты там насочиняешь.
Вздохнув с облегчением, Калима вошла в кабинет. Тотальная афазия оказалась состоянием, в котором люди способны полноценно размышлять, но не могут произносить ничего, кроме всякой ахинеи. Тема оставалась темной с тех самых пор, как доктор Коллингвуд обнаружил способ выращивания молодой нервной ткани.
— Как раз случай Уммера, — бормотала Калима, грызя ноготь. — И где-то маячит смысл... Вот только какой?
Она подобрала все возможные синонимы, запросила у компьютера перекрестные ссылки.
«Козловой кран большой грузоподъемности...»
Конечно, ему надо в ремонт.
Но тут же она с неудовольствием подумала: «Какой здесь ремонт?»
Она не могла оповестить флот. Они просто уничтожат его. Уммер — герой войны, каким был и ее отец; и она не хочет, чтобы его обижали. Его уже достаточно обидели. Но что же делать? Она не сможет ничего. Если сказать кому-нибудь из взрослых, они сообщат флоту или администрации Сектора — и жизнь Боло прервется.
Калима выпятила нижнюю губу. Когда она так выглядела, у ее матери в отчаянии опускались руки. Вылитый отец! Ей было лишь тринадцать лет, но отец оставил всевозможные руководства и справочники по Боло. В колонии она могла получить достаточно сведений по механике, электронике и другим нужным специальностям.
Она в любое время может сказать матери и в школе, что хочет стать механиком. Просто не надо уточнять, что она хочет стать боевым механиком. Приняв такое решение, Калима вернулась к материалам по психическим расстройствам. Она написала требуемую работу, наставила клякс и очень похоже изобразила подпись преподавателя и отметку — «Б» с минусом.
На следующий день в школе она сказала, что определилась с выбором профессии, и записалась на такое количество математических и инженерных курсов, какое только допускало расписание.
Через полгода внешние сенсорные решетки Боло были полностью восстановлены. Это оказалось не так трудно, как сначала казалось Калиме. Она обнаружила запас комплектующих и долго готовилась, изучая уцелевшие сенсоры. На восстановление органов чувств Гавэйн реагировал повторением слова «птица» более десятка раз подряд.
Она засмеялась:
— Конечно, ты чувствуешь себя как птица, после двух сотен лет почти полной слепоты. Или... — Она покосилась на мутно-белое зимнее небо. — Может быть, там где-нибудь птица, которую я не вижу?
Боло молчал. Калима усмехнулась:
— Ну, одна задача решена, осталось решить еще миллион. Такими темпами...
— Птица, — повторил Боло.
Она похлопала по его израненному корпусу. Холод брони проникал сквозь рукавицы.
— Мне пора. Как бы меня кто-нибудь здесь не засек. Мать никогда этого не примет. Она позаботится, чтобы тебе поджарили мозги. Вернусь, как только смогу.
Она полезла вниз, перехватывая холодные скользкие скобы. До низа было не близко. Вечерние тени вытягивались от гусениц Боло. С нижнего края корпуса бородой свешивались сосульки. В воронках замерзли лужи. Поверхность их с хрустом трескалась под ногами. Не успела она сделать и пяти шагов, как услышала насмешливый голос из тени развалившейся стены.
— Так вот куда повадилась знаменитая Калима Теннисон...
Она замерла, почувствовав, как лицо обдало сначала жаром, а потом холодом.
Брэдли Долт. Спрятался и следил за ней.
— Что ты здесь делаешь?
— Интересно стало, куда это ты ползаешь. Вот я и пошел следом.
— Ты не имеешь права подсматривать за мной!
— Здесь свободный мир: куда хочу, туда и иду. — Он подступил ближе, наслаждаясь ее бешенством. Лед хрустел под ногами. — Мама, конечно, ничего не знает?
— Не твое дело!
Он ухмыльнулся:
Так и думал. Да ты не бойся, Лима. Я никому не скажу. Если ты мне покажешь Боло. Я тоже хочу внутрь...
Кулаки Калимы сжались.
— Нет! И если ты еще раз сюда заявишься, я скажу, чтобы он тебя пристрелил.
Над их головами раздался скрип металла. Бортовые противопехотные стволы повернулись в сторону испуганно подпрыгнувшего Брэдли. Лицо его посерело, стало похожим на растрескавшийся лед под ногами, глаза выпучились. Резкий порыв ветра хлестнул по стене и воротам.
— Лима, я же ничего, ей-богу, я просто хотел посмотреть... Он живой!
— Если ты проронишь хоть словечко — одно-единственное, малюсенькое... Моя мать — генетик. Я найду десяток способов убить тебя, если ты хоть что-нибудь выдохнешь...
Он кивал, неотрывно глядя на стволы пушек:
— Ни звука, клянусь! Чтоб мне язык проглотить, если вру.
Она немного остыла:
— Ладно... ладно... Не ползай здесь. Боло знает меня, но не знает тебя.
Опять он закивал, не отрывая глаз от оружия:
— Т-ты с ним разговариваешь?
— Да. Он очень сильно поврежден. Он может говорить, но... речевые каналы разрушены. Это называется тотальной афазией. Он нормально соображает, но говорит очень плохо.
— Пусть он что-нибудь скажет.
В ее голосе послышалось презрение:
— Ты не можешь заставить Боло Марк XX модель Б что-то делать. Он выполняет свой долг. Боевая единица шесть-семь-ноль ГВН охраняет колонию. И сейчас тоже.
Рот Брэдли открылся сам собою.
— Да ты что! Шутишь. Он просто стоит... ржавеет.
Она шагнула к нему со сжатыми кулаками:
— Жить надоело? — На холодном ветру было тяжело дышать. — Я только скажу ему, что ты мой враг. Лично я думаю, что без тебя жизнь была бы лучше. Ты свинья, Брэдли Долт.