– О чем речь, Николай Оттович! – даже слегка обиделся Василий. – Конечно, идите к себе. Отдыхайте, выздоравливайте и ни о чем не беспокойтесь – я все обеспечу. Тем более что основные опасности позади, идем «домой», как я понимаю…
– Домой, – кивнул командир броненосца, – крейсера уже присоединились, «Кубань» с миноносцами тоже. Так что все в «штатном» режиме – к вечеру будем у Владивостока.
Эскадра уже действительно следовала к русским берегам в полном порядке: «Бородино» вел за собой «Победу» с «Пересветом» в одной колонне, чуть правее шли корабли Ухтомского, еще восточнее следовали крейсера, «Жемчуг», по-прежнему несущий флаг командующего, наблюдался на левой раковине, а «Кубань», так и не пригодившаяся в качестве эскадренного угольщика, шла в замке эскадры, вместе с четырьмя миноносцами кавторанга Дурново.
– Иди досыпать, – попытался спровадить с мостика Черкасова Василий.
– Не-а, – отозвался артиллерист, – мне еще по всем казематам пройтись. И по башням. Нужно держать руку на пульсе… Да и выспался я твоими стараниями. Так что с мостика пока удалюсь, но можешь в случае чего на меня рассчитывать.
– Договорились. Шуруй к своим пушкам… Стой! Если не затруднит – попроси нашего повара кофе прислать сюда. Ладно?
– Будет исполнено в лучшем виде – сначала кофе на мостик, потом пушки, – не преминул подпустить шпильку Черкасов.
– Ты это прекрати, – не воспринял шутки Соймонов. – Сначала со своими орудиями разберись… Сложно, что ли, по дороге заглянуть? У меня глаза еще не до конца открылись.
– Да не беспокойся – организую. Коньячку к кофе не прислать?
– Вот уж точно не надо, – Василия внутренне передернуло от воспоминания о полученной при Цусиме ране, которой могло и не быть без предложенных тем же Черкасовым пары глотков коньяку. – Перед сном непременно выпью рюмашку-другую, но не раньше.
– Как скажешь, – старший артиллерист отправился по своим профессиональным делам.
Минут через двадцать офицерский повар прислал на мостик кофе и оладьи с вареньем, и жизнь стала постепенно возвращаться к организму лейтенанта.
Все шло вполне нормально, и еще часа через полтора Соймонов решил, что вполне можно доверить распоряжаться на броненосце вахтенному начальнику, а самому пообедать. Да и пройтись по «Пересвету» не мешало.
Принимать пищу пришлось в своей каюте, ибо кают-компания была вдрызг разбита во время боя. Ее обгорелые стены и палуба не скоро еще примут офицеров для встречи за общим табльдотом.
По повреждениям все оказалось предсказуемо: что можно было подлатать своими силами – сделано, а то, что только в условиях порта – ждало своего часа.
Эскадра не рискнула подходить к Владивостоку к вечеру, и ночевать пришлось в море. Оставались опасения по поводу минных атак противника, но угроза уже не являлась столь актуальной, как в непосредственной близости от места сражения. Ночь прошла спокойно, и практически сразу после рассвета корабли Вирена увидели родные берега.
Глава 40
Еще не лег на дно бухты Золотой Рог якорь последнего зашедшего в нее броненосца, а телеграф уже отстукивал в Петербург результаты сражения. А оттуда, естественно, новости разлетелись по всему свету – Российской империи скрывать было нечего…
Зачем люди смотрят, например, бокс? Или вообще бои без правил. А ведь ходят на эти соревнования, покупают билеты и с азартом следят, как совершенно незнакомый им человек валтузит другого так, что просто кровавые сопли по сторонам. Зачем римские правители устраивали для горожан гладиаторские бои? Почему в то, отнюдь не самое сытое, время «зрелища» приравнивались к «хлебу»? Кровавые, заметим, зрелища.
Думаете, изменилась с тех пор людская природа? Зря. Может, чуть-чуть прикрыта внешней «лакировкой» христианской морали, но информацию о каких-нибудь кровавых событиях и нынешний житель планеты всегда воспринимает с особым интересом.
Среднестатистического жителя Испании, Швеции, Греции или Мексики совершенно не волновало, кто победит в этой войне, Россия или Япония. Но газетчики всего мира выложили информацию о результатах боя в Японском море на первые полосы своих изданий.
А уж для тех, кто проживал в странах, «сделавших ставки», очередная победа русского флота либо била по кошельку, либо наполняла его.
И если Франция и Германия могли удовлетворенно потирать руки, то в туманном Альбионе и Соединенных Штатах финансисты, поставившие в этой войне на Страну восходящего солнца, судорожно пытались представить, как они смогут вернуть теперь деньги, данные в долг своим восточным друзьям. Было совершенно очевидно, что Япония стремительно превращается в совершенно явного банкрота на мировом рынке, что никак не устраивало финансовых воротил. Требовалось немедленное заключение мира, чтобы иметь возможность хоть в перспективе выжать долги из своих узкоглазых «друзей».
Банкиры нажали на политиков. Политики, в свою очередь, стали засыпать телеграммами Токио.
Токио молчал…
Формально говоря, у японцев имелся серьезный козырь для переговоров: армия Оямы «сдерживала» в Маньчжурии вдвое превосходящие силы русских.
На самом деле никого сдерживать не приходилось: после поражения под Мукденом Куропаткин отошел на Сыпингинские высоты и расположился там со своей армией. После его смещения и утверждения на пост командующего генерала Линевича ничего не изменилось – русские уже более полугода продолжали копить силы и воздерживались от активных действий, ограничиваясь кавалерийскими рейдами в тыл противника.
А силы выросли серьезно: вернулось в строй около сорока тысяч выздоровевших, шестьдесят тысяч добровольцев прибыло из Европейской части России, прислали по корпусу Виленский, Одесский, Киевский, Московский, Варшавский и Казанский округа. Даже Гвардия не осталась в стороне – царь, видя единодушное желание своих любимых полков отправиться на войну с Японией, предложил бросить жребий. Ехать выпало Павловскому, Семеновскому и Литовскому в пехоте и конногренадерам от кавалерии.
В результате Линевич против каждой дивизии противника имел корпус. Превосходство было почти двукратным. И это только количественно – теперь против японцев ощетинились штыками не бородачи-запасники, а кадровые войска. К тому же военная машина России, медленно набиравшая обороты в начале войны, теперь раскрутилась по полной. Все лучшее, все самое передовое было отправлено на восток: пушки и снаряды к ним, пулеметы, воздухоплавательные и телеграфные парки – все…
Армия Ояма, конечно, тоже получала подкрепления из метрополии, но ситуация являлась практически зеркальной тому, что происходило в стане их противника: все лучшее в кадровом плане Япония использовала для первого удара, для первых сражений, стараясь закончить войну как можно скорее. И как раз основная часть этого «лучшего» полегла под Цинджоу, Порт-Артуром, Ляояном, Мукденом и проч. Те, кто прибывал в последнее время из Японии, были обучены наспех и в значительной степени уступали в плане боевой подготовки своим соперникам. Да и моральный дух у сынов страны Ямато уже не очень походил на прежний. Во время тех самых редких кавалерийских рейдов японцы неоднократно сдавались в плен, зачастую целыми подразделениями, чего раньше не наблюдалось практически никогда.
Линевич имел огромные шансы на успех, но атаковать стоящего перед ним Ояму не спешил…
Только телеграмма с прямым приказом императора в недельный срок подготовить и провести наступление столкнула неторопливого генерала с Сыпингинских высот…
Известие о предстоящем наступлении было воспринято в армии с необычайным воодушевлением: ни солдатам, ни офицерам совсем не улыбалось зимовать в этих суровых местах.
Японцы, разумеется, узнали о планах противника – несмотря на то что шпионов в русском лагере «гребли горстями» и вешали, российская контрразведка находилась еще в зачаточном состоянии и не имела необходимого опыта. Трудно сказать, кого поймали и казнили больше, настоящих вражеских разведчиков или случайных крестьян-китайцев. Скорее второе…
Но «на войне как на войне». За все то, что раньше недодумали «стратеги», расплачиваются своими жизнями либо солдаты и офицеры, либо мирное население. А обычно и те и другие.
Увертюра к любому сражению исполняется, как правило, на пушках.
«Капельмейстеры» взмахнули… Началось.
Заревело и загрохотало. Орудия от шести дюймов и меньше стали методично перепахивать снарядами японские позиции и поливать их же шрапнелью сверху.
Батареи Оямы немедленно ответили, но преимущество в стволах и массах выпускаемых в единицу времени металла и взрывчатого вещества было на стороне артиллеристов Линевича, поэтому артиллерия японской армии просто захлебнулась в лавине летящих в нее снарядов и встретила поднявшуюся в атаку пехоту даже не вполсилы – слабее.
Дивизии пошли сквозь огонь и ад. Оставшиеся в строю японские батареи щедро поливали атакующие цепи противника огнем и сталью, встретили идущих на них картечью… Но не остановили.
Прошедшие через летящую навстречу смерть все-таки вломились на позиции противника, и ничто уже не могло сдержать ярость их разящих направо и налево штыков. Пощады не давали. Поскольку только что принимали собой летящую в упор картечь.
И с соответствующим настроением ворвались в японские окопы.
Штык на штык, глаза в глаза…
Пусть каждый из солдат японской армии имел образование, а в русской не имели оного две трети, пусть каждый из солдат японской армии умел читать карту и даже сам составлять несложные топографические схемы, что являлось проблемой для многих русских офицеров, но сейчас все решало не это…
Против штыковой атаки русских полков не выстаивал никто в истории сражений. Разве что наполеоновские пехотинцы бились в открытом сражении на равных. Ну или почти на равных…
«Никого нет лучше нас в атаке, никого нет выше вас в обороне…» – говорили японцы пленным портартурцам. Пришло время проверить, как пойдут дела, если поменяться ролями.
Пехотинцы Оямы защищались стойко, передовые порядки не отступили ни на шаг и полегли все до единого – их просто задавили числом. А пленных в пылу атаки не брали – не до того, когда рвешься вперед со штыком наперевес.