Взять, к примеру, загадочную книжицу «Теория Блума»[85] — это анонимное произведение, близкое по духу к Невидимому комитету, крошечной пижонской ультралевой группке, демонстрирует родство с Обломовым и с антигероем романа Джеймса Джойса «Улисс» Леопольдом Блумом. Теория Блума говорит о цивилизации, которая терпит крушение и тешится «чередованием коротких выкриков в припадке технофильской истерики и длинными приступами созерцательной астении». Или вспомнить о странном ритуале, участники которого с 1982 по 1991 год каждый год съезжались на маленькую станцию Фад в Коррезе на «баналитический конгресс»[86]. Их коронной фишкой были заседания, на которых решительно ничего не происходило и цель которых — прочувствовать «скучную реальность». Единственным развлечением было встречать каждый поезд, на котором могли приехать участники конгресса, и на дрезине отвозить их к другим участникам, ждавшим коллег на перроне, а затем провожать их по одиночке в обратный путь. Никаких осложнений и отклонений, которые могли бы нарушить торжественную серьезность этого пустейшего действа, не допускалось. С каждым годом прибавлялись новые церемонии: банкеты с тостами и даже возложение монеток на рельсы, символизирующее пошлость денег. Там, где общественная норма предписывает развивать активность, баналитики изо всех сил медлят, тормозят, еле тащатся, имитируя обыденную инерцию, чтобы ее разрушить.
Всем известно, что проклятие старости — это потеря самостоятельности, причина которой атрофия мозга. Погасить в себе жизнь — титаническая работа, такая же, какую проделывал «мастер голода» из рассказа того же Кафки[87], который голодал перед безразличной публикой, запертый в клетку, под надзором сторожей, и которого выпускали, когда он доходил до полного истощения. Раз нам не дано познать сильных эмоций, надо быть предельно тривиальным, следить за тем, чтобы малейшая шероховатость не внесла в наше существование хоть каплю интереса. Эмиль Чоран с присущим ему талантом бичевал «искушение существованием»[88]. Cколько гордыни в попытке не существовать, возвыситься до небытия, сказать «да» отрицанию, ощущать пустоту как уверенность. Отречение от страстей превращается в страсть отречения. «Я боюсь умереть, не живши ни одной минуты»[89], — сказал моралист Шамфор. «Надеюсь умереть, ни минуты не живши», — могли бы ему ответить активисты малой малости. Окостенение — трудная наука.
Заключение. Падение или возрождение?
Вы не можете пригласить ветер, но вы можете оставить окно открытым.
Возрождение и Просвещение провозгласили начало продуктивного времени, движимого верой в прогресс. С конца XX века мы вошли в бесплодную эпоху и видим, что множество сил пытаются принудить человечество к регрессу. Жизнерадостность, любознательность по отношению к другим, отличным от нашего мирам, путешествия ради интереса — все это стало подозрительным. Молодежь день за днем упорно убеждают в безысходности. Разные лагеря ожесточенно спорят о приоритетах: что важнее — бороться против глобального потепления или против эпидемий, бороться с терроризмом или с войной? Эффект всех этих деклараций одинаковый: они внушают нам страх и желание укрыться от исторических катаклизмов. Поэтому ничего удивительного в том, что молодые поколения, мучимые кошмарами, потеряли веру в будущее, ждут конца света и спешат зарыться в норы. Потребность в полной безопасности может заглушить все, вплоть до тяги к другим людям. Конец света — это, прежде всего, конец внешнего мира, когда теряет привлекательность любая форма общения. Ничего не осталось от жажды жизни шестидесятых годов — теперь другая мода: остудить пыл, умерить амбиции, соблазнить всех разгулом убожества. Желание наслаждаться всем, что есть в жизни прекрасного, запрещено и даже предано анафеме как преступление против планеты, нации, прошлого, нравственности, меньшинств. Cколько ученых зануд и негодяев подвизалось в эфире Франции в 2020–2022 годах, и все читали нам мораль, обещали страшную кару: мы беспечно наслаждались, теперь надо платить!
Нам предлагают замкнуться в себе, потому что там, снаружи, — пропасть. Благоразумие путают с инерцией. Человечество надо накрыть колпаком. Никто не может долго находиться посреди вселенской трагедии, нужны лазейки и увертки. И вот великое завоевание, свобода, право на личную жизнь оборачивается отказом от всякой публичности. Бенжамен Констан еще в 1819 году заметил, что в понимании его современников свобода была возможностью «жить в свое удовольствие» ценой массового отказа от участия в политике. И Алексис де Токвиль в знаменитом отрывке из «Демократии в Америке» выражал опасение, как бы демократические страны не захватил этакий мягкий деспотизм: «…гигантская охранительная власть <…> желала бы, чтобы граждане получали удовольствие и чтобы не думали ни о чем другом. Она охотно работает для общего блага, но при этом желает быть единственным уполномоченным и арбитром; она заботится о безопасности граждан, предусматривает и обеспечивает их потребности, облегчает им получение удовольствий, берет на себя руководство их основными делами, управляет их промышленностью, регулирует права наследования и занимается дележом их наследства. Отчего бы ей совсем не лишить их беспокойной необходимости мыслить и жить на этом свете?»[90]
Нормальное соотношение между внешним и внутренним бывает тогда, когда двери и окна приоткрыты и позволяют свободно перемещаться в обе стороны (то же самое можно сказать о границах, которые отделяют людей друг от друга, чтобы лучше соединять их). Место парализующего страха должен занять бодрящий осознанный риск. Чтобы набраться сил, надо не бежать, а смотреть в лицо невзгодам. Принципиальной открытости или принципиальной закрытости лучше бы предпочесть своего рода пористую проницаемость, оставляющую должный интервал между умеренностью и отвагой, как раз такой, какой необходим для творческого импульса. Вкус к жизни особенно остро чувствуешь, когда оказываешься на стыке разных граней. «Мне надо было что-то сказать, когда я очутился между молотом и наковальней, и, признаюсь, это придало моему голосу особую звучность» (Виктор Сегален[91]).
Только большой талант и оптимизм помогут нам жить в согласии со своими собратьями, отогнав свору нытиков и флагеллантов. Европейским народам понадобится настоящее возрождение, на которое, как казалось до самого недавнего времени, они уже не способны. Военные действия между Россией и Украиной застали Европу врасплох. Европа выдохлась после пандемии и вообще была уверена, что мир стал нормой для всех, а не исключением для западных стран; и все же она оказалась единодушной в своей реакции. Не прогнулась. Ожидаемого Мюнхена не случилось, возник коллективный Черчилль. Спящая красавица за несколько дней пробудилась от сна, в котором пребывала с тех пор, как рухнула Берлинская стена. Народы могут долго дремать, но могут и проснуться и со славой выйти из самых страшных испытаний, чудесным образом воскреснуть. Мы сильнее, чем думаем. А наши враги слабее, чем воображают. И это опровергает причитания тех, кто воспевает сумерки цивилизации, упивается тем, как низко мы пали, и пророчит близкую гибель.
Будем, однако, начеку. Война и болезни — учителя неоднозначные и могут как разбудить, так и усыпить. Необычайная солидарность, которую проявила Европа, может не выдержать испытания временем, повышением цен на нефть и газ, скачущей инфляцией, множеством житейских сложностей, страхом перед ядерной угрозой. Домашние тапочки — комфорт и тепло. А дело дошло до того, что, вопреки идеалу бережного потребления, снова открыли угольные шахты. Что останется от этой волны горячего сочувствия, когда уляжется энтузиазм? Велико будет искушение принудить Украину к миру любой ценой, лишь бы избежать крупномасштабного конфликта; такой мир тираны сочтут капитуляцией цивилизованного мира. Цена свободы часто оказывается слишком высокой, особенно для жителей богатых стран, им претит сама мысль о войне, но война настигает их, накрывает, как страшный сон. Это война на разных фронтах, и она вырабатывает терпение и упорство. Ставка в игре проста и чрезвычайно велика: как и в 1939 году, как и во времена холодной войны. Склонятся демократии под натиском силы или восстанут против варварства?
Возможно также, что Обломов вернется к себе на родину в Россию, пораженную цинизмом и насилием. Возможно, запуганный и бессильный народ, за исключением горстки замечательных диссидентов, забьется в нору, подтверждая ужасное заключение маркиза де Кюстина, к которому он пришел в 1839 году: «Можно сказать, что все русские, от мала до велика, пьяны от рабства». Не исключено, что в один прекрасный день к власти придет более миролюбивая команда, которая если не отменит извечный российский абсолютизм, то положит конец войне.
Кто победит там и тут: сторонники капитуляции или сопротивления? Будем надеяться на молодых. Да, есть молодежь, которая льет слезы и смиряется с ролью жертвы, но есть и другая, которая борется и хочет сама созидать свое будущее, а не принимать то, что ей навяжут.
Последнее слово еще не сказано.
Но если сдаться, мы погибли.
Выходные данные
Редактор И. Г. Кравцова
Корректор И. М. Харитонова
Компьютерная верстка С. А. Бондаренко
Подписано к печати 25.10.2024.
Издательство Ивана Лимбаха
197348, Санкт-Петербург, Коломяжский проспект, 18