рного наследия ЮНЕСКО. В этой области, как и во всех прочих, первенство переходит к мизантропам и пуританам.
Но для людей с латинским средиземноморским темпераментом что это за жизнь, когда ни к кому не прикоснись и никого толком не обними? У нас в Европе цивилизация городская, а городская среда — своего рода театр, где все мы попеременно то актеры на сцене, то зрители в зале. Публичная жизнь едва ли не сводится к тому, что все разглядывают и оценивают друг друга. Сидеть на террасе кафе и глазеть на прохожих — упоительное занятие! На этой огромной сцене, где представлены все расы, все слои, все возрасты, что ни день разыгрывается та же, но всегда другая пьеса, захватывающая, но и утомительная. Толпа дивится самой себе в калейдоскопе лиц. Во что превратится это чудесное городское представление, если мы так и будем, чуть что, загораживаться козырьками, напяливать тряпичные намордники и хирургические перчатки? Какой будет физиономия города, населенного безликими людьми, похожими на статистов дешевого сериала про врачей? Тематический маскарад — приемный покой под открытым небом. Ведь маска испокон веков служила для коллективной игры на балах и карнавалах. А теперь вот уже два года, хотя в последнее время немного реже, она прикрывает рот, будто он стал каким-то неприличным органом. И наоборот, голое лицо на фоне масочников бросается в глаза как нечто неподобающее. Как, вы все еще не прячете лицо? В середине двадцатого века тело получило право обнажаться. Теперь оно прикрывается: началось лет тридцать тому назад с презервативов, а сегодня вот вам маски, перчатки, козырьки, халаты, стерильные фартуки и шапочки, не считая хиджабов и буркини.
Дальше — больше. Уже давно все шло к тому, чтобы физическое влечение стало предосудительным, так называемый сильный пол — подозрительным, и «ошибочный принцип презумпции виновности стал слишком часто применяться в делах о сексуальных домогательствах», как говорится в петиции, подписанной сотней женщин — адвокатов по уголовному праву, убежденных феминисток, напоминающих о таких понятиях, как презумпция невиновности и срок давности[5]. Ничего удивительного, что рождаемость резко сократилась в 2020 году (с тех пор она несколько повысилась) и что сама тяга к сексу значительно ослабела — еще бы, раз любой телесный контакт, с одной стороны, чреват судебным преследованием, а с другой, грозит страшными последствиями для здоровья. Правильно и хорошо, что женщины заговорили открыто. Но когда санитарные ограничения сочетаются с директивами #MeToo, наступает время, когда все эротическое вызывает недоверие. Особенно мужское желание, априорно объявленное чем-то негативным, подразумевающим агрессию и насилие. Если каждый мужчина отягощен врожденной виной как обладатель пениса, каждый мальчик нуждается не просто в воспитании, а в перевоспитании, чтобы исправить этот природный изъян, если каждой девушке следует внушить, что любые гетеросексуальные отношения — это замаскированное потенциальное изнасилование, то неудивительно, что молодежь cклоняется к воздержанию и целомудрию.
Сегодня фильм Франсуа Трюффо «Украденные поцелуи» (1968) был бы переименован в «Попытку домогательства». Поехать в лифте наедине с женщиной, коснуться ее спины, просто задержать на ней взгляд — все это может приравниваться к оскорблениям (у американцев это rape look). Насколько оправданна борьба с насилием, настолько вредно и неестественно объявлять преступным простой флирт и удовольствие от ласк. Не стоит также забывать, как действует на подростков порнография, эта напористая училка, которая своей эффектной хореографией обесценивает неловкие попытки дебютантов и заставляет их довольствоваться онанизмом. Сегодня в любовной сфере господствуют разглагольствования с пеной у рта — удовольствие приносит не взаимность, а раздор, нападки на мужчин, на патриархат, на капитализм, на несогласных с нами. Наслаждение не в том, чтобы разделить с кем-то миг счастья, а в том, чтобы направить воинственное острие на весь мир. За последние полвека сложился широкий спектр сторонников разных видов любви, даже многобуквенное сообщество LGBTQI+++{1} превратилось в поле битвы всех против всех: геи против лесбиянок, лесбиянки против трансгендеров, и в этой битве в ход идут проклятия, суды, угрозы смерти. Cовременный либертинаж — это бочка меда с ложкой дегтя, культ тела вернулся, украшенный маской омерзительного догматизма. Развелся целый легион сексуальных инквизиторов разных убеждений, с разными credo. Занимайтесь любовью, а не войной — говорили в шестидесятые годы. Сегодня заниматься любовью значит вступить в войну всех против всех. Представление, что можно получать удовольствие от простого контакта кожных покровов, устарело. Секс — больше не сладостное занятие, это дубина, чтобы разить противников. В результате общепризнанная тенденция нашего времени заключается вовсе не в разнузданной чувственности, а в ее полном банкротстве[6]. Увидим ли мы нашествие таких небывалых персонажей, как добровольные девственницы и воинствующие евнухи, прозелиты активной абстиненции, антисексуальности? Неожиданный исход революции, которая начиналась так пламенно, а закончилась вялым разочарованием. И риском утратить само представление о плотских радостях. Эрос остается жизненной силой, соединяющий раздельные сущности, он — единственный универсальный язык, которым владеют все, вспышка короткого замыкания, швыряющая наши тела друг к другу.
Отношения между двумя половинами человечества не улучшились, а усложнились: раскрепощение — вовсе не синоним спокойствия. Проще эти отношения не стали, зато хотя бы стали интереснее, поскольку в противоборство входят две равные (почти что) силы. Нет никакой уверенности в том, что мужчины и женщины, благодаря определенным уступкам и законам, смогут помириться и строить гармоничную жизнь на основе республиканских принципов; разделение функций, неизбежная анатомическая данность, профессиональное неравенство не позволят достичь этого идиллического согласия. Сексизм, сколько ни преследуй его по закону, не исчезнет: каждый из двух полов остается непостижимым для другого, не настолько отличным от него и не настолько близким, как думается; вечно пугающим и вечно восхищающим. Из-за чего любой союз ведет к парадоксальному сплетению страха и влечения. Сегодня так же, как вчера, отношения между мужчинами и женщинами сотканы из прописных истин, в равной степени справедливых и опровергнутых, которые составляют арсенал как взаимной враждебности, так и взаимной тяги. Мы не доживем до конца распри между полами (и между меньшинствами), но в наших силах не давать ей перерасти в вечную битву и сдерживать фанатиков с обеих сторон. Невзирая на нарочитую глухоту и неприятные инциденты, надо всеми силами сохранять ту атмосферу дружбы в любви и эротике, которое отличает Европу как высокоцивилизованное сообщество.
Новое неприятие сексуальности — симптом аллергии на другого. Перестать любить и вожделеть, исчерпать до дна волшебный двойной источник, который питает наше существование, было бы настоящей трагедией. Противоположность либидо — не воздержание, а усталость от жизни.
Глава 3. Сидеть на месте?
«Главная беда человека — в его неспособности к спокойному существованию, к домоседству», — говорил Паскаль[7]. И продолжал: «Вот почему люди так любят шум и суету, вот почему им так невыносимо тюремное заключение и так непонятны радости одиночества». Можно возразить ему, что в будущем, возможно, главной бедой станет нежелание человека выходить из дома. Причем не столько вирус будет ему грозить, сколько пассивность, не столько тяжелая болезнь, сколько смертельная скука. Не в обиду Паскалю будь сказано, развлечение, суетность, путешествия — все это существенно, важно и необходимо; без этих прерывающих будничную волынку антрактов наша жизнь превратилась бы в сплошное наказание; помимо размышления о ничтожестве человека без Бога и о развлечении, есть еще нечто третье, неведомое Паскалю как человеку старого режима: действие и работа.
Нынешнюю нашу ситуацию характеризуют два слова: затруднение и усложнение. Зачем делать просто, если можно сделать сложно? Что было легко, стало трудно, что было трудно, стало невозможно. Чтобы выпить кофе у стойки или на террасе кафе, еще недавно нужно было получить пропуск, чтобы купить багет — надеть маску, чтобы запастись продуктами — отстоять длинную очередь, как в СССР времен холодной войны. Поездка за границу связана с тысячью препятствий, если не соблюдены все формальности, не говоря о получении паспорта. Перемещения пассажиров происходят в суровых условиях, которые все усугубляются. Область запретов постоянно расширяется, и непонятно, как можно будет повернуть процесс в обратную сторону. Прибавьте к этому разного рода анкеты онлайн, справки, все еще обязательные тесты и бесчисленные QR-коды. Ковид — это, по всей вероятности, лишь один этап на пути ужесточения контроля за повседневной жизнью и передвижением людей. Что бы мы ни делали, нас в любой момент могут засечь. Два года подряд Франция проявляла феноменальное шутовское рвение, создавая бюрократический лабиринт из запретов, ограничений, ограниченных разрешений и факультативных предписаний, и демонстрируя, на радость лингвистам, лексическую продуктивность и виртуозность в обогащении жаргона. В этом бреде она была не одинока, мало какая страна избежала дикого административного ража, а Китай довел его до недосягаемой степени гнусности. Мы в конце концов не скатились в диктатуру, как несколько преждевременно провозгласили некоторые горячие головы, нас только встряхнуло на ухабах ее слабого подобия, и в этом смысле демократии, несмотря ни на что, доказали свою гибкость и свое превосходство над автократиями. Но доказано было и то, что народы согласны пожертвовать некоторыми свободами ради безопасности. Единственный разумный выход в такой ситуации — сидеть дома. Всегда найдется множество предлогов, чтобы убедить мужчин и женщин забиться в угол и отдаться под милостивое покровительство государства: десять казней египетских обрушиваются на слишком боязливых северян и слишком бедных южан. Открыть дверь значит совершить чрезвычайно опасный поступок, в котором проявляется двойное предназначение замка: его открывают поворотом ключа снаружи, возвращаясь домой после дневных трудов, и закрывают на два поворота изнутри, чтобы не впустить в дом внешний мир. Домашнее пространство расширяется до бесконечности, в то время как публичное сжимается. А потому нам скоро придется ограничить свои потребности, амбиции и передвижения: человек будущего сократится настолько же, насколько увеличится виртуальная реальность. Чтобы жить, придется скрываться. В первом локдауне было своеобразное обаяние новизны, в его строгости — какая-то экзотика. Казалось, он будет недолгим. В следующих виделось уже некое пророчество самовоспроизведения. Что если теперь так будет всегда, что если всё это — картина завтрашнего мира: маска, дистанция, осторожность, жесткие правила? Вот уже два года, как мы уподобились «Платону в домашнем халате» (слова Левинаса об Обломове) и разглагольствуем об