эффективности вакцин, «заговоре» крупных лабораторий, лживости властей, опасностях скопления людей. В затворничестве есть своя прелесть, в аскетической жизни — своя сладость, напоминающая, как мы увидим, многовековую традицию западного монашества: замкнутая келья, никаких социальных сетей. Эти улиточные радости вернулись к нам, приукрашенные добродетелями борьбы за сохранение климата, безопасности, противостояния всем мировым угрозам. Жизнь внутри кокона вместо внутренней жизни. Отныне непреложный долг каждого — пребывать в растительной неподвижности, чтобы не подвергаться никакому риску и не нарушать углеродный баланс. Планета становится, как встарь, гигантским недоступным пространством. А наш мир сворачивается, кругосветное путешествие автостопом с рюкзаком за спиной — отныне утопия. В локдаун пространство у нас сильно убавилось, а времени прибавилось. В постлокдаун произошло обратное: расстояния увеличиваются по экспоненте. Уже само по себе пересечение границы — настоящий подвиг, изнурительный бег с препятствиями. Близкое стало далеким, далекое — недостижимым.
Есть такое понятие, введенное в обиход зелеными активистами, — flygskam, то есть «стыд летать» по-шведски. Надо понимать так, что больше не следует летать на самолетах, чтобы выделяемые их двигателями газы не усугубляли парниковый эффект. При том что, по данным Всемирной организации гражданской авиации, вклад этой отрасли в загрязнение атмосферы составляет не более трех процентов. Но все равно есть люди, для которых бороться с глобальным потеплением не так важно, как наказывать все человечество. Пригвоздить его к земле, чтобы хорошенько усвоило урок! Вместо того чтобы предлагать гражданам Земли конкретные меры: сажать миллионы деревьев, восстанавливать почвы пустынных зон, улучшать теплоизоляцию жилищ, постепенно отказываться от ископаемого топлива, которое обогащает диктаторские режимы (Россию, Катар, Саудовскую Аравию, Алжир), — вместо всего этого такие люди мечут направо-налево анафемы, клеймят несогласных. Изменить жизнь теперь означает насколько возможно урезать ее. Борьба между сторонниками разных взглядов происходила во все времена, но сегодня многие хотели бы захлопнуть горизонт, вернуть нас к пещерной морали. Одно дело отстаивать принцип умеренного потребления, другое — осуждать передвижение и объявлять преступной езду в автомобиле. А немало занимающих высокие посты зеленых уже высказываются в том духе, что было бы ошибкой вернуться к классическому туризму, загубленному собственным успехом. Вот, пожалуйста: мэр-экологистка города Пуатье Леонора Монкудьи сочла, что ради блага планеты следует прекратить финансирование ассоциации «Детские мечты», которая позволяет детям-инвалидам принять воздушное крещение. С ее точки зрения, «дети больше не должны мечтать о воздушных полетах» (16 марта 2021 г.). Всем рекомендуется не рыпаться и не отрываться от земли. Оспаривается право на существование автомобилей, самолетов, автобусов, теплоходов, танкеров, а в Париже даже скутеров и мотоциклов. Все положения новейших националистов и экологистов сводятся к призывам закуклиться. Остается только составить траурный перечень всего, что нам запрещено ради блага планеты, ради гигиены или защиты укрепленных стенами, рвами и подъемными мостами границ. Свобода стала бременем, от которого можно избавиться, только сидя в загоне.
Гражданам-суркам велено не вылезать из своих нор, то есть лежать себе смирно и послушно. Любая вылазка, любое нарушение — и вот уже страдает углеродный баланс, мы нанесли урон здоровью планеты, и она оправится нескоро. Так родилась идея установить квоты индивидуального потребления, чтобы минимизировать загрязнение среды. Из антиуглекислых чемпионов сформируется новая аристократия, новая элита, на которую придется равняться остальным. Сказал ведь недавно по радио один представитель госструктуры, что мужчинам и женщинам следовало бы соблазнять друг друга, демонстрируя не роскошные автомобили и украшения, а низкий показатель углеродного баланса. Этакий экологический ключ к сердцам. И скоро каждому из нас вручат свой экометр, что-то вроде экологического термометра, измеряющего наш ежедневный пагубный вклад. Вот же придумали во Франции новую игру «Безотходное семейство», цель которой приучить детей к экологическому мышлению. Прекрасная, бесспорно, инициатива. Но сможет ли эпопея сбора и сортировки мусора заменить детишкам захватывающие «Клуэдо» и «Тривиал персьют»? Если желать значит хотеть распространиться за пределы своего «я» (Теннесси Уильямс), то что останется от желания, если ему предпишут курс похудения? Народы, семьи, отдельные личности — все охвачены «комплексом конфетти»: занимать как можно меньше места, каждому забиться в свою нишу. Угрюмые толпы, марширующие по Елисейским полям в защиту климата и подобные средневековым флагеллантам, — это скорее шествие искупительных жертв, а не политических активистов. Они не столько протестуют, сколько стонут, вопят, рыдают и демонстрируют свою безоружность. Легко можно представить себе, что для поколения, выросшего в предвкушении катастрофы, с молоком матери впитавшего страх и ужас и убежденного в том, что они пасынки Истории, любой выход наружу из кокона чреват огромной затратой энергии.
Возможно также, что в недалеком будущем мы станем свидетелями того, как по мере повсеместного распространения удаленной работы и обучения с малолетства сократится трудовая жизнь; а «Право на леность», провозглашенное Полем Лафаргом, зятем Карла Маркса, в конце XIX века в книге, предвосхищающей идеал общества потребления с его обязательными развлечениями, станет девизом большинства. И это повлечет за собой двоякие последствия: большая часть населения, неимущая и пассивная, будет вынуждена денно и нощно забавляться, прилипнув к экранам, и погрузится в кошмар непрошеного досуга. Кипучая деятельность, лучшее успокоительное лекарство для современных людей, станет привилегией избранных, а праздность — бременем нищих. Вывернутое наизнанку относящееся к труду старинное проклятие: самые богатые будут чудовищно заняты, перегружены работой, а все остальные окажутся на грани безработицы, будут жить на пособие, иметь минимальный доход. Работа скоро может стать, особенно во Франции с ее низкими зарплатами, редкой роскошью, доступной самым обеспеченным, тогда как плебс будет развлекаться сколько влезет, и пандемия только ускорит дело. Разве уже сейчас мы не замечаем, что в каталогах готовой одежды homewear, домашняя одежда преобладает над офисной? А работа на удалении, когда служащие и начальники разбросаны по всей стране, в конце концов разрушит энергичный, кипящий живым общением и человеческими связями улей, каким, несмотря ни на что, все-таки были разные предприятия и конторы.
Для нашего времени симптоматично, что никто больше не говорит о переменах, нет, только о сохранении и спасении: надо спасать планету, спасать Францию, спасать Европу, спасать белых медведей, спасать левых или правых. Сохранение — это нечто абсолютное, безальтернативное, зачеркивающее все промежуточные решения, такие как смерть или восстановление. Но для сохранения (ландшафта, памятника, языка, страны) иногда требуется обновление, разрушение старого. Прежде человек за свою жизнь просто проделывал путь от рождения до смерти. Теперь же мы все пребываем в переходном состоянии: от детства к зрелости, от минерального топлива к возобновляемому, от врожденного пола к избранному, мы постоянно в процессе, как грудничок, у которого прорезываются зубы. Но чего ради? Сказать, что ты переходишь из одного состояния в другое, назвать свою ориентацию небинарной, флюидной, собственно, и значит определить таким образом свою идентичность, то есть снова принять ограниченную позицию. Свободе можно научиться, но легко можно и разучиться, причем, чтобы потерять к ней вкус, достаточно одного поколения. Свобода — это способность создавать что-то новое на этом свете и возможность каждому человеку жить по собственному усмотрению, чувствовать себя уникальным. Ковид не только убил миллионы людей, учинил хаос на всей планете, разорил средний класс, рассорил друзей, разрушил браки, породил всплеск домашнего насилия, спровоцировал повальное ожирение, расплодил домашних животных, особенно собак, он еще и освободил нас от тяги к свободе как к высшему благу. Раз грядущие дни несут нам одни неприятности, замедлим день сегодняшний, притормозим, обуздаем табун дионисийских желаний. Превратимся в стоячую, ничем не возмутимую воду.
Для современного человека ареной всей жизни стал диван, оснащенный экраном, это его единственная защита от ужасов мира, которые проникают к нему через фильтр картинок и только укрепляют в желании не выходить из дома. Так человечество повсюду, от Лос-Анджелеса до Пекина, отбивается от происходящего. Каждый в своем флигеле, в своем доме, в своей квартире, в своем саду, в своей юрте и в своем бункере. Во все время локдауна мы были заточены в четырех стенах собственной гостиной и вынуждены перемещаться только в эфире, только с помощью глаз, физически оставаясь в тесном пространстве жилища. Пижама стала таким же «политическим предметом» (Жан-Клод Кауфман[8]), как булыжник в руке бунтаря или бюллетень в руке избирателя. Мы выдерживали осаду жестокого внешнего мира в халате и домашних тапочках. Но к нашим тапочкам приложены компьютер, айпад, смартфон, Всемирная сеть, это тапочки космические, галактические. Достаточно ли этого? Можем ли мы удовольствоваться ролью «рыбы-меча в домашней ванне» (Ален Сушон), когда единственное, что в наших силах, — это поменять в этой ванне воду?
И вот мы сняли маски, но, кажется, не выплюнули кляп. И в результате с самыми лучшими намерениями приговорили себя к экзистенциальному затвору. То, что некоторые называли санитарной тиранией, заменилось тиранией стационарной. Не шевелитесь, замрите на месте. Неудивительно, что по обе стороны Атлантики больше всего возмущались гигиеническими ограничениями люди подвижных профессий: автомобилисты, дальнобойщики, как, например, желтые жилеты во Франции в 2018 году. Появляется новый антропологический тип: человек скукоженный и гиперсетевой, которому больше не нужны ни внешний мир, ни другие люди. Современные технологии, якобы способствующие открытости, на самом деле поощряют затворничество. Вполне естественно, что людям, годами терпевшим муки городского транспорта, офисную суету, распоряжения начальства, понравилось сидеть дома и работать дистанционно. Знаменитую фразу Рембо «Подлинной жизни нет»