Собственно, Оперы и базилики уже достаточно для того, чтобы имя мастера было вписано в мировую историю архитектуры.
И самый последний штрих. То, чего больше не существует. Работа, которая – вместе с куполом базилики – должна была стать вершиной профессиональной карьеры архитектора. И таковой стала. Но мы этого не увидим.
Первый Королевский дворец на холме в Буде над Дунаем был построен еще при короле Беле IV, в XIII веке. Перестроен при Сигизмунде, при турках использовался как военные бараки и конюшня. Во время взятия Буды доблестным Карлом Лотарингским разрушен, но в середине XVIII века отстроен заново. Полностью сгорел в ходе революции 1848–1849 годов, никто не жег его преднамеренно, так получилось. Отстроен снова, но без особого блеска.
И еще раз возродился в новых формах в 1880-е, когда Миклош Ибл и Алайош Хаусманн перестроили дворец в том буржуазном, нарядном стиле, что уже был отработан на всех этих многочисленных «дворцах» Будапешта, функционирующих в качестве банков, ресторанов, отелей или музеев, но выглядящих неизменно настоящими дворцами. Пусть этот стиль называется «неоренессансным», если угодно, или «необарочным», боз-аром или эклектикой, главное в нем – соответствие духу буржуазного города, спокойного, довольного собой, сытого, уверенного в том, что Европа вышла-таки на путь Прогресса и Цивилизации и сворачивать с него не будет. О том, как он выглядел, теперь можно судить по фотографиям в книгах, на стенах кафе и ресторанов, на популярном сайте Fortepan. hu, куда усилиями добровольцев сложена огромная коллекция любительских снимков Венгрии за ХХ век.
Но – только по фотографиям. Перестроенный Миклошем Иблом и Алайошем Хаусманном дворец был разрушен весной 1945-го. Он стоял на макушке холма, простреливалось все; и если находящиеся в Пеште базилика и Опера не пострадали, то дворец погиб. Он был восстановлен, конечно, после войны, но – в общих чертах. Внимательный взгляд заметит несообразные статусу детали: не бывает в королевских дворцах пластиковых окон, не бывает пустым, лишенным статуй, тимпан треугольного фронтона. И что это за пустой и мертвый щит торчит над фронтоном, словно забытый там строителями? Первоначально от колонного портика фасада, смотрящего на Дунай, отходили плавными дугами навстречу друг другу две лестницы – сейчас их нет. Нынешний купол – просто купол, без характера, без стиля. Безвозвратно пропали дворцовые интерьеры; внутри дворца теперь – Национальная галерея, ни лепнины, ни росписей, ни скульптурного декора, ни королевской мебели там нет. И ничто не отвлекает от разглядывания картин.
На довоенных фотографиях видно, что комплекс дворца главенствовал над городом, а над ним, как вершина, как главная макушка города, возвышался великолепный, сложного рисунка, купол. Напротив, на том берегу Дуная, ему отвечал купол базилики, и не нужно было пересчитывать грани и ребра, чтобы увидеть их очевидное родство. Но купол дворца, пожалуй, все же пышнее, наряднее; королевская власть к тому времени – не столько тягость, сколько приличествующая независимому государству реликвия, и архитектура дворца жизнерадостна, оптимистична и нарядна, как никогда до того и никогда потом.
Бронзовый памятник Миклошу Иблу стоит в Буде, внизу, под Королевским дворцом, рядом с Варкертом на площади Миклоша Ибла. Будапешт своих героев помнит…
Частная инициатива
Воспринимая город по аналогии с самым городским городом России, Петербургом, взгляд ищет в Будапеште следы руководящей императорской воли. Петербург основал и построил Петр – вспомнить хотя бы первые царские чертежи Адмиралтейства и его же замыслы касательно планировки Васильевского острова. Кто построил Будапешт (заметим заодно игру аббревиатур – ПБ и БП)? Никто – и все. Именно смесь разных воль и желаний без одного управляющего руководства – то, что улавливается в городе позднее всего. Именно это вообразить труднее: такой город построен частными лицами, для себя, как дом, хотя и как «фасад империи» тоже. Но если Питер – фасад империи прежде всего (и потому – Адмиралтейство, Зимний и Исаакий), то Пешт – прежде всего дом. Дом с внутренним двориком.
Двор. Основа жизни
Типичный двор будапештского дома австро-венгерских времен (bérház – доходный дом) объясняет устройство социального мира наглядно, как на уроке. Дом – прямоугольник. Один фасад смотрит на улицу, противоположный – тоже на улицу, на другую. В середине фасада, на нижнем, нежилом этаже, паузой среди витрин магазинов и кафе – высокая и широкая дверь. Она или металлическая, кованая, и тогда на ней цветут лилии и вьются розы, или деревянная, непременно с филенками, с резным орнаментом, пусть скромным, но обязательным.
Сразу за дверью начинается проход, за неимением лучшего слова называемый подворотней. С колоннами и пилястрами, со сводчатым потолком, с лепниной и росписями. Ведет он во двор, и тут у посетителя предсказуемо падает с головы кепка. На высоту всех четырех или пяти этажей двор опоясан рядами галерей и потому выглядит как декорация к сказке. Кажется, жить здесь должны исключительно персонажи опер, в крайнем случае – оперетт. И трудно поверить, что все эти волшебные кружева – белые, если лепные, или черные, если кованые, – окружают обыденную жизнь обычных людей. Дом, красивый изнутри даже в большей степени, чем снаружи, – это само по себе достойно размышления о роли эстетики в мире, но оставим эстетику в стороне. Интереснее разглядеть социальное устройство такого двора.
Парадная лестница (белую лепнину, пилястры с базами и капителями можно и не упоминать: все присутствует) спрятана в теле дома и ведет на галереи. По ним-то здешний житель и идет мимо соседских окон, чтобы попасть в свою квартиру. И его все видят: когда пришел, с кем пришел, что принес. В свою очередь и он видит, как живут соседи. Или, если занавески закрыты, хотя бы слышит: тут целуются, тут ругаются, тут кофе пьют, там молоко убежало. Все со всеми знакомы, все со всеми здороваются при встрече.
Галереи – общественное пространство. Захламить их вынесенным из квартиры барахлом нельзя: и соседи не одобрят, и пожарные оштрафуют. Нельзя также натянуть веревки и развесить над двором белье, как это обязательно сделали бы в Неаполе или Одессе. Но нельзя не потому, что «запрещено», а потому, что не принято, неприлично, не одобряется… Кем? Кажется, мы подошли к самому важному.
Обитатели дома, объединенного внутренним двором с галереями, – не что иное, как живая ячейка общества, по сути – полноправные и дееспособные граждане дворовой республики. Это они определяют, что такое хорошо и что такое плохо, руководствуясь собственными представлениями. Если те же неаполитанцы, например, решили, что двор с пододеяльниками и простынями, развевающимися на ветру и загораживающими небо, – хорошо, значит, так тому и быть. Неписаный дворовый закон принят и исполняется. Белье – сохнет.
Будапештцы решили, что – нехорошо. И потому веревки через двор не натягивают и белье над двором не вывешивают. Нигде. Не только в солидных домах на проспекте Андраши, по соседству с Оперой, но и в отдаленном бедном цыганском районе, в доме с несчастной судьбой, с облезшей до красного кирпича штукатуркой и осыпавшейся черепицей, не видавшем ремонта с 1896 года, зато попавшем под горячую руку в 1956-м, ничьих мокрых портков над головой висеть не будет. Причем без всяких писаных инструкций, запретов и предупреждений: «За нарушение – штраф». Для того, чтобы люди жили по законам, ими самими над собою признанными, не нужен, как выясняется, надзор вышестоящего начальства. Не нужен учет и контроль со стороны, не нужна вертикаль власти. Нужна – правильно – горизонталь галереи.
На фоне привычной городской архитектуры галереи выглядят творческим решением автора-архитектора или капризом заказчика, но на самом деле идея их уходит глубоко в века. И если связывать внутренний двор будапештского дома напрямую с античным атриумом было бы натяжкой, то сопоставить его устройство с народными венгерскими традициями вполне логично. Крестьянский дом здесь, как правило, представляет собой в плане длинный прямоугольник, вдоль продольной стены которого тянется крытая, спасающая от жаркого солнца, галерея[66]. Соответственно, вход в кухню ведет прямо с галереи. Любопытно, что, когда в ХХ веке богатые городские квартиры в Будапеште начали делить на несколько семей, самым частым решением стала ликвидация отдельных прихожих. Другое возможное решение – сэкономить на персональных кухнях или туалетах и организовать то, что называется «местами общего пользования», – решением не считалось вовсе. Кухня и туалет должны принадлежать одной семье, и обсуждать здесь было нечего. А заходить в квартиру через кухню – дело привычное по крестьянскому прошлому и никого не удивляющее.
Именно отсутствием таких галерей отличаются питерские дворы от будапештских. Причина понятна: архитектор не включил их в проект, поскольку северный климат не располагает к прогулкам под открытым небом. Но важнее причины – следствие. Если нет галереи, значит, никто никого не видит. Значит, соседи могут годами не общаться и даже вовсе не знакомиться. Значит, в доме, где живет человек, не складываются предпосылки для создания сообщества соседей. Значит, этого простейшего, элементарного, как атом, сообщества – нет. Значит, не из чего вырасти обществу города, обществу страны… Как в той песенке: «Потому что в кузнице не было гвоздя». Потому что питерские архитекторы не проектировали, а заказчики не заказывали дворы с галереями. Так архитектура определяет жизнь.
Еще пример: во дворе с галереями невозможна компания шумных подростков с гитарами-магнитофонами-пивом. Не дураки же они, в самом деле, сидеть прямо перед глазами всех соседей, под присмотром бдительных бабушек из каждого окна? Тинэйджеры уходят на спортплощадки, в клубы; в пивные, как подрастут. А во дворе – тишина и благорастворение. Кто обеспечил? Архитектор.
Тот же архитектор позаботился о том, чтобы двор не превратился в автостоянку. Рецепт совсем прост – колонна, установ