– О, дорогой, почему ты не рассказал мне? – судорожно всхлипывала она.
Глава 19
Гарсия отнес последние два чемодана в «роллс», и Кэти повернулась к Габриэле, которая уныло стояла в гостиной.
– Мне так жаль, – прошептала Габриэла, когда Кэти попрощалась с ней, – мне так жаль.
Эдуардо шагнул вперед и холодно протянул руку.
– Счастливого полета, – сказал он, и его голос был еще более отчужденным, чем когда-либо.
Гарсия открыл дверцу «роллса», и Кэти села. Она взглянула на роскошный, обшитый белой кожей салон, который однажды поразил ее. Конечно же, это была машина Рамона, осознала Кэти с внезапной болью. Неудивительно, что он выглядел таким мрачным, когда она пришла от нее в восторг: он терял эту машину. Он потерял все, даже ее.
Обнаружив, что Гарсия до сих пор не закрыл дверцу, Кэти подняла на него глаза. Он полез в карман своей черной униформы и вытащил банковский чек. Кэти уставилась на чек в немом горе. Он был на три с половиной тысячи долларов, на пять сотен больше, чем она потратила. Очевидно, Рамон не поверил ей даже тогда, когда она сказала правду.
Кэти почувствовала себя больной. То, в чем она себя упрекала, не было ее виной! Если бы Рамон не пытался выдавать себя за обычного фермера, она не была бы такой подозрительной и не боялась бы выйти за него замуж. Она бы не чувствовала себя обязанной оплачивать половину покупок. Тогда ничего бы не произошло. Но это случилось. Она опозорила и унизила его, и теперь он отправляет ее домой.
«Отправляет меня назад», – подумала она, когда машина плавно тронулась с места. Что с ней случилось, что она позволила Рамону отослать ее? Еще не пришло время, чтобы становиться послушной. Но Кэти задрожала от ужаса, вспомнив ярость, застывшую на его лице, убийственный гнев в каждом отчетливо произносимом слове. Его угрозу: «Солжешь еще один раз, и я сделаю так, что твой первый муж покажется тебе святым». Этого ему лучше было не говорить!
Кэти прикусила губу, отчаянно пытаясь найти в себе хоть какое-нибудь мужество, чтобы попросить старого шофера отвезти ее к Рамону и объясниться с ним. Она обязана поехать к нему. Она без конца повторяла себе, что Рамон не стал бы делать того, что сделал с ней Дэвид. Рамон не знал, как напугал ее, когда сказал эти слова. В любом случае она не собирается лгать ему, так что у него не будет причины.
Из этого ничего не выйдет, осознала Кэти. Она не могла остаться с его яростью наедине. Подсознательно или нет, она безумно боялась физической расправы.
Ей был необходим кто-то, кто пошел бы с ней к нему. Но ей неоткуда ждать помощи. К тому же уже слишком поздно. Рамон ненавидит ее за то, что она сделала. Нет, он ее. А если он любил, то не смог разлюбить так быстро и просто.
«Он должен выслушать меня», – лихорадочно подумала Кэти, когда темно-бордовый «роллс» плавно остановился, пропуская группу туристов, переходящих через улицу. «Боже мой, кто-то должен заставить его выслушать меня!» Как раз в это время Кэти увидела, как падре Грегорио идет через сквер от своего маленького домика к церкви. Его темная сутана развевалась от легкого ветерка. Он взглянул прямо на машину, увидел ее лицо через окно и медленно отвернулся. Падре Грегорио никогда не поможет ей… Или?
«Роллс» уже тронулся с места. Кэти никак не могла найти кнопку, чтобы открыть перегородку. Она постучала в нее и позвала:
– Остановитесь! Parese!
Но только по тому, как сузились глаза Гарсии в зеркале заднего вида, она поняла, что он услышал ее. Очевидно, Рамон дал ему приказ посадить ее на самолет, и именно это он и собирался сделать. Кэти попыталась открыть дверь, но она была заблокирована.
В полном отчаянии она прикрыла рот рукой и закричала:
– Пожалуйста, остановитесь, меня сейчас стошнит.
Это сработало! Гарсия мгновенно остановил машину, открыл дверь и помог ей выйти.
Кэти оттолкнула руку изумленного старика.
– Мне уже намного лучше! – крикнула она и побежала через площадь прямо в церковь к человеку, который однажды предлагал ей свою помощь.
Она метнула взгляд через плечо, но Гарсия ждал около машины, думая, очевидно, что ее охватило сильное религиозное чувство.
На верхней ступеньке Кэти замешкалась: падре Грегорио не испытывал к ней ничего, кроме презрения. Он никогда не станет помогать ей. Он решительно велел ей возвращаться в Штаты. Она заставила себя рывком открыть тяжелую дубовую дверь и вошла в холодную, освещенную лишь свечами темноту. Она бегло осмотрела алтарь и небольшие украшенные ниши, где в маленьких красных светильниках мерцали свечи, но священника там не было. А потом она увидела его. Он не был занят чем-то, как она предполагала, а просто одиноко сидел на второй скамье. Его седая голова была наклонена, плечи опущены, то ли в отчаянии, то ли в благоговейной молитве.
Она тяжело вздохнула, остатки мужества покинули ее. Он никогда не поможет ей. Падре Грегорио не любил ее так же, как и Эдуардо, и на то были причины. Повернувшись, Кэти пошла назад по проходу.
– Сеньорита! – Резкий, властный голос падре Грегорио просвистел как кнут, заставив ее содрогнуться всем телом.
Кэти медленно повернулась и взглянула ему в лицо. Он стоял в центре прохода, глядя на нее более сурово, чем когда-либо.
Кэти с трудом проглотила ком, застрявший в горле, и попыталась набрать воздуха в грудь.
– Падре Грегорио, – сказала она нервным, умоляющим голосом, – я знаю, что вы думаете обо мне, и не виню вас. Но до вчерашнего вечера я не понимала, почему для Рамона было так унизительно позволить мне платить за вещи, особенно в деревенском магазине. Вчера, когда Рамон обнаружил, что я наделала, он пришел в ярость. За свою жизнь я никогда, никогда не видела человека в такой ярости. – Ее голос упал до задыхающегося шепота: – Он отправляет меня назад домой.
Она посмотрела на его строгое лицо в надежде обнаружить хоть какой-нибудь признак понимания или сочувствия, но он смотрел на нее прищуренными пронзительными глазами.
– Я не хочу уезжать, – всхлипнула она.
Она подняла руку в беспомощном, умоляющем жесте, и, к ее полному ужасу, слезы брызнули из глаз и потекли по щекам. Слишком униженная, чтобы смотреть на священника, Кэти безуспешно пыталась остановить их.
– Я хочу остаться с ним здесь, – пылко добавила она.
Священник мягко прошептал:
– Почему, Екатерина?
Кэти вздрогнула в изумлении. Он никогда раньше не называл ее как прихожанку, и она застыла от невероятной нежности в его голосе. Он приближался к ней, и медленная улыбка осветила черты его лица.
– Скажи мне почему, Екатерина? – Тепло и доброта его голоса подали надежду сердцу Кэти.
– Я хочу остаться здесь, потому что хочу выйти замуж за Рамона, я больше не хочу избегать свадьбы, – сказала Кэти с детской прямотой. Ее голос приобрел силу, когда она продолжила: – Я обещаю вам, что сделаю его счастливым. Я знаю, что сумею. И он, он сделает меня такой же счастливой.
Не было никаких сомнений в том, что падре Грегорио улыбнулся и, к глубокому восторгу Кэти, начал задавать те же вопросы, ответы на которые он пытался получить в понедельник.
– Ты будешь ставить его потребности выше собственных?
– Да, – прошептала Кэти.
– Ты полностью вверяешь себя этому браку и видишь в нем главную цель своей жизни?
Кэти энергично кивнула и добавила:
– Я буду самой замечательной женой, какую вы когда-либо видели.
У падре Грегорио дрогнули губы.
– Ты будешь слушаться его, Екатерина?
Кэти с укором посмотрела на него:
– Вы же говорили, что не будете просить меня обещать это.
– А если я все-таки попрошу?
Кэти взвесила на внутренних весах твердость своих убеждений и будущее счастье. Счастье перетянуло. Она посмотрела падре Грегорио прямо в глаза и сказала:
– Я обещаю.
Его глаза блеснули от смеха.
– Вообще-то я только навожу справки.
Кэти с облегчением перевела дух:
– Это хорошо, потому что я вряд ли бы сумела сдержать это обещание. – Она умоляюще произнесла: – А теперь вы обвенчаете нас?
– Нет.
Он сказал это так по-доброму, что на какой-то миг Кэти показалось, что она просто не поняла его.
– Нет? – повторила она. – Но почему, почему же нет?
– Потому что вы до сих пор не сказали то, что мне необходимо услышать от вас.
Сердце Кэти стучало около самого горла, краска отхлынула от ее лица. Она закрыла глаза, не желая вспоминать себя, выкрикивающую эти слова… Нужно научиться произносить их опять.
– Я… – У нее сломался голос. – Я не могу. Я не могу сказать. Я хочу, но я…
– Екатерина! – сказал с тревогой падре Грегорио. – Садитесь! – быстро произнес он, усаживая ее на ближайшую скамью.
Он уселся рядом с ней, и его доброе лицо было полно заботой и участием.
– Вам не обязательно говорить, что вы любите его, Кэтрин, – поспешно успокоил он ее. – Я прекрасно вижу, что вы его любите. Но можете ли вы наконец сказать мне, почему для вас так болезненно и невыносимо трудно произнести это?
Побледневшая Кэти повернула голову, взглянула на него в беспомощном испуге и вздрогнула. Голосом, который прозвучал как хриплый шепот, она сказала:
– Я все еще помню, когда произносила их в последний раз.
– Дитя мое, тебе не по силам дальше нести это в себе. Неужели ты никому не рассказывала?
– Нет, – покачала головой Кэти. – Мой отец убил бы Дэвида, моего мужа. К тому времени когда мои родители вернулись из Европы, синяки прошли. А Анна, их служанка, поклялась никогда никому не рассказывать, как я выглядела в ту ночь.
– Может быть, ты попытаешься рассказать мне, что тогда произошло? – мягко спросил он.
Кэти посмотрела на свои руки, безвольно лежащие на коленях. Если рассказ об этом окончательно изгонит Дэвида из ее памяти и жизни, то она готова попробовать.
Вначале она говорила запинаясь, но затем из нее вырвался поток приглушенных, мучительных слов.
Когда Кэти закончила, она прислонилась к спинке скамьи, совершенно измученная воспоминаниями. Но теперь она была освобождена от боли. И еще она поняла, что между Дэвидом и Рамоном не было ничего общего, ничего. Дэвид был эгоистом, эгоцентриком, садистом и монстром, в то время как Рамон хотел любить, защищать и обеспечивать ее. И даже несмотря на то что она пренебрегла его словами, унизила и довела до бешенства, Рамон не обидел ее физически. То, что произошло в прошлом, оставалось здесь, под сводами церкви.