(без какой-либо задней мысли. Просто так, на всякий случай. Чисто в теоретическом рассуждении, так сказать, из любви к искусству. Но вот — пригодилось, гы…).
— Бригадой командую я! В городе идет бой! Конвент бросил против предместий армию и артиллерию! — с каждой выкрикнутой мной фразой тишина в строю становилась все сильнее и сильнее. — В Париже погибают ваши родные и близкие! Мы пойдем туда и прекратим эти убийства! А если вы этого не сделаете, то я буду считать вас не бригадой имени Парижской коммуны, а толпой трусов и предателей!! Кто не согласен — выйти из строя!!
Шеренги дрогнули. Но вперед не вышел никто попробовали бы (глядя на вынесенную мной из ножен саблю, ага…). Только тысячи глаз неотрывно впились в меня со всех сторон. Нет, все-таки есть у Наполеона способности к массовому гипнозу, что ни говори. Как-никак великий полководец! (ну и мне иногда может быть оно полезно — вот как сейчас… Казалось бы, ничего такого особенного не сказал, а какой эффект?)
— ПОЛКОВНИК Флеро! — повернулся я в сторону командира второго полка, превратившегося за время моей краткой речи в подобие жены Лота. Ну, обычное дело… — Прикажите приготовиться к немедленному выступлению с полной боевой выкладкой! Нам предстоит форсированный марш в составе артиллерийской дивизии! И ни одно орудие не должно потеряться за время марша!
— Но-о… — Флеро по всегдашней своей привычке начал реагировать на мои действия как тормоз. Но я не дал ему договорить.
— Вы хотите сказать, что вы — не полковник? — перебил я его. — Алексей, где у нас приказ на присвоение звания? Дайте сюда! — я развернулся в другую сторону, принял у художника бумагу и передал ее по назначению. Самое смешное, что я практически ничем не рисковал. В случае нашей победы Обри подтвердит ВСЕ приказы, подписанные от его имени. Куда он денется? А на случай поражения… Ни Наполеон, ни я на это даже не закладывались. Потому что поражения просто не могло быть: мы опережали все участвующие в заварухе стороны на несколько ходов, и перехватить наши действия ни у кого не было ни малейшей возможности. И помешать нам могло бы только падение на Париж Тунгусского метеорита или хотя бы высадка инопланетян на Карусельной площади перед Конвентом… Очень, в общем, маловероятные события…
— Уже — да! — сказал я «столько лет ждавшему этого момента» служаке. — С чем вас и поздравляю! И должен вам заметить, что еще до завтрашнего вечера вы рискуете оказаться генералом! Потому что я не буду иметь возможности лично командовать бригадой. Так что идите — и выполняйте то, что вам приказано! А через полчаса соберите командный состав на совещание для ознакомления с диспозицией. Только офицеров, назначенных Брианом, укажите майору Мюрату! — Я махнул рукой на поместившегося неподалеку «неаполитанского короля», грозно таращившего глаза, казалось, во все стороны сразу. — Он знает, что с ними делать!.. Да не пугайтесь — мы их всего лишь временно арестуем!..
— А вы…
— А мне еще нужно принять командование артиллерийской дивизией! Не думаете же вы, ПОЛКОВНИК, что я собираюсь воевать с Конвентом всего лишь двумя пехотными полками?
Ну, кажется, что такое — один холостой залп батареи гаубиц? Пустое сотрясение воздуха. Никаких повреждений и ни одного трупа.
Но зато эффект!
В точности, как я и рассчитывал: местные жители еще только начали испуганно выскакивать из домов на улицы, а со стороны Тюильри уже показалось несколько экипажей, спешно направившихся в нашу сторону. Оперативненько…
— Да, решительно… — сказал генерал Беррюйе, впиваясь глазами в приближающуюся делегацию. Точно так же он выразился, когда я ознакомил его с моим планом в Саблоне. Но вот закончил фразу совсем в другом ключе, нежели тогда: — Но вы не боитесь все же, что Конвент не согласится?
— Нет, не боюсь! Если кто-то собирается палить из пушек в собственный народ — значит, знает, насколько это страшно. И значит, понимает, что случится, если из пушек врежут по нему самому! Они сдадутся!.. А для чего вы спрашиваете? Если у вас есть сомнения, то почему вы раньше молчали?
— У меня нет сомнений! — он резко мотает головой. Плещут от движения белые как снег длинные волосы. — Если бы были — я бы не только не пошел, но и не дал бы вам увести с собой солдат!
Да, этот мог бы… Начальник военного лагеря Саблон. Дивизионный генерал Жан-Франсуа Беррюйе. Пятьдесят четыре года. Лицо — как дубовая кора от непроходящего полевого загара. Ветеран еще Семилетней войны, начавший тогда рядовым. Службу знает от и до. Тот самый «слуга царю — отец солдатам», командир, которого подчиненные просто любят, а оно дорогого стоит. Вот только с царем вышло не очень… Беррюйе принципиальный республиканец. Кто-то, наверное, сказал бы даже — «фанатик» или, как позже в СССР выражались, — «идейный». То есть — не за звания и не за наживу, а натурально за принципы Свободы, Равенства и Братства. Удивительно для человека, дожившего до таких лет… И чуть ли не лично отрубил голову бедолаге Людовику XVI. Во всяком случае — именно он командовал оцеплением места казни от возможного нападения роялистов. И не дал королю обратиться с речью к народу, заглушив его слова барабанной дробью. И считал и считает, что все было сделано правильно. Решительный человек… Просто огорошил меня в артиллерийском парке, когда потребовал ответа, что же я именно собираюсь делать!
Я и брякнул: навести в этом бардаке порядок. Вот тут-то он и изрек «Решительно!.. А каким способом, позвольте узнать?» И я не смог ему отказать в объяснении. Выслушав каковое, он повторно изрек: «Да, решительно!.. Но артиллеристов вы не знаете в отличие от меня. Поэтому я иду с вами!» Я от неожиданности только «спасибо!» сказал. И вот мы здесь, ждем парламентеров Конвента, и коллега задает странные вопросы…
— Я хочу понять, — продолжает между тем старый генерал, — отчего вы не окружили пушками сам Конвент? Ведь это было бы проще и надежнее!
Уф… Вон он о чем!.. А я-то уж было думать начал… А суть-то все та же: не понял он моего маневра… Или, наоборот, — понял. Но проверяет, понимаю ли я сам? Что ж, скрывать нам с ним друг от друга нечего — что называется, два сапога пара, на одной перекладине висеть, если что…
— Все просто, генерал… На защиту Конвента поднимется вся Франция. А кто поднимется на защиту секции Лепеллетье, кроме Конвента? Ведь это их дома, их имущество, их вещи и семьи… Кому еще нужна эта цитадель богатства и роскоши? Никто и не почешется.
— Да, решительно… — повторяет Беррюйе. — Я вижу, КТО сюда едет! Так что можете считать, что победили… Но что вы собираетесь делать дальше?
— А вот про это, — дернуло меня что-то за язык, пока коляски миновали внешнее оцепление и подъезжали к нам, — хорошо как-то сказал один дракон: «Ну вот теперь-то оно и начнется — по-настоящему!»
ЭПИЛОГ
Сентябрь 1795 года.
Окрестности форта ВВВ.
Ветер заунывно свистел в телеграфных проводах. Вдоль дороги, протянувшейся рядом с линией столбов, но в чапарале, ехали двое. Они не торопились. Сидели в седлах свободно, отпустив поводья. По одежде, камуфляжного окраса штанам и курткам и широкополым шляпам их вполне можно было бы принять за обычных прогуливающихся обитателей форта, каковыми они и были. Только они не прогуливались.
— Чем же твоя душенька недовольна? — негромко спрашивал тот, что был вооружен двумя револьверами, по-ковбойски торчавшими рукоятками вперед в набедренных кобурах.
— Ну а есть ли к довольству причина? — У его собеседника через плечо был перекинут ремешок кобуры, жителям двадцатого века живо напомнившей бы маузер.
— Белены ты, что ли, объелся… Как та старуха? Тебе целого Наполеона мало?
Оба наездника, разговаривая, как бы рассеянно, а на самом деле внимательно поглядывали вокруг. Как бы проверяя — не появится ли неожиданный прохожий. Или проезжий. Но пока дорога и окрестности были безлюдны.
— Так ведь в том беда, что он не целый…
Обладатель револьверов даже остановил своего коня.
— Из чего же ты такое заключаешь?!
— Да из тех докладов, что прислали!.. — Собеседник «ковбоя», не ожидавший его остановки, проехал на несколько шагов вперед и теперь вынужден был развернуть свое транспортное средство.
— Так ведь ты же сам читал нам те доклады! И ни слова не сказал по ним против!
— А потому не сказал, что не подумал. А сейчас вот дошло, как до жирафа… — без энтузиазма признался мужчина с маузером, перебирая двойные кавалерийские поводья.
— И чего же там такого оказалось, что аж сюда потащил меня для разговора?
— Где еще, как не в поле, говорить о секретах? Сам ведь знаешь, что у всех стен есть уши!.. Слушай, тебе не кажется, что мы как-то странно с тобой беседуем? — спросил хозяин маузера с подозрением.
— Странно? Не заметил…
— Что-то ты расслабился, видно. Притупилася твоя паранойя, ничего-то ты вокруг не замечаешь… Вот — опять! Если послушать — стихи получаются. Как то самое: «Ну теперь твоя душенька довольна?» Тьфу! Черт тебя дернул вспомнить «Сказку о рыбаке и рыбке»! Теперь нормально и сказать-то ничего не выходит!
— Да ладно… — отмахнулся «ковбой». — Переутомился ты просто. Бывает… Давай, говори уж по делу…
— Ну, по делу, так по делу… — вздохнул докладчик. — Ну, слушай… Я сперва-то тоже впал было в эйфорию. Как же, думаю, у нас теперь есть Бонапартий! Мы ж теперь им всем покажем такое, что Хрущев показать не мог даже! А потом почитал доклады поспокойней, ну и понял, что все не так просто!..
— А, вот теперь и я тоже расслышал! — рассмеялся «ковбой». — Точно — стихи белые у тебя выходят. Ну ты прям Александр Сергеевич Пушкин! Не тормозись, говори уже нормально…
— Сам себя послушай сначала… Вот же прицепилось, елки!.. Ну, в общем, почитал я доклады, подумал… — продолжил маузероносец. Легким движением ног заставив своего скакуна подойти ближе к слушателю. — И вот что получается… У него в мозгу две личности сидят. Совершенно самостоятельные. Причем доминирующая себя не помнит. А помнит — как раз та, что загнана в подсознание… Причем загнана она туда не абсолютно — время от времени наружу вылезает. И даже умудряется получить право свободных действий… Тебе объяснять, как это в медицине называют? Даже конкретные клинические случаи найдутся — и такие как раз, как именно этот. Даже я кое-что слышал — еще раньше, в той прошлой жизни… Можешь с Шоно поговорить, если не веришь…