ц измельчение пищи по-прежнему зависит от этих камешков, и самые крепкие гастролиты обнаруживаются во внутренностях буквально всех поедателей семян — от кур, канареек, дубоносов и соек до, пожалуй, самой знаменитой в мире группы птиц.
Чарльзу Дарвину вьюрки Галапагосских островов сначала показались группой никак не связанных между собой видов, более примечательных отсутствием страха перед человеком, чем какими-либо другими свойствами. Как он записал в полевом дневнике: «…маленькие птички… садятся на вас и пьют воду из чашки в вашей руке». И только когда собранные им образцы добрались до Джона Гульда, работавшего с попугаями и хорошо разбиравшегося в клювах, раскалывающих семена, близкое родство этих птичек выплыло наружу. Как рассказывается в знаменитой книге Джонатана Вайнера «Клюв вьюрка» (The Beak of the Finch.), с тех пор биологи выяснили, что сезонные изменения в количестве семян производят измеримые эволюционные изменения в галапагосских вьюрках. Отличия в длине клюва меньше полумиллиметра определяют, какие птицы смогут расколоть самые крепкие семена, а какие не смогут. Во времена голода такое различие становится вопросом жизни и смерти, и в итоге клювы целой популяции могут измениться за одно поколение. То, что естественный отбор может действовать так быстро, помогает объяснить, как исходный вид галапагосских вьюрков, попавший на острова из Южной Америки, мог превратиться в 13 видов, причем некоторые способны раскалывать клювом семена, другие пьют нектар, а третьи питаются фруктами или насекомыми. Есть любители цветков кактуса, и есть вьюрок, клюв которого может пробивать кору, подобно клюву дятла. Если рассмотреть галапагосский сценарий в масштабе Земли, это поможет осознать, каким образом специализация на семенах (или любой другой пище) способна оказывать эволюционное воздействие. По одной из гипотез, преодоление физических трудностей при поедании семян с твердой скорлупой, возможно, даже способствовало появлению характерной формы человеческого черепа.
В детстве я рисковал своей черепушкой, занимаясь различными популярными видами спорта. Хотя в конце концов я остановил свой выбор на плавании, но все же несколько сезонов играл в футбол и бейсбол и даже, несмотря на хилое телосложение, недолго увлекался американским футболом, где часто случаются ожесточенные потасовки. Во время всех этих занятий между тренировками и играми нам непременно раздавали «здоровые перекусы»: спелые апельсины, разрезанные на дольки. Получив свою порцию, мы, юные спортсмены, немедленно засовывали в рот дольки шкуркой наружу и принимались носиться, вопя и ухая, словно шимпанзе. Попробуйте проделать это сейчас, и вы обнаружите, что от этого лицо действительно приобретает обезьянье выражение — но его создает не широкий оранжевый оскал. Я провел два года за изучением горных горилл в Уганде, и, хотя они демонстрировали разнообразнейшее поведение, я редко видел, чтобы они зловеще скалились. Трюк с апельсиновой долькой срабатывает потому, что он придает иную форму черепу, заставляя челюсть выдвигаться вперед. Все прочие обезьяны и самые древние гоминиды имеют сходное строение черепа. Но у предков человека лицо начало уплощаться, и тут-то в игру и вступают семена.
«Около 4 млн лет назад произошли радикальные изменения», — объяснил Дэвид Стрейт, профессор антропологии Университета штата Нью-Йорк. Лица современных людей выглядят плоскими, потому что наши кости стали меньше, сказал он, возможно, это было адаптацией к мягкой, приготовленной на огне пище. Но запустила этот снежный ком другая перемена в рационе. «Более прочные кости лица, — продолжал профессор, — крупные скуловые кости и места крепления мышц, размер и форма зубов — все это указывает на устойчивость к регулярным большим нагрузкам». Как раз таким «большим нагрузкам», которые получаются, когда разгрызаешь скорлупу твердых семян и орехов.
Большую часть прошедшего десятилетия Стрейт и его команда утверждали, что привычка раскусывать крупные твердые предметы, такие как орехи, объясняет изменения в древних черепах. Их компьютерные модели демонстрируют оцифрованные кости лица австралопитека — представителя вымерших гоминидов, наиболее известного как «Люси». Ее обычно представляют радостно жующей какой-нибудь стебель; при этом нагрузка от каждого укуса распределяется между определенными зубами. Эта привычка по-прежнему сохраняется у человека. Возвращаясь к аналогии со спортом, зрители на игре не едят дольки апельсинов — они замусоривают трибуны обертками от хот-догов, стаканчиками из-под вредных напитков и, всенепременно, пустыми скорлупками жареного арахиса. Когда вам в следующий раз случится открыть пакетик арахиса, отметьте, какими зубами вы обычно разгрызаете самые твердые скорлупки. Велика вероятность, что вы поместите орех сбоку рта, прямо за клыками — там ваш череп наилучшим образом распределяет усилие при укусе. Это премоляры, или малые коренные зубы, и если Стрейт прав, то использование их для разгрызания скорлупы орехов — глубокий и давний эволюционный инстинкт.
«Многие коллеги мне не верят, — рассмеялся он, — и это прекрасно!» Критики стрейтовской «теории твердой пищи» указывают на результаты химических анализов и паттерны изнашивания зубов, предполагающие рацион, в котором преобладали семена злаков или осок. Но Стрейт не видит здесь противоречия. Древние гоминиды, вероятно, поглощали разнообразную пищу, когда она была в изобилии, но для них, как и для галапагосских вьюрков, важнее всего было пережить голодные времена. «Орехи были запасным вариантом пищи, — сказал он, а запасные пищевые варианты могут становиться двигателем эволюции, потому что ставки слишком высоки. — Мягкая пища и фрукты чудесны и вкусны, — продолжал Стрейт с непринужденностью человека, умеющего четко и убедительно донести свою точку зрения до оппонента, — но, когда они заканчиваются, вам приходится или перейти на что-то другое, или умереть». В таком контексте кажется совершенно логичным, что лица гоминидов перестраивались так, чтобы позволить разгрызать орехи малыми коренными зубами.
Но тогда встает вопрос: если привычка питаться жесткими семенами действительно повлияла на формирование нашего черепа (практически так же, как изменила форму клювов вьюрков и челюстей грызунов), то каким же образом употребление человеком семян в пищу могло повлиять на сами семена? Ближе к концу нашей беседы Стрейт подбросил мне ключик к ответу на этот вопрос. Он упомянул о новом исследовании, показавшем, как микроструктура скорлупы семян повторяет структуру зубной эмали. И там и там клетки уложены плотными рядами из расходящихся, словно лучи, стержней и волокон, как будто обе стороны пришли к одинаковому инженерному решению для противодействия другой стороне. Также Стрейт прислал мне статью об одном южноазиатском семени, настолько прочном, что ему очень трудно прорастать — половинки его плотной скорлупы сцеплены очень крепко, и росток может их раздвинуть только на пределе всех своих сил. И все же, несмотря на такую защиту, данное семя становится жертвой жуков, белок и иногда орангутанов. Это напоминание о том, что физическая защита не может быть абсолютно надежной. История тут всегда одинакова — от альмендро до арахиса: какой бы прочной ни была скорлупа семени, всегда найдется крыса, попугай или спортивный фанат, который придумает способ пробиться через эту защиту. Конечно же, из этого следует, что скорлупа лишь вершина айсберга. Если бы растения могли успешно защитить своих потомков, построив самую лучшую коробочку, то нам не было бы смысла пить кофе, соус табаско стал бы безвкусным, а Христофор Колумб никогда не поплыл бы в Америку.
Глава 9. Богатство вкуса
Горяча, ах-ха-ха,
С клецками требуха!
От нее спина сильней,
От нее и жизнь длинней.
С клецками требуха!
Горяча, ах-ха-ха!
«Вы приехали издалека, — сказал старик, — оттуда, где дьявол свою куртку забыл». Под ним переступал с ноги на ногу пятнистый серый пони, тряся свисавшими с его самодельной уздечки плетеными колечками из голубой, красной и зеленой кожи. Я попробовал встретиться со стариком глазами, но его взор не отрывался от пространства прямо над нашими головами. Так что мне оставалось лишь улыбнуться его лошади, чувствуя себя полным идиотом. Они перегораживали тропу, но нам, как посетителям территории племени, требовалось разрешение на проезд. А беседа, похоже, складывалась не очень-то удачно.
«Вы плохо обходились с нами с тех самых пор, как заявились сюда», — сообщил старик, приведя меня в замешательство. Разве мы не только что приехали? Я даже не был уверен, растет ли в этом лесу дерево альмендро. Потом он уточнил: «Вы и ваш Колумб».
В биологии разведка новых мест для полевых исследований иногда требует проникнуть на перспективный луг или в лес без разрешения владельцев. Но эти несколько слов напомнили мне о том, что я являюсь нарушителем границ целого континента. Даже костариканцы, приехавшие со мной, не считались местными жителями: их предки пришли из Испании по пути, проложенному самим Колумбом, когда он бросил якорь неподалеку от Пуэрто-Лимона в 1502 г. Наконец старик толкнул своего пони ногой, отъезжая с дороги на обочину, и, видимо сообщив все, что хотел, снисходительно поприветствовал нас. Мы в тот день не нашли деревьев альмендро, и я больше туда не вернулся, но слова старика остались в моей памяти. Пусть пролетели века, но люди по-прежнему путешествуют во все концы земли, исследуя ее в поисках нового. А потом я осознал, что у меня с Христофором Колумбом есть кое-что общее: мы оба приехали искать семена.
«Просто стоя на пляже, — написал великий первооткрыватель, — …мы нашли признаки и следы всевозможных пряностей, которых, как мы имеем основание предполагать, со временем будет найдено много больше»[14]. Дневник его первого путешествия содержит не менее 500 ботанических описаний и множество подробных рассказов о сельскохозяйственных культурах, деревьях, фруктах и цветах, которые встретились ему на Карибских островах. Но хотя в список входили растения (и семена), которым предстояло до неузнаваемости изменить европейскую кухню и торговлю — от кукурузы до арахиса и табака, — после первых недель Колумб начал проявлять признаки разочарования. «Но на горе свое, я не могу распознать эти травы и деревья», — писал он, осмотрев растения и кустарники острова Изабеллы (теперь Кривой остров, или Крукед-Айленд). Несколько дней спустя флора его «чрезвычайно огорчила», а в другом отрывке он сетует по поводу леса ароматных, но незнакомых растений: «Но на мое величайшее горе, я не разбираюсь в породах трав и деревьев». Колумб тревожился потому, что, хотя его корабли по пути наткнулись на Новый Свет, адмирал обещал своим покровителям совсем другой результат. Королева Изабелла и король Фердинанд, а также все прочие его благородные кредиторы ожидали большего, чем рассказы об открытиях новых земель, — они жаждали заполучить богатства. Эти люди вложили средства в новый торговый путь в Азию и ожидали возврата кредита в азиатских товарах: золоте, жемчуге, шелке и в пер