Трудно преувеличить важность хлопка в формировании облика современного мира. Историки назвали его «волокном революций» и «двигателем промышленной революции». Он стал первым глобальным массово производимым товаром и обусловил появление «торгового треугольника», связавшего американские плантации, британские фабрики и африканские работорговые порты: хлопок-сырец плыл на восток, готовые ткани — на юг, а рабская рабочая сила — на запад. Как сформулировал Карл Маркс, «без рабства нет хлопка, без хлопка нет современной промышленности». Маркс написал эти слова в 1846 г., в то время когда торговля хлопком составляла 60 % американского экспорта — весьма впечатляющая цифра — и давала работу одному из пяти британских рабочих. И хлопок-сырец, и продукты его переработки оставались доминирующими экспортными европейскими и американскими товарами более века. Но стремительные социальные и экономические изменения, вызванные волокнами семян хлопчатника, начались намного раньше.
Когда Христофор Колумб обнаружил хлопок на Карибских островах, он, естественно, принял это за еще одно подтверждение того, что добрался до побережья Азии. Больше тысячи лет хлопок считался сугубо азиатской тканью, производимой в Индии и распространяемой по торговым путям, тянувшимся на восток до Японии и на запад до Африки и Средиземноморья. В одну только Персию ежегодно приходили 25 000–30 000 верблюдов, груженных индийским хлопком, и скромный, но постоянный поток хлопка добирался до Европы через Венецию, где он рассматривался как выгодное дополнение к торговле пряностями. Хлопок широко покупался и продавался и по всей Азии. Историки часто отмечали, что Шелковый путь в обратную сторону был Хлопковым путем. Китайские купцы возвращались домой с огромными запасами индийской ткани, но все равно не могли угнаться за спросом. В итоге в Китае по указу императора был создан собственный источник хлопка: строгий закон XIV в. требовал, чтобы в каждом крестьянском хозяйстве размером больше акра часть земли была отведена под хлопок. Когда португальские и голландские корабли впервые добрались до азиатских портов в поисках специй, они обнаружили, что хлопок там — важнейшая составляющая местной экономики. Набивные ткани из Индии часто пользовались большим покупательским спросом, чем даже европейское серебро, особенно при торговле с отдаленными островами, где выращивали корицу и мускатный орех. Ткани потихоньку становились выгодным побочным бизнесом для голландцев, но именно британская Ост-Индская компания положила начало новой хлопковой эпохи.
Во второй половине XVIII в. сошлись три фактора, преобразившие экономику хлопка: мода, технические инновации и политика. Появление миткаля и ситца[23], а также других набивных тканей, на которых с ничтожными затратами копировались узоры дорогих шелков, способствовало распространению ярких цветов в одежде и совершенствованию чувства стиля среди представителей растущего европейского среднего класса. Вопреки сопротивлению со стороны шерстяной и льняной промышленности — в том числе протекционистских законов, а также время от времени происходящим текстильным бунтам и шокирующим зрелищам на улицах Лондона, когда на женщин, одетых в ситец, нападала толпа и раздевала их догола, — импорт индийского хлопка рос с огромной скоростью. Ост-Индская компания переключилась с торговли пряностями на текстиль, наводняя им рынки не только Европы, но и принадлежащих Британии территорий, разбросанных по всему миру — от Африки до Австралии и Вест-Индии. Успех индийских тканей как популярного во всем мире товара способствовал развитию производства похожей продукции и привел к ряду революционных изобретений: прядильной машины «Дженни» Джеймса Харгривса, мюль-машины Сэмюэля Кромптона и прядильной ватермашины Ричарда Аркрайта. Механизация повысила качество тканей британского изготовления и резко снизила цены, переместив мировое производство из индийских деревень в английские фабричные городки. Промышленная революция началась, и семена хлопчатника давали вдохновение и импульс к развитию производственного оборудования точно так же, как другое семя, кофейное, пробуждало и стимулировало умы рабочих, обслуживающих машины.
В политике рост спроса на хлопок и необходимость в стабильных поставках помогли обосновать британскую экспансию в Индии. Путем принуждения и завоеваний Ост-Индская компания в итоге стала контролировать весь субконтинент, в то время как британские фабрики перетягивали на себя хлопковый бизнес, подрывая экономику Индии. Неудивительно, что Махатма Ганди избрал домотканый хлопок символом сопротивления британскому правлению, говоря, что «патриотический долг каждого индийца — прясть собственный хлопок и ткать свою ткань». Стилизованная колесная прялка по-прежнему является центральным символом на индийском государственном флаге. Хлопковая промышленность, будучи первой высокомеханизированной отраслью, помогла перевести Европу с крестьянско-фермерской экономики на фабричную, установив схему, которая продержится два столетия: сырье везут с юга на север, а затем произведенные товары экспортируют по всему миру. В Европе эта система укрепила империи и способствовала подъему благосостояния — в Америке она привела к войне.
Хлопок, встреченный Христофором Колумбом в Новом Свете, отличался от своих африканских и азиатских родственников. Волокна у него были длиннее, семена крепче держались за них, отчего с ним было значительно труднее работать. Но благоразумный адмирал тем не менее хвалил свой хлопок, заявляя, что он растет в изобилии, не требует ухода и его можно собирать круглый год. Его описания были полны типичного Колумбова хвастовства и самонадеянности, но в случае хлопка его энтузиазм не был так уж неуместен. Более длинные волокна пуха позволяли делать превосходную пряжу, и один-единственный вид американского хлопка сегодня составляет более 95 % мирового производства. Но, как со всей очевидностью показали мои собственные попытки, отделение семян от волокон было делом непростым. Несмотря на мировой бум, американский хлопок оставался второстепенной культурой до тех пор, пока Эли Уитни не сконструировал свою знаменитую волокноотделительную машину. Она дала мгновенный подъем эффективности и производительности, но молодой изобретатель никак не мог предсказать другие, более отдаленные последствия разработанной им технологии.
Хотя он и получил патент на это устройство, подписанный тогдашним государственным секретарем Томасом Джефферсоном (который, ознакомившись с чертежами, заказал машину для своей усадьбы Монтичелло), Эли Уитни так никогда и не получил прибыли от своего изобретения. Простота машины позволяла легко скопировать ее, и вскоре изобретатель узнал, что в сельских южных судах не испытывают особого сочувствия к городскому патентодержателю с Севера. Даже небольшая часть причитающегося Уитни дохода сделала бы его феноменально богатым. В течение десяти лет после получения им бесполезного патента технология очищения волокон привела к 15-кратному росту экспорта хлопка с американского Юга. Производство продолжало удваиваться каждые десять лет, и к середине XIX в. южные плантации поставляли примерно три четверти мирового объема хлопка-сырца. Хлопок подарил молодой американской нации больше богатства, влияния и международного престижа, чем любой другой товар.
Ни один историк не станет подвергать сомнению тот факт, что Эли Уитни, как правообладатель волокноотделительной машины, пострадал от существовавшей тогда юридической системы, но его невзгоды меркнут по сравнению с другими последствиями этого изобретения. Механизация могла упростить обработку хлопка, но выращивание его по-прежнему требовало огромного труда. Внезапно ставший прибыльным американский хлопковый бизнес оживил еще недавно угасавший спрос на африканских рабов. Эта самая гнусная из трех сторон атлантического торгового треугольника взлетела до нового пика в 1790-х гг., когда каждый год по «среднему пути» (маршруту работорговли из Африки в Америку) проходило до 87 000 рабов. Конгресс США запретил ввоз рабов из-за границы в 1808 г., но внутренняя работорговля продолжала процветать, и между 1800 и 1860 гг. число рабов увеличилось впятеро. В некоторых местах покупка и продажа людей, собиравших хлопок, стала бизнесом, который соперничал по прибыльности с куплей-продажей самого хлопка.
Эта глубоко укоренившаяся связь рабства и хлопка в итоге стала определять экономику довоенного Юга, подготовив почву для самого ужасного американского военного конфликта. Более миллиона человек было убито, ранено и лишилось домов к концу Гражданской войны в 1865 г. Это противостояние стало решающим для страны, создав и надолго закрепив социальное и политическое разделение. Но лежавшая в его основе экономика семенного пуха практически не изменилась. На смену рабству пришла долевая аренда, и производство хлопка достигло довоенного уровня за пять лет — он оставался главной статьей американского экспорта до 1937 г. Для Эли Уитни все тоже обернулось наилучшим образом. Срок действия его по-прежнему бесполезного патента истек, но он заработал огромное состояние в другой отрасли промышленности — производстве мушкетов, винтовок и пистолетов. По иронии судьбы изделия оружейного завода Уитни были одними из самых распространенных среди стрелкового оружия во время Гражданской войны.
Хотя связь семян с военными действиями может показаться надуманной, хлопковый пух — не единственная стратегия распространения семян, которая повлияла на события на поле боя. В первой воздушной бомбардировке в истории участвовали четыре небольшие ручные гранаты, сброшенные из кабины разведывательного самолета во время итало-турецкой войны 1911 г. Итальянский пилот действовал один, без приказа, и сбрасывал гранаты, пролетая низко над турецким лагерем в Ливийской пустыне. Никакого урона противнику нанесено не было, но люди с обеих сторон конфликта расценили это действие как чудовищное нарушение военной этики. Однако чувство возмущения быстро прошло, как только стратеги осознали потенциал нового средства нападения. Те сброшенные гранаты открыли новую эру в военном деле, и пилот навечно заслужил упоминание в учебниках по военной истории. Однако немногие помнят необычную конструкцию его летательного аппарата. Это был не биплан в стиле братьев Райт или Альберто Сантос-Дюмона, бразильского пионера авиации; также он не был вдохновлен и птицеподобными планерами Отто Лилиенталя. Самолет состоял из хвостового пропеллера и изящного крыла, которое показалось бы знакомым любому уроженцу Индонезии, где штуковины такой же формы в огромных количествах летают среди листвы. Аэроплан, использовавшийся в том инциденте, был фактически копией летающего семени яванского огурца, отличающегося превосходными аэродинамическими свойствами, но только сильно увеличенного в размерах.