Теперь же бояться его было некому. В лес давно не заходил зверь, и еды становилось все меньше и меньше. Проклятая болезнь убила всех: зайцев, лисиц, рыбу. И только вороны продолжали летать над головой, насмехаясь над ним. Поймать он их, как ни старался, не мог.
Правда, однажды ему повезло, с ветки упала мертвая маленькая птичка, совсем крохотная. Наверняка погибла от той самой болезни, которой были заражены все вокруг. Медведь съел ее без остатка. И даже перья разжевал в труху и проглотил – только чтобы хоть чем-то набить нутро. Благоразумие отступает, когда голод терзает живот. Потом его долго рвало.
Он не смог набрать запасы жира для спячки. Ягоды и грибы в этот сезон не уродились, а о меде он и не мечтал – пчелы первыми покинули его лес, не оставив даже ульев. Трава быстро пожелтела, и проку от нее также не было никакого. Оставались еще личинки и муравьи, но и они, словно почувствовав беду, ушли глубоко под землю. Его терзал голод, и перспективы уйти сытым в спячку не было.
Да и сна не было. Что-то не давало медведю провалиться в спасительную дремоту до весны. Сердце продолжало биться с той же скоростью и даже чаще, хотя давно должно было замедлиться. В обычные дни, когда приходил сон, он чувствовал, как все приобретает размеренный темп, дыхание становится ровным и нечастым, тело приятно холодит. Это знак, что пора ложиться в берлогу до весны. Но в эту зиму такого не произошло. Из груди рвался кашель, растекаясь огнем по всему телу, а мозги выкручивала ноющая боль.
Медведь уже смирился со своей смертью и лежал в валежнике, отстраненно наблюдая за своим угасанием, как невдалеке вдруг почуял людей.
Нос вздрогнул, улавливая запах потных теплых тел, мягкой сладковатой плоти. Пасть невольно наполнилась слюной, и медведь впервые за три дня поднял морду – чтобы определить местоположение пищи.
Три человека. Он без труда вычислил расстояние до них. Отсюда недалеко, главное, не спугнуть.
Медведь дернул лапами и привстал. Это далось ему нелегко, мышцы очень ослабли.
Стараясь не выдать себя кашлем, зверь двинул в сторону людей.
Ступал он по валежнику мягко, пружиня лапами, ловко передвигая угловатое от голода, осунувшееся тело. Не утратил лохматый еще навыков охоты, не потерял последнее, что было. Без труда миновал валежник и притаился у деревьев, выглядывая из-за укрытия. В былые дни рванул бы без промедления, в два прыжка настиг добычу и стал бы жадно рвать, упиваясь своей мощью. Но сейчас побоялся – вдруг не хватит сил? Вдруг дадут отпор? Замешкался.
Трое шли неторопливо, разговаривая. Двое – крепких, молодых, пышущих жаром горячей крови. Третий совсем старик, как сам медведь, хворый и слабый. Его задрать проще всего. Но вот те, особенно самец, внушают тревогу. Сильные. Поэтому с них и надо начать.
Убить самого крепкого, а потом уже приниматься за остальных – так решил медведь и недовольно фыркнул, поглядывая на черных птиц. Те уже расселись на разлапистых ветвях елей, терпеливо ожидая, когда наступит их час стащить кусок. Не дождутся – он не оставит им ни кусочка.
Тем временем трое миновали небольшой пригорок, спустились в заснеженную низину и оказались на одной линии с косолапым, укрывшимся в тени деревьев. И всего-то в нескольких прыжках от него. Беспечно, не замечая опасности. Мясо, теплое, сочное, истекающее тягучей кровью…
Жажда утолить голод затмила все остальные чувства, зверь щелкнул пастью и, позабыв про все, бросился в атаку.
– Медведь! – первым крикнул Глеб, увидев лохматую махину, несущуюся к ним.
Зверь заревел, разбрызгивая ошметки пены изо рта, и ускорился.
– В сторону! – крикнул Каша, хватая оружие.
Не успел.
Медведь настиг его, но не ударил, а пробежал мимо, больно толкнув боком, отчего Кашу откинуло в сторону.
«Глеб», – понял старик главную цель зверя.
Не теряя времени на то, чтобы подняться, старик вскинул автомат и дал очередь. Пули полетели кучно почти над самой головой медведя. Справа крикнула Вика, Каша не сразу расслышал, что именно. Но когда уже метился в спину косолапого и готов был дать вторую очередь, до ушей долетело:
– Не стреляй! Глеба заденешь!
Страх ослепил. Старик выругался на свою оплошность, едва не стоившую жизни парню, и что есть мощи рявкнул:
– Ложись!
Глеб попятился назад, неуклюже упал, запнувшись о камень, начал ползти прочь. Медведь махнул лапой, но промазал. Вновь заревел, разворачиваясь для нового маневра.
Первый испуг от встречи со зверем, к счастью, успел быстро рассеяться, и Глеб подскочил на ноги, потянулся за пистолетом, болтающимся на поясе. Только его там не было. Он лежал в снегу, сорванный когтем зверя, который пролетел в нескольких миллиметрах от живота Глеба. Поняв, что едва не распрощался с жизнью, парня взяла ледяная оторопь. Внутри все начало пульсировать с ужасающей тяжестью. Тошнота подкатила к горлу.
От неминуемой гибели его спасла Вика. Она подскочила к брату, схватила за руку и что есть мочи дернула.
– Ложись! – повторил старик, добавляя к сказанному еще пару крепких словечек.
Парень и девушка бросились в сторону, прямо в сугроб.
В ту же минуту прогрохотали выстрелы. Очередь пошла дугой, оставляя красные многоточия на левом боку медведя и шее. Косолапый, вдруг почувствовав на собственной шкуре боль от свинцовых пчел, захрипел и в ярости бросился на старика.
Каша не растерялся. Хладнокровно выждал момент, когда зверь полностью развернется к нему лицом, и дал последнюю очередь – все, что осталось в рожке автомата. Первая пуля порвала медведю ухо, вторая вошла в бровь, но, отрикошетив от крепкой кости, вильнула в сторону и вырвала кусок мяса в щеке; третья и четвертая вошли точно в глаз.
Медведь по инерции еще продолжал нестись к старику, но уже не так уверенно, и с каждым новым шагом замедляясь и теряя силы. Не дойдя до Каши пары метров, рухнул в снег и затих. Хозяин леса был мертв.
Старик поднялся. На ватных ногах подошел к Вике и Глебу и тихо спросил:
– Живы?
Те, не отрывая взглядов от тела поверженного врага, быстро закивали головами.
– Давайте, вылезайте скорее. Надо идти. Выстрелы могли услышать.
Это подействовало. Парень и девушка выползли из сугроба. Глеб поднял пистолет, прикрепил его по совету старика на другой бок. Компания еще раз посмотрела на медведя, уже без страха, но с сожалением к убитому животному. Сейчас он уже не внушал леденящего ужаса.
Осматривая болезненно худые бока и выпирающие из облезшей шерсти ребра, становилось понятно, что напал он на путников не от хорошей жизни. Голод погнал его в эту смертельную атаку.
– Бедняга, – тихо сказала Вика, вздохнув.
Глеб лишь фыркнул.
На голову косолапого спикировал ворон. Каша поднял автомат, но, вспомнив, что там нет патронов, вновь закинул оружие на плечо. Птица с любопытством посмотрела на старика, потом перевела взгляд на окровавленную рану зверя. Клевать не стала, словно чувствуя, что животное больное.
– Пойдемте, – поторопила всех Вика. – Надо спешить. А то вдруг и вправду нас услышали.
Старик еще раз внимательно посмотрел на ненавистную птицу, схватил горсть снега, слепил из него снежок и запулил в ворона. Промазал. Снаряд пролетел совсем близко, но пернатого не задел. Черные бусинки глаз птицы вновь глянули на старика, то ли с насмешкой, то ли с любопытством. В мертвой блестящей черноте отражения этих глаз Каша вдруг разглядел смутные очертания человеческого лица. Сперва он подумал, что смотрит на собственное отражение, но, приглядевшись, понял, что ошибался. Это было лицо Миры.
Не в силах совладать с собой, Каша сделал шаг вперед, чтобы как следует всмотреться. Ворон дернулся, но с трупа не слетел. Птицы, сидящие на ветвях, недовольно закрухали.
Да, это было лицо его жены, птица словно бы транслировала ему картинку прямиком с того света.
– Вы чего? – спросила Вика, растерянно глядя на старика.
Но тот не ответил.
Лицо Миры было сморщено в гримасе боли. Он помнил ее такой, потому что слишком свежа была эта картина. В последние свои часы она сильно мучилась и даже уже не могла кричать, просто морщилась, жадно ловя ртом воздух и не в силах его удержать – он словно вылетал с хрипом из горла, не успев добраться до легких.
А потом ворон хрипло каркнул, и наваждение ушло. Каша дернулся, отступил назад.
– С вами все в порядке? – спросил Глеб, подходя старику.
– Да, нормально. Просто… идем, а то сейчас налетят эти падальщики, ору от них будет.
Они продолжили путь.
Лес стал редким, местами просвечивал плешинами вырубок. На снегу виднелись полосы зимних дорог.
– Здесь когда-то, еще до эпидемии, хотели строить коттеджный поселок, – пояснил Каша, осматривая уже изрядно заросшую сорняком поляну, раскисшую от грязи и снега. – Но успели расчистить лишь часть территории. Потом пришла Беда, и строить, а уж тем более жить в домах, стало некому. Так и осталась поляна с пеньками.
Трое быстрым шагом преодолели гравийную дорогу, ведущую к непостроенному поселку, и вышли на трассу. Она вела в мертвый город.
Сырая изморозь повисла над местностью, ветер резко переменил направление и потянул с севера, превращая ее в лед. Лица и пальцы встретили удар холода первыми. Сильнее кутаясь, Вика спросила:
– Нам ведь по этой дороге надо?
Старик кивнул. Он стал вдруг угрюм и неразговорчив, и как ни пыталась девушка затянуть его в беседу, лишь отмалчивался. Было видно, что что-то гложет его, какие-то воспоминания, связанные с этим местом, но старик молчал, стараясь не подавать вида. Получалось у него это так себе.
От подножия гряды выбеленная солнечными лучами равнина открывалась как на ладони. Окинув усыпанный пеплом пейзаж, Каша еще раз убедился, что не зря однажды ушел из этих мест. Все здесь пахло тленом, и даже ветер не уносил въевшийся, казалось, в сам воздух этот пепельный дух. Здесь поселилась смерть, и каждая деталь красноречиво об этом говорила. Внизу, у небольшого деревца, под снегом угадывался корпус машины. Наверняка внутри покойник