Адамс был без головного убора, поэтому просто пожал ему руку.
– Рад, что вы вернулись живым и невредимым, Баллантайн. За время вашего отсутствия здесь произошло немало важных событий. Нам нужно о многом поговорить. Может, пообедаем сегодня в клубе?
Он зарезервировал столик в дальнем конце зала в ресторане клуба Гезира. Заказав бутылку «Крюга», они подождали, пока официант в красной феске и белой галабийе наполнит их стаканы, и Адамс сразу приступил к делу:
– После той катастрофы в Хартуме и трагической гибели этого идиота Гордона произошло немало других неприятных событий. Британская пресса настойчиво ищет козлов отпущения и всячески поносит сэра Чарлза Уилсона за то, что он медлил с оказанием помощи осажденному в Хартуме Гордону после славной победы под Абу-Клеа. А Уилсон, в свою очередь, пытается переложить всю ответственность на своих подчиненных. К сожалению, Баллантайн, вы оказались в числе первых его жертв. Он обвинил вас в нарушении субординации и дезертирстве. Сейчас, когда вы благополучно вернулись из адского плена, вас наверняка отдадут под трибунал. Если суд признает вас виновным, вам грозит высшая мера наказания. Вы что, не знали, что за подобные дела обычно расстреливают перед строем?
Загорелое лицо Пенрода заметно покраснело и омрачилось тревогой.
– Баллантайн, у вас здесь немало влиятельных друзей, – продолжал Адамс. – Всем хорошо известны ваша доблесть и славные подвиги, бегство из плена и все такое прочее. Да и крест Виктории кое-что значит. Однако вам придется распрощаться с гусарским полком.
– Уйти в отставку из гусарского полка?! – воскликнул Пенрод. – Да пусть меня лучше расстреляют!
– Вполне возможно, что так и будет, но постарайтесь внимательно меня выслушать. – Адамс подался вперед и успокаивающе придержал его за руку. – Выпейте свое шампанское, превосходное, кстати сказать, так что не упустите возможность.
Пенрод залпом осушил стакан, и Адамс продолжил:
– Прежде всего хочу познакомить вас с основной служебной информацией. Египет практически полностью принадлежит нам. Беринг называет положение страны «завуалированным протекторатом», на самом же деле это настоящая колония, при всей мерзости и непопулярности данного слова. Так вот, в Лондоне решили преобразовать египетскую армию и превратить ее из плохо организованной и обученной орды в первоклассные и боеспособные войска. Новым сирдаром назначен Хорейшио Герберт Китченер. Вы знакомы с ним?
– К сожалению, нет, – покачал головой Пенрод.
Сирдаром обычно называли главнокомандующего египетской армии.
– Этот человек представляет собой гремучую смесь тигра и дракона. Отчаянный и абсолютно бесшабашный вояка, которому для создания практически новой армии нужны первоклассные офицеры, не только хорошо знающие военное ремесло, но и знакомые с пустыней и языками местных племен. Я рекомендовал ему вас, так что он уже знает о вашем существовании. Более того, вы позарез ему нужны. И если согласитесь с ним работать, он легко отметет все выдвинутые против вас обвинения Уилсона. Китченер делает стремительную военную карьеру и тащит за собой своих подчиненных. Уверен, что, начав у него службу в чине капитана, через год вы будете командовать батальоном, а лет через пять получите полк. Лично для вас это означает выбор между крахом военной карьеры и быстрым продвижением по службе. Ну, что скажете?
Пенрод задумчиво погладил бакенбарды и усы, которые Эмбер аккуратно подстригла еще на борту парохода, удалив выгоревшие на солнце волоски, после чего они вновь обрели свою прежнюю роскошь. Он не привык давать скоропалительных ответов.
– Это будет верблюжий полк, – подбросил Адамс еще один аргумент, – созданный для боев в пустыне.
– Когда я должен встретиться с этим джентльменом?
– Завтра. Ровно в девять утра вы должны быть в штабе новой армии. И ни в коем случае не опаздывайте, если хотите еще пожить.
Китченер оказался крепышом среднего роста с походкой гладиатора, густой копной волос и легким косоглазием, что сразу вызвало симпатию Пенрода. Его квадратный подбородок был изуродован в сражении с дервишами под Суакином, еще в бытность Китченера губернатором этого дикого и чрезвычайно опасного уголка Африки. Раздробленная кость исказила лицо, а огромный бледно-розовый шрам ярко выделялся на загорелой коже, придавая ему зловещий вид.
– Вы говорите по-арабски? – спросил он Пенрода на местном наречии, и тот отметил, что у него неплохой язык, но с таким акцентом он вряд ли сошел бы за местного жителя.
– Эфенди сирдар! Да будет путь ваш усыпан цветами жасмина, – произнес Пенрод традиционное арабское обращение. – Я действительно хорошо говорю на языке истинного Бога и его пророка.
Китченер растерянно замигал, явно не ожидая услышать столь превосходный арабский.
– Когда вы можете приступить к исполнению своих обязанностей?
– Мне нужно съездить в Англию до Рождества, я слишком давно нахожусь вне пределов цивилизованного мира. Там я должен уладить некоторые личные дела, а также оформить отставку с прежнего места службы.
– У вас есть время до середины января следующего года, после чего я хочу видеть вас в Каире. Все подробности обсудите с Адамсом. Вы свободны. – Его косые глаза обратились на письменный стол, где лежала стопка бумаг.
Когда они с Адамсом спустились во двор к ожидавшим их лошадям, Пенрод заметил:
– Он не теряет времени зря.
– Еще бы, – хмыкнул Адамс. – Ни единой секунды!
На обратном пути в Александрию Пенрод заехал на почту и отправил телеграмму адвокату Дэвида Бенбрука Себастьяну Харди в его контору на Линкольнс-Инн-Филдз. Это было довольно длинное послание, обошедшееся Пенроду в два фунта девять шиллингов четыре пенса.
Харди приехал из Лондона в Саутгемптон на поезде, чтобы встретить в порту прибывший пароход «Сингапур». Своей необычной внешностью он напомнил Пенроду и Эмбер мистера Пиквика из произведений Чарлза Диккенса. Однако за его пенсне поблескивали проницательные глаза опытного адвоката. Обратно в Лондон они ехали вместе.
– Пресса просто сходит с ума от вашего бегства из Омдурмана и прибытия в Англию, – сообщил он. – Репортеры изнывают от нехватки новостей, и я не сомневаюсь, что их толпа будет ждать вас на станции Ватерлоо.
– А откуда они знают, на каком поезде мы приедем в Лондон? – резонно поинтересовалась Эмбер.
– Я намекнул им, – признался Харди. – Я называю это предупреждением половодья. А сейчас не могли бы вы показать мне рукопись?
Эмбер вопросительно посмотрела на Пенрода, и тот согласно кивнул:
– Полагаю, ты можешь полностью доверять мистеру Харди. Во всяком случае, в не меньшей степени, чем твой отец.
Харди так быстро просмотрел толстую тетрадь, что Эмбер усомнилась, понял ли он хоть что-то, и не преминула озвучить свои сомнения, но Харди быстро развеял их:
– У меня наметанный глаз, моя юная леди.
Как только их поезд достиг отдаленных пригородов Лондона, он закрыл тетрадь.
– Полагаю, в этом действительно что-то есть. Вы не могли бы оставить мне дневник на неделю? Я знаю одного человека в Блумсбери, который с огромным удовольствием прочитает этот текст.
На перроне их дожидались пять журналистов, причем один из них был из лондонской «Таймс», а другой – из «Телеграф». Увидев перед собой прославленного героя сражений при Эль-Обейде и Абу-Клеа, отмеченного самыми высокими наградами, да еще с очаровательной юной красавицей, они сразу поняли, что получат зажигательную романтическую историю, которая привлечет внимание всей страны. Репортеры бесновались как стая голодных псов, загнавших бедную белку на высокое дерево, а Харди еще больше заинтриговал их, описав ужасы осажденного Хартума, трагическую гибель Гордона, происки Махди и других героев этой истории. Вырвавшись наконец из лап представителей прессы, он повел путешественников к карете, ожидавшей их на привокзальной площади.
Кучер энергично хлестал лошадь и быстро доставил их через покрытый густым туманом город до гостиницы на Чарлз-стрит, где Харди заказал номер для Эмбер. Устроив ее, они отправились в отель на Дувр-стрит, где должен был остановиться Пенрод.
– Вам ни в коем случае нельзя жить в одной гостинице, – пояснил он. – Отныне вы под неусыпным наблюдением досужих репортеров.
Четыре дня спустя Себастьян Харди пригласил их в свой офис. Его глаза сияли сквозь толстые стекла пенсне.
– Издательство «Макмиллан и компания» охотно согласилось взять ваш дневник. Вы же знаете, что они уже опубликовали книгу Сэмюэла Уайта Бейкера о его путешествии по Нилу в Абиссинию? Так что ваша рукопись будет для них вроде икры с шампанским.
– А что получат за это сестры Бенбрук? – поинтересовался Пенрод. – Дело в том, что мисс Эмбер хочет поровну разделить гонорар между всеми сестрами, неукоснительно следуя последней воле отца.
Харди погрустнел и виновато улыбнулся. Вынув из кармана очки для чтения, он долго протирал стекла краем рубашки.
– Я убеждал их как мог, но они наотрез отказались выплатить больше десяти тысяч фунтов.
– Десять тысяч фунтов! – невольно вырвалось у Эмбер. – Я вообще не знала, что такие деньги существуют за пределами Английского банка!
– Вы также получите двенадцать с половиной процентов от прибыли. Не думаю, что эта сумма намного превысит семьдесят пять тысяч фунтов.
Они долго смотрели на него, потеряв дар речи. Ведь в будущем эти деньги, помещенные в государственные ценные бумаги или даже в простые акции, принесут ежегодный доход в размере трех с половиной тысяч фунтов. Таким образом, они могут не беспокоиться о своем будущем.
Через некоторое время выяснилось, что оценка Харди была слишком осторожной. За несколько месяцев до Рождества книга воспоминаний «Рабыни Махди» взбудоражила всю страну. В книжном магазине Хэтчарда, что на Пиккадилли, она не лежала на полках дольше одного часа. Покупатели расхватывали ее за несколько минут, передавая затем из рук в руки.
А в палате общин оппозиция использовала книгу в качестве сильнейшего аргумента, чтобы свергнуть правительство. История о том, как министры мистера Гладстона бросили бедного Китайца Гордона на произвол судьбы, вызвала возмущение обывателей, требуя справедливости. Этому во многом способствовали рисунки непосредственной свидетельницы трагедии Саффрон Бенбрук. Сцена убийства прославленного генерала помещалась на первой странице книги и усиливала всеобщий интерес. В передовой статье «Таймс» отмечалось, что при виде этой сцены рыдали не только женщины, но и многие крепкие мужчины не могли сдержать слез. Британский народ пытался забыть унижение, нанесенное ему этим сумасшедшим Махди, но теперь почти затянувшиеся раны вновь стали кровоточить, уязвляя национальное самолюбие. По всей стране прокатилась волна возмущения и вновь усилились требования оккупировать Судан. А воспоминания продавались и продавались.