Вот, почему я улыбался
Потому что вы познаете настоящие сожаление, когда уже становится слишком поздно. Сейчас я хотел улыбаться, просто на всякий случай. На случай, если один из нас не выживет. На случай, если никто из нас не выживет.
— Думаешь, сломленные люди иногда хорошо подходят друг другу? — рассеяно спросила она, ее волосы щекотали мою обнаженную грудь. Мой член был твердым, как камень, но это меня и раздражало больше всего. Я не мог контролировать кровь, приливающую к нему каждый раз, когда видел Бернадетт, но сейчас определенно было не время. Ей нужен был покой и уважение, а не мужчина с настолько маленьким количеством самоконтроля, что он боялся трахать ее, потому что мог убить. — Как бы, их зазубренные края могут подойти друг другу и соединиться в одно, чтобы они больше не чувствовали себя такими сломленными?
Я замер, слушая, как она водила пальцем по воде.
— По крайней мере, когда я с тобой, я не так сильно жажду смерти, как когда я один, —нежно гладил пальцами вниз по ее животу, рассеяно размышляя, что бы я подумал, если бы она все еще была беременна. По большему счету, думаю, мне было бы ее жалко. Потому что она не хотела ребенка. Она не должна хотеть ни одного из нас. Но мы принадлежим ей. И я…был неподобающе взволнован, почти до неприличия. Вот, почему, я всегда спрашиваю об этом. Потому что я хотел знать. Потому что я отчаянно хотел сотворить что-то ужасное и принять свой эгоизм. Вот только я не сделал. Не с Бернадетт. — Ты не заслуживаешь этого бремени, но так обстоят дела. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы облегчить этот груз.
— Я не ощущаю это как бремя, — Бернадетт поднесла мою руку к своим губам и поцеловала мои мокрые костяшки.
Я вздрогнул, моя кожа покрылась мурашками, и я снова закрыл глаза, смакуя это ощущение.
— Тогда у тебя плечи сильнее, чем у многих, — я поднял руку и взял ее за подбородок, используя ощущение ее, чтобы увидеть, когда мои глаза могли разглядеть лишь глубокие тени в ванной. Мои губы с легкостью нашли ее, даже в кромешной тьме. Они так же могли быть нарисованы. Я не мог бы быть более очарован, даже если бы меня призвали, ужасного демона из самых отвратительных глубин мира. И вот он я, во всей моей ужасной красе. — Но поцелуй прошу отдать, — прошептал я напротив ее губ, немного отстраняя ее лицо, когда она попыталась поцеловать меня. — Отдать…, — я соединил наши губы, но лишь настолько, чтобы сгореть. В этом поцелуе не было облегчения. Он лишь вывел наше отчаянное желание друг друга на опасный уровень. — То была любви печать, — еще одна сладкая агония касания губ. Я дрожал. — Любви печать.
Я снова поцеловал ее, позволяя языку погрузиться глубже, мои пальцы сжали ее подбородок. Он издала звук между удовольствием и болью. Я целовал ее, как надо, но удерживал слишком крепко. И, кажется, я не мог заставить себя остановиться.
Спустя мгновение я отстранился и сразу же отпустил ее так грубо, что она издала крик. Я вышел из ванны и встал на коврик, с меня повсюду капала вода. Слишком тонко, Оскар. Она не может читать твои мысли, помнишь? Будь гребанным мужчиной и выскажи все, чтобы она знала, чтобы она всегда понимала правду, стоящую за всем, что ты делаешь.
— Все, что я хотел сказать, Бернадетт, — начал я, и я знаю, что если буду слишком долго колебаться, то не смогу сдержать себя. «Банда грандиозных убийств»избила мою пару до потери ребенка. Моя челюсть стиснулась, а руки сжались в кулаки, ногтями впиваясь кровавыми полумесяцами в ладонь. — Что я влюблен в тебя, — я замолчал, обнаружив, что я внезапно перестал дышать. Мне потребовалось мгновение, чтобы вспомнить, как это делается, и я испустил долгий, глубокий выдох. — Так отчаянно.
Я вышел в коридор и захлопнул за собой дверь ванной.

9. Бернадетт Блэкберд
В итоге я сидела на кровати Аарона с горячей водой, прижатой к моему животу, а мои руки дрожали, пока я просматривала фотографии, которые мальчики сохранили для меня. Мои глаза были настолько влажными, что я могла бы излечить засуху, прогнать суровые пески и приветствовать свежую зелень на земле.
— Пенелопа, — прошептала я, пальцы держали фотографию меня, Пен, Пэм и нашего отца.
Самое странное в этой фотографии то, что мы все улыбались, даже Пэм. Когда она начала ненавидеть нас? Не похоже, что она ненавидела раньше, но, может, дело было в деньгах, которые делали ее счастливой и сглаживали ее острые углы.
Я встала, сжав в руках бутылку горячей воды, и простонала. Сегодня на мне были мои трусики, моя футболка. Я просто хотела на минуту надеть свои собственные вещи. Я просто хотела на две минуты побыть одной. «Я влюблен в тебя. Так отчаянно».
Почему Оскар сказал, что любит меня в таком стиле, что был очень похож на слово «прощай»? Потому что это было все, что я услышала, когда он произнес это: я люблю тебя так сильно, но прощай. Он переживал за нас, из-за «Банды грандиозных убийств», из-за VGTF, из-за мира. Он, казалось, не был настолько уверенным во всем, как обычно.
Раньше я думала, что Хавок были неприкосновенны, но теперь, оказавшись изнутри, я поняла.
Мы все — как сказал бы Оскар — отчаянно человечны.
Но именно те нечеловечные части нас, все те самые уродливые, самые ужасные, самые кровавые части нас в конце конов станут нашим спасением.
Я опустилась на колени рядом с коробкой Пенелопы и начала яростно рыскать в ней, достав старое задание по математике, эссе — из всех тем — про Шекспира (а именно про то, что этот ублюдок, скорее всего, был плагиатором Джорджа Норта), пока не нашла стопку бумаг с напечатанными, тоненькими линиями на бумаге. Я узнала эти страницы, которые принадлежали ее дневнику.
И это были те вырванные страницы. Большинство из них едва ли были больше, чем несерьезные мысли. «Сегодня я увидела самые милые туфли». Мое горло сжалось. «Сегодня я увидела самую красивую девушку». Мое сердце так бешено забилось, что у меня закружилась голова и уселась на задницу. Мои ноги в носках скрежетали по ковру, когда я наклонилась вперед и положила страницы между ног, чтобы опустить между ними голову и избавиться от головокружения.
Позади меня, на тумбочке стояла пустая тарелка, в которой был говяжий бульон. Аарон принес его мне. Сегодня меня баловали. Технически, я должна была собирать вещи для безопасного дома, но вашей девочке нужна сигарета и время наедине.
Признание в любви от Оскара Монтока нельзя воспринимать легкомысленно.
— Пен нравились девочки, — сказала я, переворачивая страницу и обнаружив тираду про мистера Дарквуда, из-за которой я улыбнулась.
А затем нахмурилась. Я понятия не имела, жив ли он еще. Надеюсь, что да. Вообще-то, если бы я была хоть сколько-нибудь верующей женщиной, то молилась бы на это. Я снова перевернула страницы. Эта была списком желаний. Я едва ли могла смотреть на него.
Было ли что-то более депрессивное, чем нереализованный потенциал? И именно поэтому я ненавидела насильников. Именно поэтому ненавидела убийц (хоть, полагаю, теперь была одной из них). Как вы посмели развращать прекрасные души и вести себя так, будто этому есть какое-то оправдание.
На обратной стороне списка желаний была пустой, что заставило меня задуматься, нет ли еще одной страницы, приклеенной к ней. Сомневаюсь, что кто-то бы заметил, но Пенелопа всегда писала на обеих сторонах тетради. Я редко видела страницу, чтобы сзади не было что-то нацарапано: будь то список, заметка, рисунок солнца, или сердечка, или луны с лицом.
Я разъединила страницы и нашла то, что, дума, Сара Янг очень бы хотела оставить у себя.
«Самое худшее то, как она разговаривает со мной, когда рядом никого нет. Она сказала, что я разрушила ее жизнь. Сказала, что я украла ее молодость. Она говорила мне такие вещи, которые матери обычно никогда бы не прошептали своим дочерям в темноте.
Она хотела моей смерти.
Хотела, чтобы меня не стало.
Она сказала, что я увела ее мужчину.
Сказала, что убьет меня».
Я резко вскочила, схватила первые попавшиеся синие джинсы и сунула бутылку с горячей водой за пояс. Даже не удосужилась застегнуть молнию и пуговицу — они беспомощно болтались. Но у меня были дела поважнее. Рванула к двери, распахнула ее настежь и помчалась вниз по лестнице — там Оскар и Вик как раз распаковывали кучу новых телефонов.
— Посмотри, что мы достали, женушка, — начал Вик, его сигарета свисала с губ.
Он замолчал, когда увидел меня, а затем сильнее нахмурился, когда я схватила беспроводную трубку Аарона. Не теряя секунды, я взяла карточку с номером Сары, лежащую рядом с телефоном.
Со сжатой в моей руке странице я позвонила девочке-полицейской.
— Здравствуй, Бернадетт? — сказала она, почти в вопросительном тоне.
Полагаю, она сохранила этот номер на своем телефоне.
— Почему вы арестовали мою мать? — прошептала я, держа эту чертову страницу и дрожа так сильно, что я бы не удивилась, если бы моя кожа распадется пополам. — Это не было из-за нападения на меня, не так ли? И не за убийство Найла.
Последовала длинная пауза, а потом Сара вздохнула, словно у нее был долгий спор с самой собой о том, что она может рассказать, если бы я спросила. Но она все еще думала, что могла построить со мной доверительные отношения, что она могла убедить меня довериться ей.
— Бернадетт… Я арестовала твою мать по нескольким статьям. А именно, я сосредоточена на ее связи с Найлом и «Бандой грандиозных убийств», — последовала длинная, опасная пауза. Я еда ли распознавала звуки своего собственного дыхания. — Но думаю, ты спрашиваешь о том, были ли она арестована за подозрение в убийстве твой сестры?
Если честно, я не знала, как на это ответить.