— Маленькая принцесса-поэтесса, — проворчал Вик, слегка сжав мою шею, а потом опустил руки по швам. — Продолжай.
— Сейчас мы сделаем то же самое. Мы ответим, но так, чтобы это выглядело, будто мы совсем ничего не сделали. Начнем с Мейсона Миллера, — выдохнула я, когда полностью положила ладони на грудь, кольцо с бриллиантом на моем пальце поймало маленький лучик солнца, пробивающийся сквозь неплотно закрытый люк над моей головой. — Дай мне поговорить с девочками Стейси. Они заслуживают знать, что находятся под нашей защитой, вне зависимости согласны они на план или нет.
Вик кивнул, наблюдая, как мои руки поднимались по его груди и обвились вокруг его плеч.
— Мне это подходит, если ты встретишься с ними в безопасном месте, — его челюсть немного задвигалась, когда его темные глаза прошлись по мне. — И если уж на то пошло: прости меня, Бернадетт.
— Не надо, не делай так, — простонала я, стараясь отстраниться, но обнаружила себя, как и всегда, захваченной его орбитой.
Виктору стоило всего лишь щелкнуть пальцами и отдать приказ моему сердцу. Для него я была солдатом в стольких смыслах. Единственное, что делало данный факт терпимее, — так это то, что верно и обратное: Виктор Ченнинг всегда был моим.
— Не делать, что? — спросил он, скользнув рукой вокруг моей талии и приближая наши тела. — Не извиняться? Почему? У тебя аллергия на чувства, миссис Ченнинг? Если я облажался, то извиняюсь. Кто угодно, у кого нет возможности этого сделать, должен проверить голову. Быть неправым — это не конец света, мы все совершаем ошибки.
— И за что именно это извинение? — спросила я, его глаза смягчились, что я почувствовала, что мое сердце снова разбилось.
У него нет никакого права показывать мне свою уязвимую сторону и заставлять меня любить его еще больше. Никакого права.
— За то, что разбирался с Тринити так, как я делал. В конце концов, все, что я сделал, — это причинил тебе боль, и это не имело ни малейшего значения. Ты была права: я должен был позволить моей одержимости тобой указать путь. Я всегда так делал, — он наклонился, словно мог поцеловать меня, но остановился в последнюю секунду и отвернул голову. Близость его губ приводила меня в ярость, и я впилась ногтями ему в затылок, вероятно, пустив кровь. Ему, казалось, было поебать. — Лишь раз, я подумал, может, я смог бы доказать, что моя любовь не эгоистична, — Вик снова посмотрел на меня, и наши носы соприкоснулись. Было ощущение, что он хотел, продолжит говорить, но магнитное притяжение его губ к моим делало сложным сохранением любой дистанции. — Я не слишком горд, чтобы признать свои ошибки.
Он опустил меня, а потом, к моему большому удивлению, опустился на свои гребанные колени.
Я лишь уставилась на него, мое сердце колотилось в тихом помещении старого дома, запах затхлости и давно похороненных воспоминаний присутствовал в каждом моем вздохе.
— Что ты делаешь? — спросила я, когда Вик посмотрел на меня снизу-вверх, татуированный бог, преклоняющий колена ради моего, и только моего, блага.
Я готова поспорить на каждый доллар из этого наследства, что он никогда не делал этого ради другой женщины. Черт, я готова поспорить, что он никогда не делал этого для кого-то из парней.
— Знаю, иногда, кажется, что я все время точно знаю, что делаю, но это не так. Несмотря на все, мне всего лишь восемнадцать лет, и я разбираюсь по ходу, — Вик посмотрел на меня, садясь на пятки. — Я не слишком горд, чтобы признать это, — он снова замолчал, словно ждал чего-то от меня.
— Тогда давай разбираться вместе, — сказала я, коснувшись стороны его лица и любя то, как почти непроизвольно закрылись его глаза, словно мое прикосновение — это наркотик, от которого он с радостью передохнет, как, я уверена, уже передохнули десятки бывших жителей Прескотта в этом самом доме. Это не совсем приятная метафора, но в мире не так уж и много чего приятного. Если только, как предположил Каллум, боль не станет приятной для тех, у кого ее слишком много. — Не отталкивай меня в сторону, потому что твои эмоции слишком сильные или потому что ты не знаешь, что делать, или слишком напуган.
Вик фыркнул и наклонил голову. Когда он поднял взгляд, я видела это на его лице: вот она — правда. Я ужасала его до такой степени, как он никогда не боялся чего-то раньше. Я понимала эту эмоцию, потому что тоже ее чувствовала — это почти неизбежное погружение в трагедию. Все в нас казалось трагичным, правда, как одна из тех старых сказов с не очень счастливым концом.
— Последний раз я боялся вот так, когда мне было пять. Это был день, когда Офелия и мой отец обсуждали, кто будет заботиться обо мне. Причина, по которой я был пиздец как напуган в тот день, заключалась в том, что я беспокоился, что это будет она, что она возьмет меня за руку и утащить меня от моего абьюзивного отца-алкоголика и из кошмара Южного Прескотта. Потому что, несмотря на все, она была худшим из двух зол, — веки Вика опустились на его темные глаза, словно мысли увлекли его. — Я...,— начал он, но затем, казалось, что бы он ни хотел сказать, застряло у него во рту по пути на выход, это была уродливая, кровоточащая правда. — До этого…
Мое сердце замерло и застряло в горле, а потом я поняла, что больше не могла стоять. Я опустилась на колени перед ним, чтобы мы были лицом к лицу, всего лишь два подростка со старыми душами и горой карт, сложенных против них.
Но знаете, в этом веселье. Видеть, как побеждает аутсайдер. Вот, чего я хотела: какого-то доказательства, что справедливость и месть существуют, что плохие люди могут быть наказаны, что хорошие могут победить, даже если это редкость. Надежда, точно. Штука с крыльями…
— Она прикасалась к тебе, не так ли? — спросила я, потому что это единственное, чего я никогда не ожидала увидеть в прошлом Вика.
Он был настолько осторожным человеком. Он так хорошо скрывал свою боль. Он маскировал ее своим доминированием. Но он только что стал взрослым, и не оставил всю эту детскую боль и травму позади, как он думает.
— Ее…, — выдохнул он, глядя в мое лицо с серьезным выражением лица, выдающим весь этот многострадальный страх. — Ее друзья. На роскошных вечеринках…, — он замолчал и облизал свои губы, на мгновение, закрыв глаза и проведя обеими руками по лицу. Он надолго задержал их там, а потом опустил их себе на колени и посмотрел на меня с выражением лица, сделанного из обсидиановых глаз и резкого, как опасный нож, рта. — Это, это…извращение, оно уже давно протекает в Спригфилде. Это не ново. Ничто из этого.
Какое-то мгновение я сидела на месте, пальцы подрагивали на моих коленях. Моя голова была забита белым шумом гнева. Это то, с чем я сталкиваюсь уже очень и очень давно. Но, как неоднократно предупреждал меня Виктор, я должна контролировать его и бросить его в нужное время, в нужную цель.
— А затем они забрали моего ребенка…, — прорычал он, и я закрыла глаза, мое тело ломалось от количества мурашек. — Они отняли у меня моего гребанного ребенка, — из меня вышел вздох, когда он обхватил меня руками и притянул к себе.
Почему-то уже ожидая этого движения, я обвила руки вокруг его шеи и прижала его так, словно от этого зависела судьба вселенной.
Полагаю, что, блять, так и есть на самом деле, раз, так получилось, что он — центр моей вселенной.

10
Девочки Стейси согласились встретиться со мной в салоне маникюра в конце квартала. И под салоном маникюра я имела в виду ту девушку, чья тетя сделает вам маникюр за пятнадцать баксов, а выглядеть он будет так, будто вы заплатили три сотни в захудалом заведении в Оук-Парке со странным французским названием.
— Покойся с миром, любимая, — сказала одна из девушек, хмуро и мокрыми глазами смотря на свои розовые ногти в форме балерины. — Черт, прости, — она провела рукой по лицу и покачала головой. — Подруга, дело с ногтями идет в гору. Просто…это тяжело без Стейси, понимаешь?
— Это все моя вина, — сказала другая девушка, ее лицо было избито и покрыто синяками. Очевидно, недавно, из нее выбили все дерьмо. Даже хуже, чем из меня. Полагаю, это та девушка из банды Стейси, которая вернулась живой. — Я выбрала клиента. Я…и была той, которая сказала этим ублюдкам из «Банды грандиозных убийств», что работаю на Хавок, — она резко отвернулась, ее заплетенные косы покачнулись от движения. — Уверена, что ты здесь не чтобы убить меня?
— Я здесь, чтобы сказать, что мы хотим видеть вас в нашей банде, — произнесла я, и несколько девочек обменились взглядами друг с другом.
Они, казалось, не были так удивлены, как я думала. Я посмотрела на женщину напротив меня, какую-то шикарную, тридцати с чем-то лет, которая превращала мои неровные ногти в усладу для глаз. Черный матовый лак, форма балерины, каждый ноготь вручную расписан филигранной буквой, относящейся к Х.А.В.О.К, и благословлен каким-нибудь драгоценным камнем. На моем правом указательном пальце она проколола дырочку в кончике ногтя и надела на него кольцо, которое совпадает с тем, что я ношу в пупке.
— Не удивительно, — сказала одна из них, смотря на ее фиолетовые ногти и бросив на меня взгляд, граничащий между враждебностью и любопытством. Словно она не могла сдержаться, ее взгляд устремился на Хаэля Харбина, который сидел на стуле позади меня и с любопытством наблюдал за происходящим, словно он никогда раньше не находился посреди кучки сучек Прескотта, делающих маникюр. Это вроде фишки этого района. — Что еще вы бы сделали? Учитывая, что вы провалились в сохранении жизни Стейси. Я думала, Хавок должны были быть нашими ангелами мести, не так ли? Что ж, докажите.
— Не разговаривай с ними так, Тифф, — сказала первая девушка, которая оплакивала Стейси. — Они спасли наши задницы. Думаешь, мы все не были бы мертвы, если бы не Хавок? Кроме того, это мы ограбили «Банду грандиозных убийств», — девушка повернулась ко мне, кивнув головой, словно она уже приняла решение. Я смутно узнала в ней девушку, которая терлась об того парня в столовой в тот день, когда Стейси официально отозвала свой запрос Хавок. — У тебя есть план, не так ли, девушка Хавок?