снова плачу, когда я знала об этом целый гребанныймесяц?
— Ты плачешь, потому что, наконец, приняла тот факт, что тот, кого ты любишь, сделал что-то непростительное, — сказал Каллум с жесткой честностью.
Я отстранилась настолько, чтобы взглянуть на него, гадая, не говорил ли он снова о своей бабушке.
— Я не люблю Пэм, — сказала я, потому что это правда.
Не люблю. Но, возможно, я любила, когда-то.
— Любишь, — сказал он, повторяя мои мысли, словно эти шикарные голубые глаза могли считать каждую мою эмоцию, просившуюся по мне. — Но в отличии от моей бабушки, у тебя нет стольких хороших воспоминаний, чтобы сбалансировать плохое. Ты только что осознала, что Памела Пенс так же мертва, как и Пенелопа, и так же ушла, как и она.
Я опустила взгляд на свои кроссовки, прижимаясь ближе к ногам Кэла.
Памела должна умереть за то, что сделала. Блять, я искренне хотела похоронить ее заживо. Так как уже поздно, полагаю, я буду искать помощи у одной из девочек Стейси. Смерть от простыней теперь была очень реальной возможностью.
— Она не дала мне никаких ответов, Кэл. Ни одного. Словно она, блять, не могла объяснить мне о моем отце, или о ее отношениях с родителями, или даже то, как она…как…, — я не хотела заканчивать это предложение, словами выразить вопрос о том, как именно Памела убедила Пен принять эти таблетки или что Сара Янг увидела на скрытой камере, которая стала причиной ареста. — А я хотела ответов. Я хотела, чтобы все мои проблемы были завернуты в бант. Но этого никогда не случится. Мне просто придется…существовать с незнанием и догадками, и я ненавижу это.
Каллум обхватил мое лицо и наклонился, чтобы посмотреть на меня, его рот находился близко к моему настолько, что, клянусь, я могла почувствовать вкус его дыхания, и это было самой аппетитной вещью в мире. На вкус он был как чистая, нефильтрованная одержимость, смешанная с истиной любовью и пропитанная честностью.
— Иногда мы не получаем всего, что хотим. Иногда остается неизвестность, и нам просто нужно научиться с ней жить. Жизнь беспорядочна, странная и извращенная, но даже среди всех этих шипов есть розы.
— Блять, я так сильно хочу поцеловать тебя сейчас, — пробормотала я, накрывая его руки своими, прижимая их к своему лицу.
Каллум улыбнулся, но он не обязал меня, пока нет.
— Все, что я знаю о своей бабушке, — это то, что я собрал воедино от других людей, и из тех коротких моментов дня, когда она забывала быть осторожной, когда забывала, что убила собственную дочь, потому что отчаянно хотела сына, — он провел большим пальцем по моей нижней губе, а я стала очарованная. Очарованная, изнывающая желанием и нуждающаяся. — Она убила свою собственную дочь, потому что когда-то та же самая дочь помогла избавиться от тела ее мужа. А затем, позже, когда та же самая дочь угрожала свидетельствовать против нее, она убила и ее тоже, украла ее сына и вырастила этого сына, как своего собственного, — Кэл замолчал, и я поняла, что как бы сильно мне было необходимо поговорить о своем прошлом и моей долбанутой семейке, ему это тоже было нужно. — Так что я понимаю, что ты чувствуешь. Потому что у меня никогда не было всех ответов. Моя бабушка…ее болезнь сильно ухудшилась, так что она не могла дать мне их. Даже если бы могла, я сомневаюсь, что она рассказала бы мне всю правду. Так что я просто засунул это подальше, за более важными вещами, и затем это перестало так много значить.
— Какие, например, более важные вещи? — прошептала я, и Кэл облизал нижнюю губу.
— Например, моя любовь к тебе, — выдохнул он, а затем поцеловал меня со всей силой этого сказочного рта.
Клянусь, на время этого поцелуя я позабыла, что он на самом деле злодей в этой истории. На время этого поцелуя верила, что я — принцесса, которую он только что спас из башни, которую он унесет в вечное блаженство.
А затем нас на меня обрушилась реальность, и я вспомнила, что мы грязные и злые, распутные, непристойные и похотливые, и я могла делать, что, блять, захочу с этим мужчиной, потому что он — мой. Всегда был. Всегда будет.
Мои руки опустились к молнии его джинсовых шорт, пока его язык завладевал моим ртом, подвергая меня заклинанию, которое, я не совсем уверена, что не было еще и проклятием. Каллум наступал на меня, пока я не оказалась прижата к каменной стене, наши тела были частично скрыты решеткой, покрытой плющом. Была вероятность, что другой ученик мог наткнуться на нас здесь, извращенных и сплетенных вместе, словно шипы на краю башни из слоновой кости, но мне было наплевать.
Я лишь хотела касаться, целовать и обнимать кого-то, кто заботился обо мне, кого-то, о ком я заботилась в ответ. Потому что мне не нужна Памела или любовь, которую я должна была получать от нее. Я вышла и обнаружила свою собственную любовь. И не то, чтобы романтичная любовь — наивысшая категория, просто так получилась, что наивысшую любовь, которую обрела с парнями Хавок, просто такой оказалась. Романтика. Секс. У нас было все это. Прямо сейчас я могла умереть счастливой, подумала я, хоть все еще и продолжала дрожать и трястись от глубины предательства моей матери.
Она убила мою сестру.
Моя мать, женщина, которая родила нас, которая вырастила нас, которая издевалась над нами.
Она убила мою красивую, прекрасную сестру.
Моя правая рука обхватила основание члена Кэла, так сильно сжимая его, что он заворчал, подначивая меня снова толкнуться моим вспотевшим кулаком. Он делал то же самое со мной, обнаружив мою набухшую в тренниках киску и мастерски скользнув одним пальцем, чтобы проверить мою готовность. То, что он там обнаружил, заставило его застонал и потереться об меня, ища горячего трения между нашими телами, пока его дыхание было маленькими вздохами. Воздух склонялся к весне, но зима еще не ослабила свою хватку над долиной, так что, хоть мы и бегали какое-то время, все мои обнаженные части тела покрылись мурашками от холода.
Мне нравилось эту ощущение быть наказанной природой.
— Кэл, — пробормотала я, всасывая его нижнюю губу в свой рот, пока его веки не затрепетали и он не издал маленький стон, звучащий рвано. — Разверни меня и трахни, пока не станет больно.
— Берни, — сказал он, звук был чем-то между наказанием и лаской.
Я еще несколько раз сжала его член, а потом убрала руку, и он сделал то же самое. Как я и просила, Кэл положил свои руки на мои бедра и закружил меня, пока не оказалась лицом к каменной стене кремового цвета. Мои ладони прижимались к ней, спина была выгнута, а моя задница приподнята наверх ради его зрительного удовольствия. Каллум выругался про себя, когда стянул треники по пухлому изгибу моей задницы, и, хоть я и не видела его, я чувствовала, как он восхищался ею.
Он провел горячим большим пальцем по моему входу — заднему — и продолжил двигать им вниз, пока не обнаружил влагу моей киски, затем слегка вошел внутрь. По нему пробежала дрожь, которую я почувствовала даже от такого простого прикосновения.
— Трахни меня в задницу, — пробормотала я, и Кэл издал еще один звук, который мог быть рычанием, или всхлипом, или и тем и другим. Я зазывала его темноту поиграть, а он не был вполне уверен, что хотел выпускать ее. Рискнув посмотреть через плечо, я обнаружила, что он наблюдал за мной, словно он ожидал, чтобы мои глаза встретились с его. — Сделай это, пожалуйста.
— У нас нет никакой смазки, — колебался Кэл, что было верным замечанием.
Я была достаточно образована, чтобы знать, что у вас должна быть при себе хорошая смазка, если вы собирались трахнуть кого-то в зад. Но это не то, чего я хотела прямо сейчас, чего настолько осторожно спланированного, легкого и продуманного.
— Мне все равно, — сказала я, облизывая губы, чувствуя бешенное биение моего сердца. Мои треники собрались на коленях, моя задница отведена назад и была на виду у любого, кто мог пройти по этой маленькой тропинке между двумя зданиями. Не важно. Хавок правили этим кампусом так же, как правили школой Прескотт. Эти детишки могли быть при деньгах, но они все знали про Дональда Ашера. Некоторые из них, вероятно, знали про Мейсона Миллера. Дело в том, что вы можете жить в золотой клетке. Можете даже окружить себя охраной, собаками и системами безопасности. Но этому маленькому, крошечному паучку с настолько злым ядом, что может один укусом вызвать остановку сердца, нельзя помещать забраться в щели. — Я хочу, чтобы было больно, Кэл. Хочу почувствовать себя живой и существующей в этом моменте, и я хочу забыть все о Памеле, Найле, Саре и «Банде грандиозных убийств»…
Каллум снова содрогнулся. Он мог быть монстром, чудовищем, но он мой пес войны, и я так хорошо держала его на поводке, что он не мог ответить на мою безудержную жадность. Выругавшись в очередной раз, Кэл сплюнул на руку, смазывая свой член слюной и убирая предэякулят со своего кончика.
Я повернула голову обратно к камню, а затем позволила ей повиснуть между плечами, закрывая глаза, чтобы я могла сосредоточиться на ощущении левой руки Кэла на моем бедре, его большой палец снова прошелся по моему входу. Он очень нежно толкнулся им внутрь, и я зашипела от смеси дискомфорта и удовольствия. Когда он засунул его немного дальше, часть с дискомфортом исчезла, а затем настала моя очередь дрожать и трепетать от его прикосновения.
— Блять, так узко, — пробормотал Кэл, и мне стало интересно, делал ли он это раньше, прикасался ли когда-либо к чье-то заднице так, как он ласкал мою. Эта мысль заставила яро вспыхнуть ревности и злости, но я отбросила ее в сторону и проигнорировала. — Не уверен, что помещусь туда.
Мрачный звук слетел с моих красиво накрашенных губ, и я провела языком по нижней губе от предвкушения, когда Каллум сменил большой палей на два пальца. Пальцы на ногах сгибались внутри кроссовок, когда он скользил ими внутрь и входил, приятно и осторожно, медленно, терпеливо.