скорее всего, выстрелила бы в Мартина, будучи осторожной, чтобы не задеть Мари, удерживаемой у его бока и завернутой в его руках так, как сейчас. Но жизнь устроена не так.
Вы не можете планировать, оценивать и высчитывать все, чего хотите, но иногда происходят случайные события, которые могут изменить траекторию развития всего мира. Сейчас был один из них.
Мартин — отец Хаэля, так что он смог получить допуск в кампус, чтобы прийти сегодня. А еще, он состоял в «Банде грандиозных убийств», так что он знал про Хавок, про все, что мы делали, про вендетту с его боссом. Он был зол, в отчаянии и жесток. И когда он спустил курок, выстрелив в собственного сына, я оказалась на пути пули — будто была рождена для этого места, для этого падения. Даже когда Хаэль издал яростный рев, даже когда он отчаянно попытался выстрелить в отца, чтобы нанести упреждающий удар.
Дело в том, что уже было поздно.
Звук выстрела Мартина похож на звук выхлопа автомобиля, но боль…боль была неописуемой. Будто тебя пронзило раскаленное железо, которое прожигало и обжигало плоть, пока проходило через нее. По правде говоря, я уверена, что выстрелы Мартина слились в непрерывную очередь — настолько быстрой была эта расправа, что Хаэль выпустил в отца всю обойму, затем набросился на уже обмякшее тело и успел схватить его еще до того, как оно рухнуло на землю.
В порыве мрачной ярости и бурного отчаяния Хаэль выхватил охотничий нож из ножен на лодыжке — такой же, какой носил Максвелл Баррассо, хотя тогда я этого еще не знала. Все, что я знала, это что все повторялось по кругу, все проигрывалось снова, повторялись те же манеры и движения. Я думала о шраме на руке Хаэля, который брал начало в плече и заканчивался на кончике пальца, хоть я и не видела его.
Тот, который нанес его отец.
Так что вполне соответственно, что Хаэль взял бы это нож и вонзил бы его отцу прямо в грудь. Было так много крови, казалось, Хаэль купался в ней. Он снова пырнул своего отца ножом. И снова. И снова. Столько же раз, сколько Мартин выстрелил в меня, Хаэль вонзал в него свой нож.
О, он, наконец, убил его, подумала я и тогда-то и поняла, что что-то не так. Тогда-то я и опустила взгляд и увидела всю кровь, и на короткое мгновение я вспомнила кровь, стекавшую по моим бедрам. Вспомнила сбежавшего Оскара, когда у меня были месячные и Оскар трахнул меня. Вспомнила про то, как она текла во время выкидыша, и то, как мальчики столпились вокруг меня в ванной. Вспомнил про кровь в школе, и про корону на моей голове, и про тот раз, когда Кали пырнула меня ножом. Каждый значимый момент моей жизни испачкан в крови. Пропитан ею. Поглощен ею.
Сейчас я должна была бы бежать, но я этого не сделала. Я перестала двигаться, несмотря на то, что продолжала говорить своему телу бежать, и это чертовски меня злило, потому что я не могла оказаться ближе к Хаэлю, чтобы обернуть свои руки вокруг него, прижать к себе и крепко обнимать.
Когда я упала, когда мои колени достигли земли, было так много крови, земля была настолько красной, и все было, таким мокрым… Мое дыхание стало странным, задыхающимся, когда я упала вперед, ладонями ударившись об землю. Но мои локти не удержали меня, и в итоге я рухнула, упав лицом на землю. Энергии во мне хватило лишь настолько, чтобы повернуть голову набок, чтобы увидеть Хаэля. Мой. Всегда мой. Мои парни Хавок.
Его мать теперь ползла ко мне, рыдая, дрожа и бормоча на французском. Она продолжала нашептывать мне, когда перевернула меня на спину, положив мою голову на свои колени.
— Все хорошо, — выдавила она, в ее голосе был слышан сильный акцент.
Вскоре она перешла обратно на французский, говоря прекрасные вещи, которые я не понимала, пока она убирала мои волосы со лба. Теперь я закашляла, и все шло кругом.
Вот, как все должно было случится. Хавок был создан ради меня. Я была создана для Хавок.
— C’mere, Blackbird, c’mere28, — пробормотал Хаэль, когда забрал меня у своей матери, его голос надрывался, когда он достал телефон из кармана и поднес его к лицу. — Давай, давай, отвечай, черт подери…, — Хаэль остановил свою ругань, его голос надорвался в грубый всхлип, когда он пробормотал в трубку «бред сивой кабылы», а затем швырнул его в сторону.
Я смутно осознавала, что он сложил руки вокруг рта и издал оглушительный вой, который насквозь разнесся по лесу и, словно нож, пронзал остальных парней. Часть меня была уверена, что я чувствовала, как все они возвращались, чтобы проверить нас, придя в движение, их шаг по лесному полю были тяжелыми и громкими.
Должно быть, я отключилась, потому что следующее, что я помнила, это как была окружена Хавок и что-то болело. Именно эта боль на самом деле заставила меня очнуться, жестокий, мучительный, ужасный вид боли, которая казалась бесконечной и всеобъемлющий, словно у меня не было иного выбора, кроме как поддаться ей.
Вместо пятерых мужских лиц, сформированных временем, насилием и болью, по-декодански красивых, совершенно порочных…я увидела лица пяти милых мальчиков, стоящих на другой стороне детской площадки. Моя одежда была слишком хорошей для этой части города, а мое дыхание было поверхностным, потому что я боялась. Не знаю, какой была их первая мысль при виде меня, когда они все обернулись и увидели меня, одетую в дизайнерскую одежду и извивающуюся.
Какой, должно быть, я выглядела? Как, должно быть, я звучала?
— Берни! — голос Виктор был странным, чем-то разбившимся на осколки.
Он прижался обеими руками к ране в моей груди, и я закашляла, забрызгав лицо Каллума кровью. — Черт подери, — через минуту он изменил свое положение и впился двумя пальцами в рану рядом с моим сердцем. — Какую артерию я пытаюсь пережать? — огрызнулся он на кого-то.
Думаю, на Хаэля.
Ты делаешь мне больно, попыталась сказать я, но, казалось, мои губы не могли вымолвить ни единого звука. Сегодня я накрасила их особым цветом. Он назывался «Триумф», но его вкус был похож только на кровь. И на сожаление. И на прощания.
— Нам нужна скорая, — выдавил Аарон, его телефон был прижат к уху, когда он положил руку на руку Виктора, словно не мог не просить помощи.
Мои глаза нашли глаза Каллума, и я увидела, что их голубизна была другой. Влажной. В его глазах стояли слезы. Он плакал.
Он знал.
Он, блять, знал.
— Ты должна была следовать приказам, — сказал Оскар, настолько отстраненно, что он также мог парить в миллионах милях отсюда.
Он наклонился и прижался своим лбом к моему. Думаю, его тоже трясло. Сказать сложно, потому что все было расплывчатым.
— Блэкберд, — это был теплый голос Хаэля, но он не звучал так, словно улыбался.
Что-то было не так. Я лишь хотела, чтобы он улыбался. Я слегка наклонила голову набок, но, видимо, не могла сфокусироваться на нем. Его карие глаза дрогнули передо мной, когда я безуспешно попыталась поднять свою руку в его направление.
— Берни, — всхлипнул маленький голосок, в нем слышалось сопение.
Я едва смогла распознать, что Хизер звала меня. Хизер, которая была в безопасности. Хизер. Моя последняя оставшаяся сестра. Мой мир. Мое сердце.
Тепло и нежность. Я позволила своим тяжелым векам закрыться, когда на меня нахлынули воспоминания. Застенчивая улыбка Аарона, когда он протянул мне свежую пачку мелков, где все кончики были острыми и неиспользованными, в то время как все остальные мелки были сломаны и тусклы. Каллум, когда пригласил меня на танец и заставил позабыть, что я должна была оплакивать погибшего отца. Хаэль, когда позволил мне опробовать его велосипед, держа его и подталкивая меня, даже когда я уже упала и поцарапала его. Оскар, использующий ножницы детей, чтобы сделать мне платье из тысячи кусочков бумаги. Виктор, столкнувший ребенка с горки за то, что тот дергал меня за косички.
Я снова закашляла, а затем сладкий, красивый свет прошелся по мне.
Я больше не боялась.
Я — королева Хавок.
Моя смерть этого не изменит.
И закончить жизнь вот так? Этому всегда было суждено случиться.
Без необходимости защищать меня в Хавок больше нет нужды.
Моей последней мыслью перед смертью было: я вас освобождаю, мальчики. Я, блять, вас освобождаю.

30. Аарон Фадлер
Были моменты, когда я сожалел о тех вещих, что совершил. Был ли я слишком груб? Переступил ли я слишком много линий? Но я никогда не сожалел о Бернадетт Блэкберд.
Я сидел на больничном полу, обхватив колени руками, прижав рот к окровавленной штанине джинсов. В тот момент я чувствовал себя нелепо семнадцатилетним — словно мой день рождения никогда не наступит, словно навечно заперт в бесконечных коридорах школы Прескотт, выискивая темные уголки и подавляя мятежи.
— Она была мертва, — прошептал Каллум, его голос был рванным, таким я его раньше не слышал.
Он давал трещину и разбивался на осколки с каждым словом, как разбитое стекло, впивающееся в мои барабанные перепонки. Потребовалось чрезвычайное физическое усилие, чтобы держать руки подальше от ушей. На самом деле, я хотел впиться в них пальцами до тех пор, пока барабанные перепонки не повредятся настолько, что я не услышу ни слова, которое мог произнести врач.
Время смерти…
Смерть.
Бернадетт мертва? Когда мы должны были защищать ее? Как? Почему? Я не понимал ничего из этого.
— Она пока не мертва, — огрызнулся Оскар, посмотрев на своего друга, словно он мог с большой долей вероятности убить его.
Я едва ли мог взглянуть на них. Вместо этого, я пытался оторвать свое внимание от Вика. Я никогда не видел его таким, как сейчас, вращающим свое кольцо вокруг пальца. Если Бернадетт не станет, он вернется домой и пустит пулю себе в голову.
Я ненавидел его, потому что знал, что у меня не было такой роскоши. Хизер нужен был кто-то, кто позаботится о ней. Кара и Эшли нуждались во мне. Я закрыл глаза и почувствовал теплую руку на своем плече. Подняв голову, я увидел Хаэля со стаканом из пластика в его другой руке. Он протянул его мне.