— Мои волосы похожи на волосы Берни? — спросила Эшли, протягивая мне баночку красной краски для волос.
Она была в виде спрея, который держится день, но девочки были ею одержимы. Мое сердце пропустило удар при звуке имени Берни, а горло сжалось и горело, как бывало, когда я думал о ней. Так всегда случалось со мой, этот физический протест быть разлученными друг с другом.
Я чувствовал такое на протяжении десятого класса, когда предал любовь всей своей жизни, моего лучшего друга и самого любимого человека в целом чертовом мире по правильным причинам. Чтобы дать ей шанс. Чтобы отослать ее из Прескотта. От Хавок и всей нашей гребанной жестокости.
И, как будто самым поганым и ужасным образом, мои пророчества, мои страхи и мои тревоги сбылись.
Я взял кончики каштановых волос Эшли, покрашенных в красный, и перекинул их через спинку стула, на котором она сидела. На стуле также было полотенце, чтобы красный дым не попал на мебель, пока я пшикал.
Мысли о Бернадетт…о том, как ее подстрелили…о том, как она умирала…убивали меня.
— Все, готово, — выдавил я, проводя рукой по лицу, когда Эшли подскочила со стула и помчалась к зеркалу, где Хизер все еще рассматривала свои розовые локоны — цвет, который посвящался Пенелопе так как, видимо, лично она его ненавидела.
Я тяжело опустился на один из стульев, пока мы ждали, когда Кара закончить нагромождение браслетов из своей обширной коллекции.
Стеклянные двери открылись позади меня, и вошел Хаэль.
Нашли глаза встретились, и я подумал, не почувствовал ли он, о чем я думал. Его вина лежала глубоко, но мы все знали, что в этом не было его вины. Не знаю, сколько времени потребуется для того, чтобы убедить его в этом факте, но мы сможем.
— Вы, блять, серьезно опаздываете, — сказал он, осматривая дом, словно будет скучать по нему. В некоем странном смысле я тоже буду. Но еще я буду чувствовать облегчение о нового начала в другом месте. В любом случае, у нас было немного времени, которое нужно чем-то занять. Мы не двигались пару месяцев. — Хочешь, чтобы я отвез? Раз ты, ну знаешь, водишь, как гребанная бабуля.
— Пошел ты, — огрызнулся я, минуту играясь со своим телефоном. — Мы даже могли бы заехать к «У Уэсли» на обратном пути? Хоть мы и закончили школу, а забегаловка вроде как точка для школы Прескотт, думаю, мы можем ездить туда столько, сколько захотим. В конце концов, мы королевские особы Прескотта, не так ли? Не хочешь проверить, если кто-то еще хочешь поехать туда?
— Принято, — сказал Хаэль, выскользнув обратно на запах травки.
Это наш собственный сорт — Хаос в школе Прескотт — и он чертовски вкусный. Я бы покурил, если бы мне не нужно было отвозить трех маленьких девочек на вечеринку.
Мои губы смягчились, когда я подумал про Бернадетт в ее розово-белом Кадиллаке Эльдорадо, ее волосы развивались на ветру. Я резко выдохнул, прямо перед тем, как открылась задняя дверь и Хаэль появился вместе с Виктором, Каллумом и Оскаром позади него.
— Если мы все поедем в «У Уэсли», тогда я пойду, — сказал Вик, когда промчался мимо, и я вздохнул.
Что касалось «Банды грандиозных убийств», то мы были вне опасности — по крайней мере, так казалось, учитывая их внутренние распри и борьбу за власть в Портленде — и за нами больше не следил VGTF, но Вик хороший лидер, и он держал нас в напряжении, напоминая нам, что нам нужно быть осторожными на каждом углу.
Особенно после того, что случилось с Берни.
Меня охватила боль, и мне пришлось ухватиться за стол, чтобы удержаться и вспомнить, как дышать. Берни лежала лицом вниз на земле, на ее губах булькали кровавые пузырьки, хирург, которая вышла и убрала маску со своего лица…
Я снова поднял взгляд, когда Эшли взяла меня за руку.
— Пошли! — захныкала она, когда Оскар бросил на нее снисходительный взгляд, а Кэл надел толстовку.
Даже, если Вик возьмет свой байк, нам, как минимум, понадобится Бронко и Камаро. Или, полагаю, мы могли взять Кадиллак.
— Хорошо, хорошо, — подбадривал я Кару и Эшли, выходящих через парадную дверь, а затем остановился рядом с Хизер, когда она проверяла прическу в зеркале в последний раз.
Улыбка подразнила края моих губ, созданная из смеси горечи и радости. Как в одну минуту все могло быть плохо, а в следующую — все стало хорошо? Как Бернадетт могли подстрелить? Как она могла умереть?
Я снова выдохнул, сжав руки в кулаки, а затем заставил себя расслабить их.
— Теперь ты готова? — спросил я, когда Хизер, наконец, повернулась ко мне.
Она кивнула, и я выставил за дверь и ее, направляясь наверх к открытой двери спальни — место, которое так тесно переплетено с воспоминаниями о Бернадетт, что я никогда не мог смотреть на него и не думать о ней.
Никогда.
Даже через миллион лет…
Бернадетт Блэкберд
День выпускного…
Было так много способ закончить историю, похожую на мою. Если бы я попробовала, то сделала бы это так.
Рожденная из мести и закаленная ненавистью
Каждый акт мести был криком любви,
Отчаянием продолжать верить,
Поцелуями, которые обжигали кожу и навсегда оставляли следы,
Отчаянным вид разрушения, сломленный хаос, беспредел, который
Полз под вашей кожей и заставлял истекать кровью,
Анархией, которая возникала внутри извращенного сердца.
Лишь истинная победа приходит с принятием и прощаниями скорби.
Лишь истинная победа приходит с любовью.
Я умерла в тот день. На самом деле. Мне тоже сложно в это поверить. Особенно в мирную часть. Потому что после всего, через что я прошла, я предполагала, что когда, наконец, потеряю контроль над своим телом, то обнаружу себя, стремительно скатывающейся к какому-то адскому существованию. Вместо этого я почувствовала радость, потому что я сделала так, что эти последние мгновения что-то значили. Казалась, еще слишком рано прощаться, но какая-то часть меня понимала, что я снова их увижу где-то, однажды, в каком-то месте.
Потому что любовь, подобно нашей, не умирает вместе с телом.
Вы на самом деле считали, что любовь Хавок настолько хрупкая?
Блять, нет.
Так что, когда врачи — эта чересчур прекрасная группа женщин в больнице. Генерала Джозефа, которым я никогда не отдавала должного — заставили мое сердце снова биться, я проснулась с резким шоком осознания. Здесь, Бернадетт, здесь то место, где ты сейчас должна была быть.
Мои глаза перекатились на затылок, и люди вокруг меня были довольно-таки расплывчатыми, что они с таким же успехом могли быть ангелами.
— Есть гребанный пульс! — прокричала одна из них, что было еще как стиле Прескотт, что можно было сказать в отделении неотложной помощи.
Это последнее, что я помнила перед тем, как снова уснуть. Не знаю, на самом ли деле мои губы улыбались или я просто улыбалась в душе.
Но улыбка была.
И она была окрашено в ярко-красный цвет победы.
Аарон Фадлер
Два месяца после выпускного…опять
Лежа на моей кровати, с наушниками в ушах и телефоном на животе, это была Бернадетт Саванна Блэкберд.
Улыбка дразнила уголки моих губ, когда я закрыл глаза, вспоминая слова, которые слетели с губ хирурга, словно чудо, которое я почувствовал за гранью заслуженного получить, словно молящийся у ног всемогущего бога.
«Мистер Ченнинг, она жива».
Конечно, хирург сказала еще много всего после, но я зацепился за это слово и, казалось, не мог с него сдвинуться. Жива. Она жива.
Берни вытащила левый наушник и посмотрела на меня с приподнятой бровью. Несмотря на то, что хозяйская спальня, технически, принадлежит всем нам — возможно, ей и Вику больше всего, но все же — если ей нужно было подумать или нужно время побыть одной, она всегда приходила сюда.
— Мы готовы, — сказал я, а затем зашел в комнату, чтобы предложить руку помощи.
Берни потянулась и взяла ее, даже если она не полностью вернулась в свою прежнюю физическую форму, но ее рот и нахальство вернулись в полной силе еще в больнице.
— Наконец-то привели в чувство своих сопляков, да? — спросила она, когда упала в мои объятия, а я посмотрел на нее с каждой унцией любви и нежности, переполняющих меня изнутри.
Иногда их практически было слишком много, что казалось, словно все эти желания и стремления выйдут за пределы и затопят мир. Настолько сильно я любил ее, настолько, что мог похоронить мир под простыней этого чувства.
— Сопляки официально приведены в чувства, — сказал я, опуская свой рот на ее для поцелуя, который на вкус был как наш самый первый. Он пронзал мой рот, одновременно прорезая меня насквозь, выливая на пол всю мою неуверенность и уязвимость. Это было идеально, именно здесь я и должен быть прямо сейчас, в этом месте, где каждый поцелуй снова и снова на вкус ощущается, как первый. — На обратном пути мы заедем в «У Уэсли», и…все идут.
— О, хах, — сказала Берни, когда зарылась лицом в мою грудь, ее руки вцепились в мою футболку. — Вот почему все идут? Ради картошки фри и молочных коктейлей? Это никак не связано с тем, что меня подстрелили, а вы, ребята, одержимы заботой обо мне?
— Я бы не сказал просто одержимы, — начал я, пальцами поглаживая ее волосы и изо всех сил стараясь скрыть улыбку, которая освещала мои губы. — Я бы сказал фанатично. Или рьяно. Что-то такое.
Бернадетт рассмеялась, и, клянусь, это был самый красивый звук, который я слышал за всю свою жизнь.
— Хорошо. Горячие, страстные, пылкие, пылающие, демонстративно заряженные мужчины, — она еще раз поцеловала меня, но на этот раз в щечку, а затем отстранилась, чтобы пойти к двери, одетая в мои старые треники и футболку с какой-то политической надписью на ней.
Берни надела обувь, когда я последовал за ней вниз по лестнице и через гостиную, выходя через дверь и направляясь к ожидающим машинам.
В направление будущего, который с каждым нашим шагом казалось все светлее и светлее.