Несмотря на то, что ей положено вести себя спокойно, Берни выхватила ключи от Кадиллака из рук Хаэля, открыла дверцу и забралась внутрь. Она включила песню — Grandson — «Dirty» — и нажала на кнопку, которая опускала крышу.
Теплый, августовский ветер развевал ее волосы вокруг лица, когда она надела солнечные очки и посмотрела через плечо на троих маленьких девочек на заднем сидении.
— Готовы? — спросила она, когда Вик сел на байк, а Хаэль сел в свою Камаро. Оскар и Каллум какое-то время смотрели на меня, прежде чем присоединиться к Хаэлю. Улыбка подразнила уголки моих губ, когда Берни врубила громкость на полную, и я обошел машину спереди, ласково похлопав Бронко, проходя мимо, и забрался в Кадиллак с пассажирской стороны.
— Погнали, — сказала Берни, засунув жвачку между ее губами и дерзко лопнув ею, прежде чем выехать на дорогу с девочками, поднявшими свои руки и визжащими от восторга.
Ветер испортит их прически, но давайте будем честны, я в любом случае паршиво справился.
Я откинулся назад на сидении и рассмеялся, когда Бернадетт на всей скорости помчалась по улице, Камаро и Харлей следовал позади нас. Свита Хавока на дне рождения маленького ребенка. Звучит примерно правильно.
Потому что Хавок, ну, мы не делаем ничего в пол силы.
Эпилог. Бернадетт Блэкберд
Три месяца спустя…
Костер был таким высоким, что целовал небо; Он был сделан из старого картона и обрезков дерева, собранных с местных помоек, он был явным и гордым творением рук школы Прескотт. Я стояла перед ним в своей розовой кожанке Хавок, пока ждала, когда ко мне присоединятся парни.
Ты здесь, Бернадетт Блэкберд, подумала я с легким вздрагиванием губ. Прошел год с тех пор, как мы с Виктором поженились на этом участке, на участке, который теперь был нашим. Участок, который мы можем начать реконструировать, когда теперь Вик достиг всех рубежей, намеченных для него бабушкой Руби.
Черт, только пережить прошлый год было довольно-таки впечатляющим. А затем в конце концов оказаться здесь? Влюбленными? Как семья? Это был не просто хаос в школе Прескотт. Это было разрушение. Это был беспредел. Это была анархия. Это была чистая победа. И мы, блять, пережили все это.
Я достала пачку сигарет из своего заднего кармана моих кожаных штанов и засунула одну в рот.
— Огоньку? — спросил Хаэль Харбин, и я повернулась, чтобы посмотреть на него, стоящего рядом со мной с зажигалкой в руках.
Он предложил ее мне, и я наклонилась, оставляя сигарету между своими губами, пока смотрела в его глаза, цвета горького шоколада. Некоторые кусочки были немного слаще других, но не путайте это дерьмо с шоколадом «Milky Way».
— Я собиралась посмотреть, как близко смогу подойти к костру, прежде чем дым не успел меня выдать или волосы не вспыхнули, — я сделала резкий вдох, мои губы были накрашены в тот же красивый красный, который на вкус был как свобода и новые начинания, но, возможно, я просто поэтично рассуждала. В конце концов, цвет назывался «Победа».
— Больше никакого риска в этом году, Бернадетт. У тебя и так уже было достаточно случаев, когда ты едва избежала опасности, — его голос смолк, и я просто знала, что снова думал об этом, о тех последних, нескольких, ужасных моментах до того, как его отец выстрелил в меня.
До того, как он убил его. До того, как я умерла и вернулась к жизни благодаря рукам нескольких очень профессиональных врачей.
— Не надо, — прошептала я, прильнув к нему и позволяя его руками обнять меня за талию. — Перестань винить себя. Я уже говорила тебе: единственный способ, которым ты можешь получить мое прощение за этот момент, это перестать просить его и перестать чувствовать вину.
— Знаю, — пробормотал он со стоном, потираясь о мою голову. — Я пытаюсь, но это нелегко.
Я вспомнила словам мисс Китинг в последний день школы — ничто стоящее никогда не дается легко — и улыбнулась. В последнее время Бреонна была потрясающей. Она не только бывала няней, когда нам нужно было, но когда я лежала в хозяйской спальне в доме Аарона, выздоравливала и обкуривалась, чтобы пережить боль, она приносила мне много вкусностей. Видимо, ее мама была иммигранткой из Ганы, и она научилась от нее готовить. Последние несколько месяцев я ела то, о чем не слышала никогда в жизни.
Но было хорошо, похоже на поездку, пока я была прикована к кровати.
У меня было предчувствие, что мы с Бреонной станем друзьями надолго.
Ну, с ней и Верой — что не удивительно — и, возможно, Сарой Янг.
Мы проводили много времени вместе, учитывая все допросы и прочее дерьмо, через которое она заставила меня пройти, как только я достаточно поправилась, что отвечать. И все же, что бы не случилось в кампусе в тот день, это было бесспорная самозащита. Нельзя напасть с штурмовыми винтовками на кучку старшеклассников и не найти вины в нападавших. Тем не менее, чтобы избежать обвинений в незаконном хранении оружия, мы должны были дать ей показания под присягой, чтобы она могла использовать их в суде, о том, что именно произошло с момента исчезновения Хизер до того, как в меня стреляли.
Тем не менее, я не могла злиться на Сару Янг. Она выдвинула обвинения против отца Найла, его брата, против всех богатых, высокородных придурков, вовлеченные либо в круг торговлю людьми, либо в отмывание денег через фонд матери Тринити.
Тринити… Все, что я знаю, это что ее отец выгнал ее мать из дома. Пока Тринити живет с им, но до меня дошли слухи, что она больше не фигурировала в его завещании. Тем не мене, слухи все еще распространялись по Спрингфилду. Не важно, пошли ли они из школы Фуллер или из одного из районов Оак, мы всегда знаем и всегда слышим. Потому что мы — Хавок, и этот гребанный город принадлежит нам.
— Между Бриттани и моим отцом, — выдохнул Хаэль, но мы оба знали, как обстояли дела у Бриттани.
Не очень хорошо. Рич Пратт получил стипендию во Флориде, так что он уехал надолго. А Бритт пришлось объяснять папочке Форрест, что у нее более, чем один, потенциальный папочка ее ребенка. Ее подруга Дженифер — через связи Веры в социальных сетях — рассказала нам, что она начала работать в книжном магазине матери в центре Фуллера. Может, нахождение в окружении всех этих слов и всех этих миров внесут какие-то изменения в ее жизнь? В любом случае, это не наша проблема.
— Мы запросто можем сказать «между Офелией и Памелой»…Хаэль, семья по очереди прибирает беспорядок друг за другом. Это то, что мы делаем. Мы принадлежим друг другу, так что твои проблемы — мои проблемы, а мои…
Хаэль повернул мою голову к нему и поцеловал меня, стоя позади, оставляя меня бездыханной и жаждущей, как обычно происходило с мальчиками. Мы — ненасытные, дикие, маленькие язычники, увлекающиеся еженедельными вакханалиями. Как только мы переедем в этот дом — и подальше от иногда слишком наблюдательных глаз Мари, которая жила с нами — такие вакханалии будут происходить, скорее всего, через день. Или, возможно, каждый день, по крайней мере какое-то время.
Мы целовались, пока к нам не присоединились остальные парни, рассеявшись вокруг костра в переднем дворике старого, готического дома, которым дорожила Руби, который она оставила своей дочери, потому что, хоть она и знала, что Офелия была змеей, она не могла не позаботится о ней в последний раз.
Аарон и Оскар сели на старую скамейку, которую мы перетащили через лужайку, в то время как Кэл опустился в приседе на камень. Мы с Хаэлем оставались на месте, а Виктор руководил нами, как альфа-волк своей стаей.
— Есть одно письмо, — сказал он, показывая нам конверт, который ему передал адвокат во время встречи в понедельник. Он не прикасался к нему с тех пор, но оно лежало на стол несколько дней, задумчиво и молчаливо, храня все свои секреты в прессованной цветочной бумаге. — Вероятно, мне следует зачитать его вслух.
Он уставился на него, словно предпочел бы бросить его в огонь и смотреть, как оно горело, но его любопытство взяло вверх, и он, наконец, открыл его. Страница раскрылась в его руках, а Виктора застали за прочтением слов его бабушки Руби.
— Виктор, — начал он, когда моя кожа покрылась мурашками, и я вспомнила письмо Пенелопы мне, то, которое она оставила в своем дневнике и которое Сара Янг отдала мне, хоть и не должна была. Я читала его так много раз, что несмотря на то что теперь оно было запятнано слезами, я все еще помнила каждое слово в нем. Кроме того, я сделала сотни фотографий на телефон и загрузила их на облако, на всякий случай. — Мы не всегда получаем то, что хотим. Чаще всего мы не получаем даже то, что нам нужно. Твоя мать получила все, чего она хотела, в чем нуждалась, чего желала, о чем мечтала, чего вожделела, чего жаждала.
Не знаю, поэтому ли она превратилась в человека, которого я больше не узнавала, в того, кто, казалось, позабыл, какого это чувствовать, заботится или дорожить. Но поэтому я так и поступаю, потому оставляю все тебе.
Но только на этих условиях.
Я хочу, чтобы ты научился добиваться своего. Хочу чтобы ты учился — и точка. Хочу, чтобы ты был честным. В основном, я хочу, чтобы ты научился любить. Потому что любовь — самая могущественная из известных сил во Вселенной. Она противостоит логике и делает дураками всех нас, но еще она дает нам причину продолжать идти, даже когда вокруг мрак и кажется будто мир рушится.
Я люблю тебя Виктор, и потому оставляю тебе целый мир.
Виктор перестал читать, а затем опустил письмо.
Затем Хаэль отпустил меня, чтобы я могла подойти к Вику, и он притянул меня в свои сильные руки и прижал к себе, настолько крепко, что я знала, что он испытывал целую гамму эмоций, хоть и не признавался в этом.
— Целый мир…, — сказал он через какое-то время, выдохнув в мои волосы. Виктор слегка отстранил меня, чтобы мог своими большими руками обхватить мое лицо и поцеловать меня, пока я не стала ничем иным, как духом, сердцем и источником эмоций, которые взлетали и падали. — Она оставила мне целый мир, — он взглянул в мои глаза, а затем поднял взгляд, чтобы посмотреть на мальчиков — его мальчиков, наших мальчиков — прежде чем снова обратить свое внимание ко мне. — А теперь я даю его тебе.