— Значит, Куколев-старший ни о чем не знал?
— Ни сном ни духом… Представляете, что ему пришлось пережить?
— Но для чего она убила Якова Семеновича? Бывший любовник, брат мужа… Не из ревности же, что он завел роман с баронессой?
— Само собой, нет. Причина, как говорил Зеленский, банальнейшая: деньги. Оказывается, Лиза все-таки рассказала матери о своем сговоре с Марфой Никитичной, и та решила этим воспользоваться. Нина Александровна справедливо полагала, что свекровь сочтут пропавшей без вести, и в случае смерти Якова Семеновича все наследство достанется старшему брату, а не Оленьке. Закон действительно был бы на его стороне. Что касается Лизы, мать, видимо, уговорила ее и дальше никому не рассказывать о побеге бабушки. Сама Лиза мне в этом не призналась, но я уверен, что так оно и было.
— Как-то грустно, — заметил Сафонов, — оттого, что убийцей оказалась женщина.
— А кто говорил: венец творения, венец творения!
— Но мне кажется, у вашей истории есть один существенный недостаток. Бледен вышел характер Нины Александровны. Вы не находите?
— Нет, не нахожу.
— По-моему, чего-то в ней недостает, читатели могут не поверить. Обычная женщина, мать, жена, пусть неверная, как она решилась на такое? С точки зрения психологии, все не вполне убедительно.
— Я же вам русским языком сказал, у нее были козьи глаза.
— Боюсь, для читателей этого будет мало.
— Ну, не знаю, не знаю, чего вам еще не хватает, — обиделся Иван Дмитриевич.
— Нужно объяснить, откуда в ней такая холодная, расчетливая жестокость. Кто виноват в том, что она стала убийцей? Время? Наше общество? Или всему виной дурные наклонности, развившиеся под воздействием внешней среды?
— Да вы когда-нибудь видали козу?
— Редко, но бывало, — честно отвечал Сафонов, который был городским жителем в третьем поколении.
— Вот завтра утречком сходите в деревню, — сказал Иван Дмитриевич, — да поглядите. А после поговорим: хватает ли, нет ли.
Как обычно, к концу рассказа Иван Дмитриевич заплел в косицы обе свои бакенбарды. Некому было сказать ему: «Чучело ты мое! Посмотрись в зеркало!» Жена всю жизнь пыталась отучить его от этой привычки, но жизни ей не хватило. Она умерла год назад и лежала неподалеку отсюда, на деревенском кладбище. На ее надгробном камне Иван Дмитриевич выбил стихи собственного сочинения:
Земное странствие сверша,
Освободясь от тела,
Чиста, как свет, твоя душа
В мир лучший улетела.
Было уже за полночь, когда Сафонов закрыл тетрадь и они поднялись из-за стола.
— Прогуляемся немного, — предложил Иван Дмитриевич. ׳
Вышли в сад. У земли ветер почти не ощущался, но на вершинах деревьев тревожно шелестела листва, уже подсохшая, легкая, по-осеннему чуткая к малейшему движению воздуха. Было то время года, когда березы и липы трепещут под ветром, совсем как осина — иудино дерево.
По траве стелился туман, семь звезд Большой Медведицы стояли на склоне роскошного сентябрьского неба.
— Помните, вы рассказывали про игру, в которую играли с Ванечкой, — сказал Сафонов. — Там в конце пути победителя ждал ангел с коробкой, но что в ней лежало, в этой коробке, Ванечка не знал. Вы нарочно ему не говорили, потому что при раскрытии тайны разочарование неизбежно?
— Верно, — улыбнулся Иван Дмитриевич. — Когда что-то очень хочешь узнать и наконец узнаешь, то в любом случае всегда чувствуешь себя обманутым.
— Сейчас я нахожусь в положении вашего Ванечки. История кончена, убийца найден, однако я так до сих пор и не знаю, каков смысл надписи на жетоне. Вы боитесь, что я буду разочарован?
— В любом случае сказать я обязан. Можете написать об этом, хотя, сдается мне, цензура не пропустит.
— Здесь что-то политическое?
— Отнюдь. Просто у бедного Якова Семеновича где-то на детородном органе имелись маленькие родимые пятнышки. Семь родинок, и расположены в точности, как звезды Большой Медведицы. Ну, а врата… Чего тут долго объяснять! Мы с вами не дети.
Некоторое время Сафонов обалдело молчал, затем расхохотался.
— И всем своим любовницам, — закончил Иван Дмитриевич, — он преподносил на память такие штучки.
— Зачем? — давясь от хохота, спросил Сафонов.
— А черт его знает! Дарил, да и все. Какая здесь может быть особая причина? Так, покуражиться.
Сафонов припал к дереву и продолжал смеяться.
— Вот вы смеетесь, а мне почему-то грустно, — сказал Иван Дмитриевич.
Сафонов замолчал. Он почувствовал, что есть в мире нечто, не доступное его перу. Они стояли рядом в мокрой траве. Иван Дмитриевич последний раз посмотрел на небо, повернулся и пошел к дому. Верная Каллисто никогда не гасила огонь в своей спаленке, а его собственная спальня была пуста, ни одно окошко не светилось ему навстречу.
Тот жетончик, который Нина Александровна оставила в «Аркадии», чтобы сбить с толку полицию, Иван Дмитриевич на следующий день после поминок зашвырнул в Неву. Теперь оставалось ждать, когда Ванечке прискучит второй, найденный в лесу. Тогда можно будет потихоньку избавиться и от него.
Но однажды, вернувшись домой и зайдя в детскую, он заметил, что возле коробки из-под халвы сегодня почему-то не выставлены часовые. Егеря, неусыпно стоявшие здесь день и ночь, валялись в груде кубиков.
— Что, — спросил Иван Дмитриевич, — караул устал?
Он заглянул в коробку и невольно вздрогнул. Жетончик превратился в большого черного жука с торчащими из спины подкрыльями.
— Вот-те раз! Где же твоя штучка?
Ванечка объяснил, что поменялся на улице с соседским мальчиком. Во взгляде сына читался немой вопрос: не продешевил ли?
— Жук лучше, — осторожно сказал Ванечка.
— Гораздо лучше, — согласился Иван Дмитриевич.
— Он ведь живой.
— Конечно.
Подошла жена. Все втроем присели над коробкой и смотрели. Жук был квелый, Ванечка уже успел потерзать его своей любовью. Он лениво шуршал по дну мохнатыми лапками, а за окном шелестел дождик. Бабье лето кончилось, наступала осень.
РАЗМЫШЛЕНИЯ АВТОРА О СВОЕМ ГЕРОЕ
«В детективах, — писал большой любитель и знаток этого жанра Уильям Соммерсет Моэм, — нам приходится многое принимать на веру. Мы верим, что убийца норовит оставить на месте преступления окурок сигареты необычной марки, перепачкать ботинки какой-то редкостной глиной или, забравшись в будуар великосветской дамы, щедро украсить отпечатками своих пальцев самые неожиданные места. В конце концов, все мы можем оказаться в горящем доме, погибнуть под колесами автомобиля, которым управляет наш недруг; нас могут даже столкнуть в пропасть, но мы ни за что не поверим, что кого-то из персонажей способен растерзать крокодил, хитроумно припрятанный в гостиной уютного особняка где-нибудь в Дорчестере, или что в результате козней некоего злодея на героя романа при посещении им Лувра упадет и расплющит его в лепешку статуя Венеры Милосской».
Моэм полагал, что классические способы заполучить труп, столь необходимый писателю для детективного сюжета, по-прежнему остаются непревзойденными — в пистолет и яд готов поверить любой. Но отечественных авторов, работавших в жанре детектива, до недавнего времени преследовал встававший еще перед Юрием Олешей роковой вопрос: где рядовой советский убийца возьмет револьвер? Бдительные редакторы настаивали даже на том, что поразить свою жертву из двустволки имеет право лишь человек, регулярно платящий членские взносы в охотобщество. Круг потенциальных отравителей тоже был страшно узок. Тут необходимо было иметь диплом кандидата химических наук или, по крайней мере, фармацевта. Другое, не менее жесткое, цензурное правило состояло в следующем: убийцей непременно должен быть уголовник, которого ищет и находит милиция. Чудаки-пенсионеры и проницательные любители кактусов не подпускались к расследованию на пушечный выстрел.
Зато теперь времена изменились. Теперь, в полном соответствии с правдой жизни, автор волен предоставить в распоряжение отрицательного персонажа целый арсенал — от банального пистолета Макарова до арбалета с прицелом ночного видения, какие использовали английские десантники при высадке на Фолклендских островах, от гранатомета до ракетных установок и взрывных устройств всех систем. Цензура канула в прошлое вместе с колбасой по 2.90, но радости это уже не вызывает.
«Чем ты интересней для историка, тем для современника печальней», — писал о XX столетии поэт Николай Глазков. Перефразируя, скажем: чем больше материала для авторов криминальных романов, тем хуже для читателя. Никто теперь не жалуется на отсутствие сюжетов, и по одной лишь газетной хронике всякий желающий легко может написать «крутой» детектив, где, по выражению Чейза, убийство совершается не для того, чтобы снабдить писателя трупом, а в силу куда более веских причин. Отныне, опять же, увы, не погрешив против истины, автор может густо залить кровью страницы своего романа, на которых в дьявольском хороводе сплетаются продажные чиновники, вожди мафиозных кланов, ночные бабочки, наемные убийцы, террористы, политические авантюристы, подпольные торговцы оружием, содержатели казино, банкиры с отнюдь не экзотическими для нашего слуха фамилиями. Но что касается лично меня, я сохраняю верность классической традиции, чаще всего ограничиваясь единственным трупом в начале повествования. Я не люблю убивать моих персонажей, и если по законам жанра иногда все же вынужден так поступать, то в качестве орудия смерти выбираю что-нибудь попроще — яд, например, архаически всыпанный в бокал с вином. Гостиная кажется мне идеальным полем сражения. В отличие от детективов-суперменов, мой любимый герой-сыщик неуклюж, страдает одышкой и едва знает, где надо нажимать, чтобы выстрелило. Его оружие — старомодная наблюдательность и знание «во человецех сущего». Я понимаю, что бессмысленно воевать с таким оружием против современных монстров. Это все равно как пытаться остановить танк, стреляя по нему из трубочки жеваной бумагой. Именно поэтому своих героев я предпочитаю помещать в те давно минувшие эпохи, когда человек, вооруженный подобным образом, еще мог победить силы зла, и его победа не казалась вовсе уж фантастической.