– Невероятно, Дэзи, – откликнулась Кэте. – Просто невероятно.
Дэзи наслаждалась своим триумфом.
– Ну что, уж этого вы, полагаю, никак не ожидали? – обратилась она к Равичу.
Тот бережно поставил орхидею в изящную высокую хрустальную вазу.
– Нет, этого, признаться, не ожидал.
Дэзи удовлетворенно кивнула и принялась собирать сумочку, перчатки и пудреницу.
– Мне уже пора. У Луизы в пять коктейль-прием. Министр ее пожалует. Сейчас чего только не болтают. – Она встала. – Кстати, Фреди и Марта снова разбежались. Она отослала ему подаренные драгоценности. Уже в третий раз. И, представь, всякий раз действует безотказно. Этот осел доверчив, как ягненок! Искренне полагает, будто его любят не из-за денег. Он все вернет ей снова и в награду за бескорыстие подарит что-нибудь еще. Как всегда. Он-то, святая простота, не догадывается, а она уже присмотрела себе утешительный приз у Остертага. Он всегда только там ей покупает. Рубиновую брошь, ромбом, камни отменные, крупные, чистейшая голубиная кровь. Ловко, ничего не скажешь.
Она расцеловала Кэте Хэгстрем.
– Прощай, милочка. Теперь ты по крайней мере в курсе, что вообще в мире творится. Скоро ты отсюда выберешься? – Она посмотрела на Равича.
Тот встретился глазами с Кэте.
– Пока что нет, – сказал он. – К сожалению.
И подал Дэзи манто. Темная норка без воротника. Шубка для Жоан, мелькнуло у него в голове.
– Приходите как-нибудь вместе с Кэте на чашку чая, – пригласила Дэзи. – По средам у меня почти никого, можем спокойно поболтать. Меня страшно интересуют операции.
– С удовольствием.
Равич прикрыл за ней дверь и вернулся.
– Отменные изумруды, – проронил он.
Кэте Хэгстрем рассмеялась.
– Вот такая раньше была у меня жизнь, Равич. Представляете?
– Вполне. Почему бы и нет? Если сил хватает – прекрасно. Избавляет от многих других забот.
– А я вот уже не представляю.
Она встала с кресла и осторожно пошла к кровати.
Равич внимательно смотрел, как она идет.
– Это ведь более или менее все равно, как жить, Кэте. Можно и с удобствами, не это важно. Важно, ради чего живешь. Да и то не всегда.
Она закинула на кровать свои красивые, длинные ноги.
– Все не важно, – сказала она, – когда столько недель провалялся в постели, а теперь можешь встать.
– Вам не обязательно здесь оставаться, если не хотите. Можете в «Ланкастер» перебраться, только сиделку наймите.
Кэте Хэгстрем покачала головой:
– Нет, останусь здесь, пока не смогу уехать. Здесь я хотя бы избавлена от всех этих Дэзи.
– Гоните их вон, если будут надоедать. Нет ничего утомительнее болтовни.
Она осторожно вытянулась на кровати.
– Вы не поверите, но при всей своей говорливости Дэзи – замечательная мать. Представляете? У нее двое детей, и она превосходно их воспитывает.
– Бывает, – бесстрастно проронил Равич.
Она укрылась одеялом.
– Клиника – все равно что монастырь, – заметила она. – Начинаешь снова ценить простейшие вещи: то, что тебе дано ходить, дышать, видеть.
– Да. Счастье – оно у нас под ногами. Достаточно просто нагнуться и поднять.
Она посмотрела на него.
– Я серьезно говорю, Равич.
– Я тоже, Кэте. Только простые вещи не обманывают ожиданий. А счастья, его, чем ниже падаешь, тем больше подберешь.
Жанно лежал на койке, разбросав перед собой целый веер брошюр.
– Ты почему свет не включаешь? – спросил Равич.
– Мне и так пока видно. У меня глаза хорошие.
Брошюры оказались рекламными проспектами протезов. Жанно добывал их где только можно. Мать недавно принесла ему новую партию. Он показал Равичу особенно красочный. Равич включил свет.
– Это самый дорогой, – пояснил мальчик.
– Но не самый лучший, – возразил Равич.
– Зато самый дорогой. Я страховщикам скажу, что мне только такой нужен. Мне-то он вообще ни к чему. Пусть мне только по страховке за него заплатят. Я и деревянной ногой обойдусь, а денежки приберу.
– У страховщиков свои врачи, Жанно. И у них все под контролем.
Мальчишка даже сел в кровати.
– Это что же, они не оплатят мне протез?
– Оплатят. Ну, может, не самый дорогой. Но деньгами не дадут, проследят, чтобы ты именно протез получил.
– Тогда я протез возьму и тут же обратно продам. Ну, с убытком, конечно. Как вы считаете, процентов двадцать скидки будет достаточно? Для начала-то я десять предложу. Может, вообще имеет смысл с магазином заранее сговориться. Страховщикам-то какое дело, что я возьму – протез или деньги? Их дело раскошелиться, а там какая им разница. Так или нет?
– Конечно. Попробовать можно.
– А для меня разница большая. Мы на эти денежки могли бы сразу прилавок купить и все, что нужно для небольшой молочной. – Он хитровато усмехнулся. – Такой протез с шарниром и всеми прибамбасами кучу денег стоит. Это ж какая тонкая работа! Во лафа!
– От страховой компании кто-нибудь приходил?
– Нет. Насчет ноги и денег пока нет. Только насчет операции и клиники. Нам, может, адвоката нанять? Вы как думаете? Он на красный ехал! Это точно! Полиция…
Вошла медсестра, принесла ужин. Поставила на столик возле койки Жанно. Мальчик замолчал, дожидаясь, когда та выйдет.
– Еды так много, – вздохнул он. – Я в жизни столько не ел. Одному мне все и не осилить. Хорошо хоть мать приходит, она доедает. Тут нам обоим хватает за глаза. А ей экономия. Палата здесь вон сколько стоит.
– Палата в счет страховки оплачивается. Ты в любой можешь лежать.
Серое лицо мальчика озарила лукавая улыбка.
– Я с доктором Вебером уже поговорил. Он мне десять процентов обещал. Ну, он счет страховой компании выставит за все про все, а когда ему деньги придут, десять процентов мне отдаст. Наличными.
– Да ты у нас деловой, Жанно.
– Когда беден, иначе нельзя.
– Это правда. Боли есть?
– Да. Нога болит. Которой нет.
– Это нервы. Они все еще ногу чувствуют.
– Да знаю я. Все равно чудно. Когда у тебя болит то, чего уже нету. Может, это душа моей ноги все еще тут? – Он улыбнулся собственной шутке. Потом аккуратно накрыл верхний судок с ужином. – Суп, курица, овощи, пудинг. Ну, это вот для матери. Она курицу обожает. Дома-то мы ее не часто едим. – Он блаженно откинулся на подушку. – Иной раз ночью проснусь и думаю: как же мы за все за это расплатимся? Ну, спросонок, с перепугу, так часто бывает. И только потом соображаю, что я тут лежу, как сынок богатеньких родителей, и могу просить, чего захочется, и сестру могу вызвать, и та придет, а за все это какие-то другие люди заплатят. Шикарно, правда?
– Да, – согласился Равич. – Шикарно.
Равич сидел в смотровом кабинете в «Осирисе».
– Кто-нибудь еще есть? – спросил он.
– Да, – отозвалась Леони. – Ивонна. Она последняя.
– Зови ее. Ты здорова, Леони.
Ивонна была блондинка лет двадцати пяти, плотненькая, курносая и, как многие ее подруги по ремеслу, с толстенькими ручками-ножками. Она вплыла в кабинет, развязно покачивая бедрами, и приподняла шелковую комбинашку.
– Туда, – бросил Равич, указывая на кресло.
– А так нельзя? – спросила Ивонна.
– Это еще почему?
Вместо ответа она молча повернулась, демонстрируя свой ладный крепкий зад. Он был весь в синих полосах. Кто-то учинил ей нещадную порку.
– Надеюсь, клиент хотя бы как следует тебе заплатил, – заметил Равич. – Это не шутки.
Ивонна покачала головой:
– Ни сантима, доктор. Это не клиент.
– Значит, для удовольствия. Вот уж не думал, что ты охотница до таких забав.
Светясь от гордости и загадочно улыбаясь, Ивонна снова покачала головой. Было видно, что ей все это страшно нравится. Приятно было чувствовать себя важной птицей.
– Я не мазохистка, – выговорила она, щеголяя знанием ученого слова.
– Тогда что? Скандал?
Ивонна выдержала секундную паузу.
– Любовь, – изрекла она и сладко повела плечами.
– Значит, ревность?
– Да. – Ивонна сияла.
– Очень больно?
– От такого больно не бывает. – Она осторожно улеглась в кресло. – А знаете, доктор, мадам Роланда сперва даже не хотела меня к работе допускать. Я ее еле упросила. Хотя бы на часок, говорю, только на часок, для пробы, разрешите! Сами увидите! А теперь с этой синей задницей на меня спрос куда больше, чем прежде.
– Это почему же?
– Сама не знаю. Но некоторые чудики прямо с ума сходят. Ну, заводит их сильно. На прошлой неделе я на двести пятьдесят франков больше заработала. Сколько эта красота у меня еще продержится?
– Недели две-три, никак не меньше.
Ивонна аж языком прищелкнула от удовольствия.
– Если и дальше так пойдет, шубку себе куплю. Лисицу. Вообще-то кошку, но такую, что не отличишь.
– Ну а если не хватит, дружок всегда тебя снова отделать может.
– Нет, ни за что! – с живостью возразила Ивонна. – Он не из таких. Не какой-нибудь клещ расчетливый, вы не подумайте! Если и отлупит, то только в сердцах. Когда найдет на него. А так ни за что – хоть на коленях буду умолять.
– С характером, значит. – Равич вскинул на нее глаза. – Ты здорова, Ивонна.
Она встала с кресла.
– Ну, тогда за работу! А то меня внизу уже старичок ждет. С седенькой бородкой такой. Я ему уже и синяки показала. Он чуть на стенку не полез. Дома-то под каблуком, наверно. Небось спит и видит, как он старуху свою лупцует. – Она залилась колокольчатым смехом. – Все-таки странная штука жизнь, верно, доктор? – И величаво выплыла из кабинета.
Равич вымыл руки. Потом убрал инструменты и подошел к окну. Серебристой дымкой между домами уже сгущались сумерки. Голые деревья тянулись из асфальта, как черные руки мертвецов. В засыпанных окопах на такие иногда натыкаешься. Он распахнул окно и выглянул на улицу. Таинственный час между явью и сном, между днем и ночью. Час любви в укромных гостиницах – для замужних женщин, для женатых мужчин, которые чуть позже будут чинно восседать за семейным столом. Час, когда итальянки в долинах Ломбардии уже начинают желать друг другу felicissima notte