– Большое спасибо, сударь! Желаю приятно провести время! Вы, кстати, стали моложе выглядеть!
– И чувствую себя соответственно. Всего доброго!
Равич стоял на улице. Чего ради он поперся в эту гостиницу? Теперь недостает только еще и в «Шехерезаду» заявиться и напиться там до чертиков.
Он взглянул на небо, испещренное россыпью звезд. Радоваться надо, что все так обернулось. Без лишних слов и ненужных разговоров. Он все знал, и Жоан знала. По крайней мере под конец. Она выбрала единственный верный выход. Никаких объяснений. Объяснения – это уже второй сорт. Для чувств никаких объяснений не требуется. Только действия, только поступки. Слава Богу, у Жоан ничего подобного и в мыслях не было. Она действует. Раз – и готово. И все дела. И никаких тебе туды-сюды. И он тоже только действует. Чего тогда, спрашивается, он тут торчит? Должно быть, всему виной воздух. Этот упоительный коктейль из майской теплыни и парижского вечера. Да и ночи, конечно. Ночью всегда все иначе, нежели днем.
Он снова зашел в гостиницу.
– Вы позволите позвонить?
– Конечно же, сударь. Правда, кабинок у нас нет. Вот аппарат.
– Этого вполне достаточно.
Равич взглянул на часы. Возможно, Вебер еще в клинике. Последний приемный час.
– Доктор Вебер у себя? – спросил он у медсестры. Голос, кстати, был незнакомый. Должно быть, новенькая.
– Доктор Вебер не может подойти к телефону.
– Его что, нет?
– Он здесь. Но он занят.
– Послушайте, девушка, – сказал Равич. – Пойдите и передайте ему, что Равич звонит. Сейчас же. Это важно. Я жду.
– Хорошо, – неуверенно промямлила девушка. – Я, конечно, передам, но он не подойдет.
– Это мы посмотрим. Вы, главное, передайте. Равич.
Не прошло и полминуты, как Вебер взял трубку.
– Равич! Вы где?
– В Париже. Сегодня приехал. У вас что, еще операция?
– Да. Через двадцать минут. Экстренный случай. Острый аппендицит. Потом встретимся?
– Я мог бы приехать.
– Прекрасно. Когда?
– Прямо сейчас.
– Замечательно. Тогда я вас жду.
– Вот вам выпивка, – суетился Вебер. – Вот газеты, вот журналы медицинские. Располагайтесь как дома.
– Мне одну рюмку коньяку, халат и перчатки.
Вебер уставился на него с изумлением.
– Это всего-навсего аппендицит. Это совершенно не ваш уровень. Я и сам с сестричками мигом управлюсь. Вы же наверняка устали с дороги.
– Вебер, сделайте одолжение, позвольте мне прооперировать. Я не устал, и я в полном порядке.
Вебер расхохотался:
– Эк вам не терпится! Соскучились по любимому делу! Отлично. Как вам будет угодно. Вообще-то даже могу понять.
Равич вымыл руки, дал надеть на себя халат и перчатки. А вот и операционная. Он глубоко вдохнул запах эфира. Эжени стояла в изголовье у операционного стола и уже начала наркоз. Вторая сестра, молоденькая и очень хорошенькая, раскладывала инструменты.
– Добрый вечер, сестра Эжени, – поздоровался Равич.
Та едва не выронила капельницу.
– Добрый вечер, доктор Равич, – пролепетала она.
Вебер довольно усмехнулся. Эжени впервые соизволила назвать Равича доктором. А Равич уже склонился над пациентом. Яркий свет ламп заливал стол ослепительным белым сиянием. Этот свет, словно воздушный колокол, отгораживал его от всего остального мира. И от ненужных мыслей. Деловитый, холодный, безжалостный, но и добрый. Равич взял скальпель, поданный ему хорошенькой медсестрой. Сквозь тонкие перчатки он ощутил холодную твердость стали. Было приятно ощутить ее снова и вспомнить. Было приятно из смутной неопределенности наконец-то окунуться в эту точность, безусловную и непреложно ясную. Он сделал разрез. Тоненькая алая струйка крови потянулась вслед за лезвием. Все вдруг стало донельзя просто. Впервые с той минуты, как он вернулся, он вновь почувствовал себя самим собой. Беззвучный, но такой пронзительный свет. Дома, подумал он. Наконец-то дома!
19
– Она здесь, – сообщил Морозов.
– Кто?
Морозов огладил свою ливрею.
– Не прикидывайся дурачком. И не зли старого папашу Бориса при всем честном народе. Думаешь, я не понимаю, чего ради ты за две недели уже третий раз в «Шехерезаду» захаживаешь? Один раз хотя бы с ослепительной синеокой брюнеткой пришел, но два-то раза и вовсе один? Человек слаб, в чем и прелесть его.
– Иди к черту, – огрызнулся Равич. – Не унижай меня, болтливый привратник, в трудную минуту, мне сейчас силы нужны, как никогда.
– Тебе было бы лучше, если бы я тебя не предупредил?
– Конечно.
Морозов посторонился, пропуская двух американцев.
– Тогда отправляйся восвояси и приходи в другой раз, – посоветовал он.
– Она одна?
– Пора бы тебе знать: особу женского пола, пусть даже царственную, без сопровождения мужчины сюда никто не пропустит. Зигмунда Фрейда твой вопрос немало бы позабавил.
– Много ты понимаешь в Зигмунде Фрейде. Ты, видать, напился, вот сейчас как пожалуюсь твоему начальнику капитану Чеченидзе.
– Капитан Чеченидзе, мой мальчик, служил всего лишь поручиком в полку, где я был подполковником. И он об этом все еще помнит. Так что валяй, жалуйся.
– Ладно. Пропусти меня.
– Равич, – тяжеленные лапы Морозова легли ему на плечи, – не будь ослом! Пойди позвони своей синеокой красотке и приходи с ней, если тебе уж так неймется. Раз в кои-то веки послушай мудрого совета. Будет и дешево, и сердито.
– Нет, Борис. – Равич глянул Морозову прямо в глаза. – Дешевые уловки здесь ни к чему. Да и не хочу я.
– Тогда отправляйся домой, – изрек Морозов.
– В вонючий пальмовый зал? Или к себе в конуру?
Морозов выпустил наконец Равича из своих могучих лап и поспешил подозвать такси для вышедшей пары. Равич подождал, пока он вернется.
– А ты разумней, чем я предполагал, – похвалил Морозов. – Иначе уже проскочил бы.
И он чуть сдвинул на затылок форменную фуражку с золотыми галунами. Но прежде чем он успел еще что-то добавить, в дверях показался изрядно подвыпивший молодой человек в белом смокинге.
– Господин полковник! Мне только гоночную!
Морозов подозвал следующее по очереди такси и препроводил к нему пошатывающегося шутника.
– Вы не смеетесь, – сокрушался тот. – Насчет полковника шутка ведь недурна, разве нет?
– Отличная шутка. А насчет гоночной, пожалуй, даже еще лучше.
– Я передумал, – сказал Морозов, возвратившись на место. – Заходи. Наплюй на все. Я бы тоже так поступил. Когда-то это все равно должно случиться. Так почему не сейчас? Покончи с этим, так или эдак. Мальчишество, конечно, зато верный признак, что ты еще не старик.
– Я тоже передумал. Схожу лучше куда-нибудь еще.
Морозов смотрел на Равича с неприкрытым и веселым любопытством.
– Прекрасно, – заметил он наконец. – Тогда этак через полчасика снова увидимся.
– А если нет?
– Ну, значит, через часок.
Два часа спустя Равич все еще сидел в «Клош д’Ор». В кафе было еще почти пусто. Внизу у длинной барной стойки, как попугаи на насесте, о чем-то болтали шлюхи. Тут же околачивались торговцы кокаином, поджидали туристов. Наверху за столиками несколько пар лакомились луковым супом. На банкетке в углу прямо напротив Равича, попивая шерри-бренди, о чем-то перешептывались две лесбиянки. У той, что в костюме мужского покроя, с галстуком, в глазу торчал монокль; вторая, рыженькая пышечка, была в вечернем платье с блестками и глубоким декольте.
«Идиотство, – думал Равич. – Какого черта я не пошел в «Шехерезаду»? Чего испугался? От кого сбежал? Да, растрава в душе только усилилась, я знаю. За три месяца ничего не надломилось, наоборот, только окрепло. И нечего себя обманывать. Это чувство – едва ли не единственное, что поддерживало меня, пока я шастал по закоулкам, прятался по чердакам и каморкам, изводился от одиночества бесприютными, дождливыми, беззвездными ночами. Разлука только все распалила – куда сильнее, чем смогла бы сама зазноба, а теперь вот…»
Сдавленный крик прервал его невеселые раздумья. Он и не заметил, как в зал вошли несколько женщин. Одна из них, смуглая, почти как мулатка, явно сильно подвыпившая, лихо сдвинув на затылок шляпу с цветами, со звоном отбросила на пол обычный столовый нож и направилась вниз по лестнице. Никто не пытался ее задержать. Правда, навстречу по лестнице уже спешил официант. Но подруга мулатки преградила ему дорогу.
– Все в порядке, – заверила она. – Ничего не случилось.
Официант пожал плечами и пошел назад. Равич между тем наблюдал, как рыжеволосая в углу медленно встала. Подруга мулатки, та, что не пропустила официанта, тем временем поспешила по лестнице вниз, к бару. Рыжая стояла молча, прижав руку к пышной груди. Потом осторожно раздвинула два пальца и опустила глаза. На платье теперь виднелся небольшой, в несколько сантиметров, разрез, а под ним – открытая рана. Кожи вообще было не видно, как будто рана зияет прямо в поблескивающем, ирисовом вечернем платье. В ужасе, не веря своим глазам, рыжая смотрела на этот разрез.
Равич непроизвольно дернулся. Но, опомнившись, заставил себя усидеть на месте. Хватит с него и одного выдворения. Он видел: та, что с моноклем, с силой пихнула рыжую обратно на банкетку. А из бара с рюмкой водки в руке уже бежала вторая, та, что не пускала официанта. Та, что в галстуке, зажала рыжей рот и резко отвела ее руку от груди. Вторая выплеснула водку прямо в рану. Дезинфекция подручными средствами, успел подумать Равич. Рыжая стонала, дергалась, но подруга держала ее железной хваткой. Еще две подоспевшие женщины загородили их столик от прочих гостей. Все было проделано весьма умело и быстро. Еще через минуту, словно по мановению волшебной палочки, в зал ввалилась шумная и пестрая ватага лесбиянок и гомосексуалистов. Они обступили столик в углу, поставили рыжеволосую на ноги и, поддерживая, под прикрытием шумящих, болтающих, хохочущих товарок и товарищей как ни в чем не бывало вывели из кафе. Большинство гостей вообще почти ничего не заметили.