– Не слабо, да? – спросил кто-то у Равича за спиной. Это оказался официант.
Равич кивнул.
– А в чем дело-то вообще?
– Да ревность. Эти извращенцы та еще публика.
– Но остальные-то откуда так быстро набежали? Прямо телепатия какая-то.
– Они все чуют, месье, – сухо заметил официант.
– Наверно, все-таки кто-то позвонил. Но все равно – реакция мгновенная.
– Говорю вам, они чуют. И все одна шайка. Друг на друга никто никогда не заявит. Только никакой полиции – это первое, что они вам скажут. Сами промеж собой разбираются. – Официант взял со стола пустую рюмку. – Вам повторить? Что вы пили?
– Кальвадос.
– Хорошо. Еще один кальвадос.
Он отошел. Равич поднял глаза – и через несколько столиков от себя увидел Жоан. Очевидно, она вошла, пока он болтал с официантом. Во всяком случае, он не заметил, как она вошла. За столиком с ней было двое мужчин. В ту секунду, когда он ее обнаружил, она тоже его заметила. Бледность проступила на ее лице даже сквозь загар. В первый миг она замерла, не сводя с него глаз. Потом резко, с силой отодвинула столик, встала и направилась прямо к нему. Пока шла, лицо ее менялось на глазах. Оно как бы расплывалось, становилось размытым, и только глаза, неподвижные, ясные, как кристаллы, смотрели на него неотрывно. Такими светлыми Равич эти глаза никогда не видал. Они излучали силу и, кажется, чуть ли не гнев.
– Ты вернулся, – то ли сказала, то ли выдохнула она.
Она подошла совсем близко. Словно хотела порывисто обнять. Но одумалась, не стала. Даже руки не подала.
– Ты вернулся, – повторила она.
Равич ничего не ответил.
– И давно ты вернулся? – все так же тихо спросила она.
– Недели две.
– Две недели… а я даже… ты даже не…
– Никто не знает, где ты. Ни в гостинице твоей, ни в «Шехерезаде».
– «Шехерезада»… я же была… – Она запнулась. – Почему ты не написал мне ни разу?
– Не мог.
– Врешь.
– Допустим. Не хотел. Не знал, вернусь ли я вообще.
– Опять врешь. Это не причина.
– Почему же? Я мог вернуться – а мог и не вернуться. Неужели не понятно?
– Непонятно. Зато понятно, что ты уже две недели здесь и даже пальцем не пошевельнул, чтобы меня…
– Жоан, – сказал Равич как можно спокойнее, – этот шикарный загар ты тоже не в Париже нагуляла.
Мимо проходил официант. Он покосился на Жоан и Равича. Видимо, недавняя сцена все еще не изгладилась из его памяти. Как бы невзначай он подошел к их столику и убрал с красной в клеточку скатерти тарелку, две вилки и два ножа. От Равича его тревога не укрылась.
– Все в порядке, – бросил он официанту.
– Что в порядке? – вскинулась Жоан.
– Да так. Было тут кое-что.
Она все еще не сводила с него глаз.
– Ты ждешь кого-то? Женщину?
– Господи, да нет же. Только что здесь была небольшая заварушка. Кое-кого ранили. Я на сей раз не стал вмешиваться.
– Вмешиваться? – До нее наконец дошло. Она сразу изменилась в лице. – Что ты тут делаешь? Тебя же опять схватят! Я теперь все знаю. В следующий раз – это уже будет полгода тюрьмы! Тебе надо уехать отсюда! Я не знала, что ты в Париже. Думала, ты вообще не вернешься.
Равич промолчал.
– Думала, ты вообще не вернешься, – повторила она.
Равич поднял на нее глаза.
– Жоан…
– Нет! Это все неправда! Все! Все неправда!
– Жоан, – почти ласково сказал Равич, – отправляйся за свой столик.
В глазах ее вдруг блеснули слезы.
– Отправляйся за свой столик, – повторил он.
– Это все ты виноват! – выпалила она. – Ты! Ты один!
Она резко повернулась и пошла. Равич чуть подвинул свой столик и снова сел. Снова увидел перед собой рюмку кальвадоса и потянулся выпить. Но не стал. Пока говорил с Жоан, был совершенно спокоен. Зато теперь накатило волнение. «Вот чудно», – подумал он. Мышца на груди предательски дергалась. «Почему именно там?» – пронеслось в голове. Взял рюмку – проверить, не дрожит ли рука. Рука не дрожала. Он выпил, не чокнувшись с Жоан на расстоянии. Мимо пробегал официант.
– Сигареты, – попросил Равич. – Пачку «Капораль».
Закурив, он допил свою рюмку. Снова почувствовал на себе неотрывный взгляд Жоан. «Чего она ждет? – подумал он. – Что я прямо у нее на глазах стану тут с горя напиваться?» Он подозвал официанта и расплатился. Едва он встал, Жоан оживленно заговорила с одним из своих спутников. И не подняла глаз, когда он проходил мимо ее столика. На жестком, холодном, почти безучастном лице застыла напряженная улыбка.
Равич бесцельно бродил по улицам, покуда, сам не зная как, не очутился снова у дверей «Шехерезады». Лицо Морозова расплылось в ухмылке.
– Молодцом, вояка! А я уж почти поставил на тебе крест. Приятно, впрочем, когда твои пророчества сбываются.
– Рано радуешься.
– Да я вовсе не за тебя. Ты-то уже опоздал.
– Знаю. Мы уже встретились.
– Что?
– В «Клош д’Ор».
– Ничего себе… – озадаченно пробормотал Морозов. – Старушка жизнь все еще горазда на сюрпризы.
– Когда ты заканчиваешь, Борис?
– С минуты на минуту. Уже никого. Переодеться только осталось. Зайди покамест, выпей водки за счет заведения.
– Нет. Я тут обожду.
Морозов глянул на него пристально.
– Как ты вообще?
– Вообще погано.
– А ты что, другого ожидал?
– Да. Ждешь всегда чего-то другого. Иди переодевайся.
Равич прислонился к стенке. Рядом с ним старуха цветочница упаковывала нераспроданные цветы. Ему даже не подумала предложить. Глупость, конечно, но ему страшно захотелось, чтобы она хотя бы спросила. Выходит, у него такой вид, будто цветы ему вообще никогда не понадобятся. Он скользнул взглядом вдоль вереницы домов. Два-три окна еще горели. Медленно проползали мимо такси. Чего он ожидал? Он-то хорошо знает. А вот чего он никак не ожидал – это что Жоан сама пойдет в атаку. Хотя почему нет, собственно? Старое, веками проверенное правило: нападение – лучшая защита.
Из «Шехерезады» выходили официанты. Всю ночь они изображали гордых кавказцев в красных черкесках и высоких мягких сапожках. Теперь это были всего лишь усталые люди в штатском. Сами стесняясь своего будничного платья, они вышмыгивали из дверей почти украдкой и спешили поскорее уйти. Последним вышел Морозов.
– Куда? – спросил он.
– Да я сегодня уже всюду был.
– Тогда пошли в гостиницу, сыграем в шахматы.
– Что?
– В шахматы, говорю. Игра такая есть, деревянными фигурами. И отвлекает, и помогает сосредоточиться.
– Ладно, – согласился Равич. – Почему бы и нет?
Он проснулся и сразу почувствовал: Жоан в комнате. Было еще темно, он ее не видел, но точно знал – она здесь. Комната стала иной, окно, воздух, он сам – все стало иным.
– Брось дурить, – сказал он. – Зажги свет и иди сюда.
Она не шелохнулась. Даже дыхания не слышно.
– Жоан, – сказал он, – ты же не в прятки играть пришла.
– Нет, – ответила она тихо.
– Тогда иди сюда.
– Ты знал, что я приду?
– Нет.
– У тебя дверь была открыта.
– Она у меня почти всегда открыта.
Она помолчала.
– Я думала, тебя еще нет, – продолжила она. – Хотела только… думала, ты еще где-нибудь сидишь и пьешь.
– Я и хотел. Но вместо этого в шахматы играл.
– Что?
– В шахматы. С Морозовым. Внизу, у нас в подвале, там как в аквариуме, только без воды.
– Шахматы? – Она вышла из своего угла. – Шахматы! Это же… Как можно играть в шахматы, когда…
– Я тоже так думал, но вполне. И очень неплохо. Одну партию даже выиграл.
– Такого бесчувственного, такого бессердечного…
– Жоан, – сказал Равич, – давай без сцен. Обожаю мелодраму. Но только не сегодня.
– Никакая это не сцена. Я просто до смерти несчастна, вот и все.
– Отлично. Тогда тем более не надо. Сцены хороши, когда человек несчастен не до смерти. Один мой знакомый, когда у него умерла жена, до самых похорон заперся у себя в комнате и решал шахматные задачи. Его тоже посчитали бессердечным, но я-то знаю, что он свою жену любил больше всего на свете. Просто он не знал, как ему быть. Вот и решал шахматные задачи день и ночь, лишь бы не думать о своем горе.
Жоан уже стояла посередине комнаты.
– Так ты с горя в шахматы играл?
– Нет. Говорю же тебе – это был не я, другой человек. Когда ты пришла, я вообще спал.
– Да, ты спал! Как ты можешь спать!
Равич сел в кровати.
– Я знавал еще одного человека, который тоже потерял жену. Так он бухнулся в кровать и проспал двое суток кряду. Теща его была вне себя от негодования. Она не понимала: в безутешном горе человек способен делать самые несуразные вещи. Даже смешно, но как раз на случаи несчастья людьми разработан самый строгий, то бишь самый дурацкий этикет. Застань ты меня здесь пьяным в доску – и приличия были бы соблюдены. Но то, что я играл в шахматы, а потом улегся спать, вовсе не означает, что я чурбан бесчувственный. Я понятно объясняю или нет?
Грохот и звон сотрясли комнату. Это Жоан шарахнула об пол вазу.
– Отлично, – заметил Равич. – Мне эта уродина давно глаза мозолила. Смотри только, не поранься об осколки.
Она отшвырнула осколки ногой.
– Равич, – сказала она, – зачем ты так?
– М-да, – отозвался он. – В самом деле, зачем? Наверно, чтобы собраться с духом, Жоан. Разве не заметно?
Она порывисто повернулась к нему всем лицом.
– Похоже на то. Только у тебя никогда ничего не поймешь.
Осторожно ступая среди осколков, она подошла к нему и присела на кровать. Теперь, в ранних сумерках утра, он хорошо видел ее лицо. И изумился: в нем не было и тени усталости. Молодое, ясное, просветленное лицо. На ней был элегантный плащ, которого он прежде у нее не видел, и платье уже другое, не то, в котором она была в «Клош д’Ор».
– Я думала, Равич, ты уже не вернешься, – сказала она.
– Все затянулось. Я просто не мог приехать раньше.
– Почему ты не написал ни разу?
– А это бы что-то изменило?