я всерьез полагал, что из-за этой женщины, если она не вернется, он лишится сна? Да какое ему дело до всей этой дешевки? Он достал сигарету и закурил. Во рту пересохло. Только теперь до него дошло, что радиола все еще играет. Она как раз снова завела пластинку, с которой начала – «Я буду ждать…». Он прошел в гостиную и выключил музыку.
Когда он вернулся, Жоан по-прежнему лежала на кровати. Вроде бы все в той же позе. Однако халат был распахнут чуть шире, чем раньше.
– Жоан, – сказал он, – чем меньше мы будем выяснять отношения, тем лучше.
– Не я начала.
Больше всего ему хотелось схватить флакон духов и запустить ей в голову.
– Знаю, – ответил он. – Начал я, я и заканчиваю.
Он повернулся и двинулся к выходу. Но не успел он дойти до двери, как Жоан оказалась перед ним. Захлопнула дверь и встала, ухватившись руками за косяки.
– Вот как! – выпалила она. – Ты, значит, заканчиваешь! Просто берешь и уходишь! Как все просто, правда? Но уж нет, мне тоже есть что сказать! Много чего сказать! Ты, не кто иной, как ты, видел меня в «Клош д’Ор» и видел, с кем я там была, а когда я потом пришла к тебе ночью, тебе было плевать, ты переспал со мной, и утром тебе тоже еще было плевать, видно, не натешился, и ты переспал со мной снова, и я любила тебя, а ты был такой дивный и знать ничего не хотел; и я любила тебя за это, как никогда прежде, я знала, ты таким и должен быть, таким, и никаким другим, и я плакала, пока ты спал, и целовала тебя, и была счастлива, когда шла домой, и боготворила тебя – а теперь? Теперь ты приходишь и тычешь мне в нос все, что прежде, когда тебе переспать со мной приспичило, ты великодушно ручкой этак отбросил и позабыть соизволил, – а сейчас снова из-за пазухи вытащил и в нос мне суешь, и оскорбленную добродетель из себя корчишь, и сцену ревности закатываешь, будто ты мне законный муж! Чего ты от меня требуешь? И по какому такому праву?
– Ни по какому, – ответил Равич.
– Вот как! Хорошо хоть это ты понимаешь. Тогда чего ради ты сюда явился и все это мне в лицо тычешь? Почему раньше помалкивал, когда я ночью к тебе пришла? Конечно, тогда-то…
– Жоан, – сказал Равич.
Она умолкла.
Смотрела на него в упор, тяжело дыша.
– Жоан, – повторил он. – В ту ночь, когда ты пришла, я думал, что ты вернулась. Ты вернулась, и этого было достаточно. Но я ошибся. Ты не вернулась.
– Как это не вернулась? Кто же тогда к тебе приходил? Может, дух бесплотный?
– Приходила ты. Но ты не вернулась.
– Что-то больно для меня витиевато. Хотелось бы знать, в чем разница?
– Ты прекрасно знаешь в чем. Это я тогда еще не знал. Зато сегодня знаю. Ты живешь с другим.
– Ах вон что, живу с другим. Снова-здорово! Если у меня появились друзья, значит, я уже живу с другим! Что мне, по-твоему, целый день сидеть взаперти, ни с кем словом не перемолвиться, лишь бы никто не думал, что я живу с другим?
– Жоан, – сказал Равич. – Не будь смешной.
– Смешной? Это кто смешной? Это ты смешной!
– Хорошо, пусть. Мне что, силой тебя от двери оттаскивать?
Она не сдвинулась с места.
– Если даже я с кем-то и была, тебе-то какое дело? Ты сам сказал: ни о чем знать не желаю.
– Правильно. Я и не хотел знать. Считал, что это в прошлом. Что прошло – то меня не касается. Оказалось, все не так. Ошибка. Мог бы и раньше догадаться. Вероятно, я и сам хотел обмануться. Слабость, конечно, только это ничего не меняет.
– Как так ничего не меняет? Если ты признаешь, что был не прав…
– Дело не в том, кто прав, кто не прав. Ты не просто с кем-то была, ты и сейчас с ним не рассталась. И не хочешь расставаться. Я тогда этого еще не знал.
– Вот только не ври, – прервала она его неожиданно спокойным голосом. – Ты всегда это знал. И тогда тоже.
Она смотрела ему прямо в глаза.
– Ладно, – вздохнул Равич. – Будь по-твоему. Допустим, я это знал. Значит, тогда я не хотел этого знать. Знал – и не верил. Тебе не понять. С женщинами такого не бывает. К тому же это все равно ничего не меняет.
Неподдельный, отчаянный, панический испуг вдруг исказил ее лицо.
– Но не могу же я просто так, ни с того ни с сего выставить из дома человека, который ничего плохого мне не сделал? Только потому, что ты вдруг снова объявился? Как ты не понимаешь?
– Понимаю.
У нее сейчас был вид загнанной в угол кошки, изготовившейся к прыжку и вдруг обнаружившей, что прыгать не на кого.
– Понимаешь? – растерянно переспросила она. Яростный блеск в глазах мгновенно потух, даже плечи опустились. – А если понимаешь, зачем тогда так меня мучить? – устало спросила она.
– Отойди от двери.
Равич сел в кресло, удобное, только если в него не садиться. Жоан все еще медлила.
– Отойди, – сказал он. – Да не убегу я.
Она медленно прошла в комнату и картинно упала на тахту. Вид у нее был вконец обессиленный, но Равич знал, что это только вид.
– Дай мне чего-нибудь выпить, – попросила она.
Он видел: она пытается выиграть время. Что ж, пусть, ему все равно.
– Где у тебя бутылки? – спросил он.
– Там, в буфете.
Равич открыл нижнюю дверцу буфета. Там обнаружилась целая батарея бутылок. Явное большинство составляли осанистые пузыри с мятным ликером. Равич с отвращением отодвинул их в сторонку. Только после этого совсем в углу нашлась бутылка «Мартеля» и бутылка кальвадоса. Та, что с кальвадосом, была еще непочатая. Он не стал ее трогать, взял коньяк.
– Это ты перешла на мятный ликер? – поинтересовался Равич.
– Нет, – ответила она все еще с тахты.
– Ну и хорошо. Тогда я несу коньяк.
– Там кальвадос есть, – сказала она. – Кальвадос открой.
– И коньяк сгодится.
– Открой кальвадос.
– В другой раз.
– Но я не хочу коньяка. Я хочу кальвадоса. Пожалуйста, открой бутылку.
Равич снова заглянул в буфет. Справа – пузыри с мятным ликером для кого-то еще, слева – кальвадос для него. Все так домовито, по-хозяйски, любо-дорого смотреть, даже трогательно. Он достал бутылку кальвадоса, вскрыл. Почему нет, собственно? Дорогая сердцу символика любимых напитков, сентиментальной слезой размазанная по душещипательной сцене расставания. Он прихватил две рюмки и направился к столику. Жоан наблюдала, как он разливает кальвадос по рюмкам.
За окном послеполуденное солнце дарило летний день, золотой и огромный. Свет стал ярче, краски насыщеннее, небо синей. Равич глянул на часы. Начало четвертого. Он посмотрел на секундную стрелку, в первый миг решив даже, что та стоит. Но нет, длинный тонкий золотой клювик исправно склевывал деления секунд на циферблате. Хочешь верь, хочешь нет – он пробыл здесь всего полчаса. Мятный ликер, подумалось ему. Ну и вкусы!
Жоан по-прежнему была на синей тахте, но уже сидела.
– Равич, – сказала она мягким, вкрадчивым и все еще утомленным голосом, – это что, опять какой-нибудь твой подвох, или ты и вправду меня понимаешь?
– Никакой не подвох. Чистая правда.
– Правда, понимаешь?
– Да.
– Я так и знала. – Она ему улыбнулась. – Я это знала, Равич.
– Вообще-то не так уж трудно понять.
Она кивнула.
– Дай мне немного времени. Не могу я так сразу. Ведь он ничего плохого мне не сделал. А я вообще не знала, вернешься ли ты. Не могу же я ему так сразу в лоб брякнуть.
Равич залпом допил свою рюмку.
– К чему нам эти подробности?
– Чтобы ты знал. Чтобы понял. Это… словом, мне нужно какое-то время. Он… я просто не знаю, что с ним будет. Он меня любит. И я ему нужна. Он же не виноват.
– Конечно, нет, Жоан. И времени у тебя сколько угодно.
– Да не нужно мне сколько угодно. Совсем немного. Чтобы не сразу. – Она откинулась на подушки тахты. – А эта квартира, Равич, с ней все совсем не так, как ты, возможно, думаешь. Я сама зарабатываю. Больше, чем раньше. Он только мне помог. Он актер. У меня теперь роли в кино, небольшие, правда. Он меня только протолкнул.
– Я примерно так и думал.
– Талант у меня не бог весть какой, – продолжала она. – На этот счет иллюзий я не строю. Но хотелось вырваться из ночного клуба. Там не продвинешься. А здесь можно. Даже без таланта. А я хочу независимости. Тебе, наверно, все это покажется смешным…
– Нет, – сказал Равич. – Это вполне разумно.
Она глянула на него недоверчиво.
– Разве ты не за этим тогда в Париж приехала?
– Ну да.
«Вот она сидит, смотрит на меня, – думал Равич, – сама святая невинность, горько обиженная судьбой-злодейкой и мной заодно. Такая спокойная, почти благостная, ибо первую бурю, слава Богу, пронесло. Она, конечно же, все мне простит, и если я не успею вовремя смыться, еще доложит мне во всех подробностях, как она жила эти последние месяцы, – эта стальная орхидея, к которой я пришел в твердом намерении раз и навсегда с ней порвать и которая уже исхитрилась с больной головы все перевалить на здоровую, чуть ли не меня самого объявив во всем виноватым».
– Все хорошо, Жоан, – сказал он. – Ты уже многого достигла. И еще продвинешься.
Она вся подалась вперед.
– Ты считаешь?
– Несомненно.
– Правда, Равич?
Он встал. Еще минуты три – и его втянут в профессиональный разговор о кино. «С ними лучше вообще никогда никаких диспутов не затевать, – подумал он. – Уходишь всегда побежденным. Логика в их руках – все равно что воск. Никаких слов, только поступки. Раз, и готово».
– Я не совсем то имел в виду. По этой части ты лучше спроси своего специалиста.
– Ты что, уже уходишь?
– Да, у меня дела.
– Почему бы тебе еще не остаться?
– Мне надо обратно в клинику.
Она завладела его рукой и искательно, снизу, заглядывала в глаза.
– Но ты ведь сам сказал, что все закончишь и только потом ко мне придешь.
Он прикидывал, сказать ли ей сразу, что больше он вообще к ней не придет. Но нет, на сегодня, пожалуй, достаточно. И ему, и ей. Выходит, она и тут своего добилась. Но ничего, это все само сделается.
– Ну останься, Равич! – попросила она.