– Святая правда.
– Что?
– Святая правда, – повторил Равич, все еще на нее не глядя. – Зато потом все стало иначе.
– Ну да, потом! Потом! Потом все перепуталось. И было слишком поздно. Это все ты виноват!
– Я знаю.
– Не смей так со мной разговаривать! – Лицо ее побелело от гнева. – Ты даже не слушаешь!
– Слушаю. – Он посмотрел ей в глаза. Говорить, лишь бы говорить, не важно что. – Ты разругалась со своим актером?
– Да!
– Ничего, помиритесь.
Голубой дымок из угла, где столик Хааке. Официант снова наливает кофе. Похоже, Хааке никуда не торопится.
– Я могла бы не признаваться, – проговорила Жоан. – Могла бы сказать, что просто мимо проходила. Но это не так. Я искала тебя. Я хочу от него уйти.
– Обычная история. Без этого не бывает.
– Но я его боюсь. Он мне угрожает. Обещает пристрелить.
– Что? – Равич вскинул голову. – О чем ты?
– Он обещает меня пристрелить.
– Кто? – Он ведь толком ее не слушал. Потом наконец сообразил. – Ах этот? Надеюсь, ты понимаешь, что это не всерьез?
– Но он вспыльчивый ужасно.
– Глупости. Кто грозится убить, тот не убьет. А уж актер и подавно.
«Что я такое несу? – мелькнуло в голове. – К чему мне все это? К чему этот голос, и лицо это, и весь этот шум в ушах? Мне-то какое дело до всего этого?»
– С какой стати ты мне все это рассказываешь?
– Я хочу от него уйти. Хочу к тебе вернуться.
Если ловить такси, на это время уйдет, думал Равич. Пока остановишь, он может уехать, и поминай как звали. Он встал.
– Подожди. Я сейчас.
– Ты куда?
Он не ответил. Быстро пересек тротуар, остановил такси.
– Вот десять франков. Можете подождать меня несколько минут? Мне надо еще кое-что уладить.
Таксист взглянул на купюру. Потом на Равича. Равич подмигнул. Таксист ответил тем же. Задумчиво повертел купюру в руках.
– Это будет на чай, – сказал Равич. – Теперь понятно?
– Понятно. – Таксист ухмыльнулся. – Хорошо, подожду.
– Но поставьте машину так, чтобы сразу тронуться!
– Как скажете, шеф.
Проталкиваясь сквозь поток прохожих, Равич поспешил к своему столику. И тут вдруг у него перехватило горло. Хааке уже стоял в дверях. Жоан снова что-то говорила, но Равич ее не слышал.
– Подожди! – бросил он. – Подожди! Я сейчас! Минутку!
– Нет! – Она вскочила. – Ты еще пожалеешь! – Она с трудом сдерживала рыдания.
Он заставил себя улыбнуться. Схватил ее за руку. Хааке все еще стоял в дверях.
– Присядь! – сказал Равич. – Хоть на секунду!
– Нет!
Она вырывала руку не притворно, всерьез. Он отпустил. Нельзя, чтобы на них обратили внимание. А она уже уходила стремительно по проходу между столиками, вплотную к двери. Хааке проводил ее взглядом. Медленно обернулся на Равича, потом снова в ту сторону, куда ушла Жоан. Равич сел. Кровь застучала в висках. Он достал из кармана бумажник, делая вид, будто что-то в нем ищет. Краем глаза заметил, что Хааке движется между столиками. Равнодушно посмотрел в другую сторону. Только не встречаться с Хааке глазами.
Он ждал. Секунды тянулись бесконечно. Внезапно он похолодел от страха: а что, если Хааке вдруг повернул? Он порывисто оглянулся. Хааке нигде не было. На миг все закружилось перед глазами.
– Вы позволите? – спросил кто-то совсем рядом.
Равич даже толком не расслышал вопроса. Он смотрел на дверь. Нет, в ресторан Хааке не вернулся. Вскочить, пронеслось у него в голове. Побежать, попытаться догнать, пока не поздно. За спиной у него снова раздался чей-то голос. Он обернулся и едва не оцепенел. Оказывается, Хааке подошел к нему сзади и теперь стоял прямо перед ним. Указывая на стул, на котором только что сидела Жоан, он еще раз спросил:
– Вы позволите? К сожалению, свободных столиков совсем не осталось.
Равич кивнул. Сказать что-либо он был не в состоянии. Казалось, кровь замерла в жилах, а потом и вовсе отхлынула и стала утекать. Утекала, утекала беззвучной струйкой куда-то под стул, на котором оставался только пустой тюк тела. Он плотнее прижался к спинке стула. Но вот же перед ним на столе его рюмка. Анисовое пойло молочного цвета. Он поднял рюмку, выпил. Какая тяжелая. Он смотрел на рюмку у себя в руке. Нет, рюмка не дрожит. Это у него внутри дрожь.
Хааке заказал себе коньяка «шампань». Добрый старый коньяк отборных сортов. По-французски он говорил с тяжелым немецким акцентом. Равич подозвал к себе мальчишку с газетами.
– «Пари суар».
Мальчишка покосился в сторону входной двери. Он-то знал: там стоит старуха газетчица и он вторгается на ее территорию. Сложив газету вдвое, он незаметно, как бы невзначай сунул ее Равичу, подхватил монетку и был таков.
«Не иначе он меня все-таки узнал, – думал Равич. – С какой еще стати ему ко мне подсаживаться? Как же это я не предусмотрел?» Теперь оставалось только сидеть и ждать, что предпримет Хааке, а уж потом действовать по обстоятельствам.
Он развернул газету, пробежал глазами заголовки и снова положил ее на столик. Хааке вскинул на него глаза.
– Дивный вечер, – сказал он по-немецки.
Равич кивнул.
Хааке самодовольно улыбнулся:
– Наметанный глаз, верно?
– Похоже на то.
– Я вас еще там, в зале, приметил.
Равич снова кивнул, вежливо и равнодушно. Внутри все дрожало, как натянутая струна. Он никак не мог понять, что Хааке задумал. О том, что он, Равич, во Франции нелегально, Хааке знать не может. Хотя, может, гестапо уже и это известно. Ладно, всему свое время.
– Я вас сразу раскусил, – продолжил Хааке.
Теперь Равич посмотрел на него в упор.
– Дуэльная отметина, – пояснил Хааке, глазами указывая на его лоб. – Лихие нравы студенческой корпорации[29]. Значит, немец. Или в Германии учились.
Он рассмеялся. Равич все еще не спускал с него глаз. Быть не может! Смех, да и только! Тиски внутри разом ослабли, он перевел дух. Хааке вообще понятия не имеет, кто он такой. Шрам на виске он принял за дуэльный рубец. Теперь и Равич рассмеялся. Они с Хааке теперь смеялись вместе. Пришлось сжать кулаки и до боли ногтями впиться себе в ладони, лишь бы унять этот идиотский смех.
– Что, угадал? – не без гордости спросил Хааке.
– Точно.
Этим шрамом на виске его наградили в подвалах гестапо, и Хааке при сем лично присутствовал. Кровь тогда заливала глаза, затекала в рот. А теперь Хааке сидит перед ним, полагая, что это шрам от студенческой дуэли, и кичится своей догадливостью.
Официант принес Хааке его коньяк. Хааке с видом знатока понюхал благородный напиток.
– Что да, то да, – заявил он. – Коньяк у них и впрямь отменный. Но в остальном… – Он по-свойски прищурился. – Сплошная гниль. Народ иждивенцев. Кроме спокойствия и сытости, ничего не надо. Где им против нас.
Равичу казалось, что он не сможет вымолвить ни слова. Стоит ему раскрыть рот – и он схватит рюмку, разобьет о край стола и этой «розочкой» полоснет Хааке по глазам. Из последних сил сдерживаясь, он осторожно взял рюмку, допил, аккуратно поставил на стол.
– Что это вы пьете? – поинтересовался Хааке.
– Перно. Это теперь вместо абсента.
– А-а, абсент! Пойло, из-за которого все французы импотенты, верно? – Хааке довольно ухмылялся. – Прошу прощения, я, конечно, не вас лично имел в виду.
– Абсент запрещен, – пояснил Равич. – А это безобидная замена. Абсент вызывает бесплодие, а не импотенцию. Из-за этого и запрещен. А это анис. На вкус как микстура от кашля.
«Смотри-ка, получается, – изумлялся Равич. – Идет как по маслу. И я даже не слишком волнуюсь. Отвечаю, причем легко, без запинки. Внутри, правда, жуть, воронка, и в ней все черно – но на поверхности все спокойно».
– Живете здесь? – поинтересовался Хааке.
– Да.
– Давно?
– Всю жизнь.
– Понимаю, – задумчиво протянул Хааке. – Немец-иностранец. Родились здесь, да?
Равич кивнул.
Хааке отхлебнул коньяка.
– Некоторые из наших лучших товарищей тоже не в Германии родились. Первый заместитель фюрера – в Египте. Розенберг – в России. Дарре вообще из Аргентины. Решает не происхождение, а образ мыслей.
– Исключительно, – твердо поддакнул Равич.
– Я так и думал. – Лицо Хааке светилось довольством. Он слегка подался вперед, и на миг показалось, что он даже прищелкнул под столом каблуками. – Кстати, позвольте представиться: фон Хааке.
Произведя примерно ту же пантомиму, Равич ответил:
– Хорн.
Это была одна из его прежних вымышленных фамилий.
– Фон Хорн? – уточнил Хааке.
– Да.
Хааке кивнул. Он явно проникался все большим расположением к собеседнику. Еще бы, приятно ведь встретить человека своего круга.
– Вы, конечно, хорошо знаете Париж?
– Неплохо.
– Я имею в виду отнюдь не музеи. – Хааке улыбнулся свойской ухмылкой светского бонвивана.
– Понимаю, о чем вы.
Арийскому сверхчеловеку захотелось гульнуть, а он не знает, где и как, подумал Равич. Заманить его сейчас в какую-нибудь дыру, в сомнительный кабак, в притон к девкам, лихорадочно соображал он. Куда-нибудь, где можно без помех…
– Здесь ведь чего только нет, верно?
– Вы не так давно в Париже?
– Приезжаю раз в две недели дня на два, на три. Считайте, что с инспекцией. По весьма важным делам. Мы за последний год многое тут организовали. И все отлично работает. Особо распространяться не могу, но… – Хааке усмехнулся. – Здесь, знаете ли, почти все можно купить. Продажная нация, пробы ставить негде. Почти все, что нужно, нам уже известно. И даже искать ничего не надо. Сами все несут. Государственная измена здесь чуть ли не форма патриотизма. Прямое следствие многопартийной системы. Всякая партия норовит продать другую, а заодно и национальные интересы, ради собственной выгоды. А получается, что к нашей выгоде. У нас тут много единомышленников. Причем в очень влиятельных кругах. – Он поднял свой бокал, убедился, что тот уже пуст, и поставил на место. – Они даже не вооружаются. Уверены, что нам от них ничего больше и не требуется – лишь бы они не вооружались. Если вам сказать, сколько у них танков и самолетов… Со смеху умрете. Чистой воды государственное самоубийство.