Равич внимательно слушал. Он был сосредоточен до предела, и все равно перед глазами как-то все плыло, словно во сне, когда вот-вот проснешься. Столики, официанты, приятная вечерняя суета, скользящие по улице вереницы машин, луна над домами, зазывные всполохи реклам на фасадах – и напротив, глаза в глаза, словоохотливый матерый изувер, на чьей совести тысячи жизней, включая и его, Равича, жизнь, которую он если не загубил, то уж порушил точно.
Мимо прошли две молодые женщины в облегающих модных костюмах. Они улыбнулись Равичу. Иветта и Марта из «Осириса». Значит, у них сегодня выходной.
– Хороши, черт возьми! – восхитился Хааке.
В переулок, думал Равич. Узенький переулок, безлюдный, вот бы куда его залучить. Или в Булонский лес.
– Эти красотки промышляют любовью, – бросил он.
Хааке еще раз глянул им вслед.
– А до чего шикарно выглядят… Вы, конечно, весьма хорошо осведомлены по этой части?
Он заказал себе еще один коньяк.
– Позвольте, я и вас угощу.
– Благодарю, предпочитаю не смешивать.
– Здесь, я слышал, некоторые заведения – просто сказка. С музыкой, с целыми представлениями и все такое. – Глазки у Хааке азартно заблестели. Совсем как в ту ночь, много лет назад, под слепящими лампами гестаповского подвала.
«Не смей об этом думать, – приказал себе Равич. – Не сейчас».
– И что, вы ни в одном не побывали? – притворно удивился он.
– Отчего же, бывал. Из познавательного интереса, так сказать. Посмотреть, до чего способна опуститься нация. Но все это, похоже, было не совсем то. К тому же приходится соблюдать определенную осторожность. Во избежание неприятных недоразумений.
– На этот счет можете не беспокоиться. Есть места, где туристов вообще не бывает.
– И вам они известны?
– Еще бы. Очень даже.
Хааке допил свой второй коньяк. Он явно расслабился. Строгие рамки бдительности и дисциплины, в которых ему приходилось держать себя в Германии, здесь отпали. Равич видел: он вообще ничего не подозревает.
– Я сегодня как раз собирался поразвлечься, – сообщил он Хааке.
– Правда?
– Да. Позволяю себе время от времени. Жизнь следует познавать во всех ее проявлениях.
– Вот это верно! Совершенно верно!
Хааке смотрел на него совершенно тупым взглядом. Напоить, пронеслось в голове у Равича. Если иначе не получится, просто напоить и затащить куда-нибудь.
Но в глазах у Хааке уже снова ожила некая мысль. Нет, он не пьян, просто это он так думает.
– Жаль, – проговорил он наконец. – Охотно составил бы вам компанию.
Равич переубеждать не стал. Больше всего он боялся Хааке вспугнуть.
– Но мне сегодня ночью уже обратно в Берлин. – Хааке взглянул на часы. – Через полтора часа.
Равич и бровью не повел. Надо с ним пойти, лихорадочно соображал он. Наверняка он в отеле остановился. Не на частной же квартире. Пройти с ним к нему в номер и уж там…
– Я здесь просто попутчиков жду, – пояснил Хааке. – Вот-вот должны подойти. Вместе едем. У меня и вещи уже на вокзале. Так что отсюда прямо на поезд.
«Хана, – мысленно чертыхнулся Равич. – Ну почему я не ношу с собой револьвер?! Почему я, идиот, решил, что тогда, пару месяцев назад, это был всего лишь обман зрения? Можно ведь пристрелить его на улице и попытаться скрыться в подземке».
– Жаль, – повторил Хааке. – Но, быть может, в следующий раз наверстаем? Через две недели я снова буду в Париже.
Равич перевел дух.
– Хорошо, – сказал он.
– Где вы живете? Я, как приеду, сразу позвоню.
– В «Принце Уэльском». Это тут, за углом.
Хааке вытащил блокнотик и записал адрес. Равич смотрел на изящную книжицу в красном сафьяновом переплете. Еще и с тоненьким золотым стило. Сколько же там всего понаписано, подумал он. А ведь для кого-то эти записи – будущие пытки и смерть.
Хааке сунул блокнотик обратно в карман.
– У вас тут было рандеву. Кстати, роскошная женщина, – заметил он.
Равич на секунду опешил.
– Ах это… Да, конечно.
– Не иначе киноактриса?
– Вроде того.
– И ваша хорошая знакомая?
– Именно так.
Хааке мечтательно вздохнул.
– Это здесь самое трудное. Завести приятное знакомство. Времени в обрез, да и мест подходящих не знаешь…
– Это вполне можно устроить.
– Что, правда? И вы не заинтересованы?
– В чем?
Хааке смущенно усмехнулся:
– Ну, к примеру, в очаровательной даме, с которой вы здесь беседовали?
– Нисколько.
– Черт побери, вот это было бы неплохо! Она француженка?
– По-моему, итальянка. Ну и еще парочка примесей.
Хааке ухмыльнулся:
– Неплохо. Дома-то у нас это исключено. Но здесь, когда ты инкогнито, сами понимаете…
– А вы здесь инкогнито?
Хааке на секунду смешался. Потом улыбнулся:
– Ну, для своих-то, конечно, нет. А вообще да, причем строжайше. Кстати, хорошо, что напомнили: у вас, часом, нет знакомств среди беженцев?
– Да не особенно, – осторожно ответил Равич.
– Вот это жаль. Нам бы совсем не помешала… кое-какая информация на этот счет… Мы за это даже платим. – Хааке вскинул руку. – Нет-нет, вы-то, разумеется, выше всего этого. Но вообще-то любые сведения…
Равич заметил: Хааке очень внимательно на него смотрит.
– Возможно, – ответил он наконец. – Никогда не знаешь. А бывает всякое.
Хааке даже придвинул стул и весь подался еще ближе.
– Видите ли, это одна из моих задач здесь. Выявление связей оттуда сюда, ну и обратно. Весьма непросто бывает что-то нащупать. Хотя люди у нас тут очень дельные. – Он многозначительно вскинул брови. – Но в нашем с вами случае решают, конечно, соображения совсем иного порядка. Дело чести. Родина как-никак.
– Разумеется.
Хааке поднял голову.
– А вот и мои сослуживцы. – Он бросил пару купюр на фарфоровую тарелочку, предварительно подсчитав общую сумму. – Это они удобно придумали: цены прямо на тарелочках писать. Неплохо бы и у нас ввести такое. – Он встал, протянул руку. – До свидания, господин фон Хорн. Было весьма приятно. Через две недели я позвоню. – Он улыбнулся. – И, разумеется, никому ни слова.
– Конечно. Не забудьте позвонить.
– Я ничего не забываю. Ни лиц, ни договоренностей. При моей работе это, знаете ли, непозволительно.
Равич тоже встал. Ему казалось немыслимым подать Хааке руку: все равно что бетонную стену прошибить. Но вот он уже ощутил его ладонь в своей. Даже не ладонь, а лапку: неожиданно маленькую и на удивление мягкую.
Еще пару секунд он постоял в нерешительности, глядя Хааке вслед. Потом снова сел. И вдруг понял, что его всего трясет. Спустя какое-то время расплатился и вышел. Пошел в ту же сторону, куда, как ему показалось, удалился Хааке со своими спутниками. Только потом вспомнил, что сам видел, как они усаживались в такси. Смысла нет куда-то идти. Из отеля Хааке уже съехал. А еще одна якобы случайная встреча этого мерзавца только понапрасну насторожит. Равич повернул и направился к себе в «Интернасьональ».
– Ты действовал совершенно разумно, – рассудил Морозов. Они сидели за столиком перед кафе на Круглой площади.
Равич не отрываясь смотрел на свою правую руку. Он уже несколько раз отмывал ее в спирте. Понимал, что глупость несусветная, но ничего не мог с собой поделать. Рука сейчас была сухая, как пергамент.
– Было бы сущим безумием с твоей стороны хоть что-то попытаться сделать, – продолжал Морозов. – И это просто замечательно, что у тебя ничего не оказалось при себе.
– Да, – уныло проронил Равич.
Морозов поднял на него глаза.
– Ну не идиот же ты, чтобы из-за такой мрази под суд идти, да еще за убийство или покушение на убийство?
На сей раз Равич вообще ничего не ответил.
– Равич! – Морозов даже пристукнул по столу бутылкой. – Не будь мечтателем.
– Да вовсе я не мечтатель! Но как ты не понимаешь: сама мысль, что я опять упустил возможность, сводит меня с ума. Встреть я его часа на два раньше – и можно было бы его затащить куда-то или еще что-то придумать…
Морозов наполнил рюмки.
– Выпей-ка вот. Это водка. Никуда он от тебя не уйдет.
– Это еще вопрос.
– Не уйдет. Он приедет снова. Эта мразь, когда приманку унюхала, своего не упустит. А приманку ты хорошую забросил. Твое здоровье!
Равич выпил свою рюмку.
– И сейчас еще не поздно на Северный вокзал сбегать. Может, он еще не уехал.
– Ну конечно. Можно даже попробовать его прямо там и пристрелить при всем честном народе. Двадцать лет каторги тебе обеспечены. У тебя еще много столь же остроумных планов?
– Да. Надо было проследить, вправду ли он уезжает.
– Ага. И попасться ему на глаза и все испортить.
– Надо было спросить, в каком отеле он останавливается.
– Его бы это только насторожило. – Морозов снова наполнил рюмки. – Послушай, Равич. Я знаю, ты вот сейчас сидишь и гложешь себя: мол, я все запорол, все сделал неправильно! Выкинь ты это из головы! Ну, хочешь, расколошмать что-нибудь, если тебе от этого полегчает. Что-нибудь покрупнее и желательно не слишком дорогое. По мне, так хоть весь пальмовый сад в «Интернасьонале» разнеси в клочья.
– А смысл?
– Тогда выговорись. Отведи душу, говори хоть до потери сознания. Тебе легче станет. Был бы ты русский, сразу бы так и сделал.
Равич вскинул голову.
– Борис, – сказал он, – я знаю одно: крыс надо просто уничтожать, не опускаясь до грызни с ними. Но говорить об этом я не могу. Я буду об этом думать. Думать, как и что надо сделать. Буду прорабатывать все в уме, как перед операцией, когда готовлюсь. Насколько возможно здесь проработать и подготовиться. Я с этим свыкнусь. У меня две недели срока. Это хорошо. Чертовски хорошо. Я приучу себя думать об этом спокойно и трезво. Ты прав, конечно. Иной раз надо выговориться, чтобы успокоиться и снова обрести ясную голову. Но можно добиться этого и путем размышлений. Можно переплавить свою ненависть в мысль. Хладнокровно переработать ее в цель, в замысел. В уме я столько раз успею его убить, что когда он приедет снова, для меня это будет как дважды два. Одно дело – в первый раз, и совсем другое – в тысячный. А теперь давай поговорим. Но только о чем-нибудь другом. По мне – так хоть вон о тех белых розах. Ты только взгляни на них! Они же как снег во тьме этой удушливой ночи! Как пена в волнах ночного прибоя. Теперь ты мной доволен?