– Пожалуй, – сказал Равич, хотя согласен не был.
– Вот и хорошо. – Она удовлетворенно кивнула. – Выпьешь чего-нибудь?
– Сегодня ничего. Надо идти. Я просто так заглянул. Мне завтра работать с утра.
Она слегка удивилась.
– Да ты трезвый как стеклышко. Может, девочку хочешь?
– Нет.
Одним мановением руки Роланда направила двух девиц к гостю, который обмякшим мешком уснул на банкетке. Остальные их товарки веселились вовсю. Лишь немногие еще сидели на высоких табуретках, расставленных в два ряда посреди зала. Прочие же, словно детвора зимой на льду, устроили катание на гладких каменных плитах коридора: попарно подхватывали третью, присевшую на корточки, и во всю прыть тащили ее за собой. Развевались волосы, тряслись упругие груди, белели плечи, ничего уже не прикрывали коротенькие шелковые комбинашки, девицы верещали от восторга, и весь «Осирис» внезапно превратился чуть ли не в Аркадию, в этакую хрестоматийную обитель цветущей невинности.
– Лето, – снисходительно вздохнула Роланда. – Пусть маленько развеются хотя бы с утра. – Она вскинула на него глаза. – В четверг у меня прощальный вечер. Хозяйка дает обед в мою честь. Придешь?
– В четверг?
– Ну да.
Четверг, думал Равич. Через неделю. Целая неделя еще. Семь дней – как семь лет. Четверг – тогда уже все давно будет исполнено. Четверг – разве можно так далеко загадывать?
– Конечно, – сказал он. – А где?
– Здесь. В шесть.
– Хорошо. Обязательно приду. Счастливо отоспаться, Роланда.
– И тебе тоже, Равич.
Это накатило, когда он ввел ретрактор. Его словно обдало удушливой волной, даже в глазах потемнело. Он на миг замер. Перед ним алым пятном вскрытая брюшная полость, легкий парок от прокипяченных стерильных салфеток для работы на кишечнике, кровь, слегка сочащаяся из тонких сосудов под зажимами, – тут он поймал на себе встревоженный, непонимающий взгляд Эжени, в металлическом свете ламп отчетливо увидел и широкое лицо Вебера, каждый волосок на его усах, дырочки пор на распаренной коже – и только тогда окончательно пришел в себя и продолжил работу.
Он уже ушивал рану. Вернее, не он, а его руки, они работали сами, машинально. Полость закрывалась. А он чувствовал только, как по рукам от подмышек и плеч струится холодный пот. И по всему телу тоже.
– Вы не закончите? – спросил он у Вебера.
– Разумеется. А что такое?
– Да ничего. Жара. Не выспался.
Озабоченный взгляд Эжени не укрылся и от Вебера.
– Бывает, Эжени, – сказал он. – Даже с великими.
Перед глазами все слегка плыло. И жуткая усталость. Вебер продолжил накладывать шов. Равич помогал автоматически. Язык во рту чудовищно разбух. И как будто ватный. Он старался дышать реже. Маки, думал он. Алые маки во Фландрии. Алое пятно вскрытой раны. Раскрывшийся цветок мака, алое бесстыдство чуда и тайны, жизнь, трепетная, беззащитная, совсем близко под руками и скальпелем. Внезапное подрагивание рук, словно откуда-то издалека, незримым магнитом, сама смерть под локоть подталкивает. «Так я не могу оперировать, – пронеслось в голове. – Пока не пройдет, не могу».
Вебер уже смазывал йодом закрытый шов.
– Готово дело.
Эжени опустила изножье операционного стола и тихо вывезла каталку из операционной.
– Сигарету? – предложил Вебер.
– Нет. Мне бы уйти. Уладить кое-что. Тут дел не осталось?
– Нет. – Вебер смотрел на Равича с удивлением. – Куда вы так спешите? Может, выпьете хотя бы вермута с содовой или еще чего-нибудь прохладительного?
– Нет-нет. Надо бежать. Я и не думал, что уже так поздно. Пока, Вебер.
И он быстро вышел. Такси, стучало в голове. Такси, скорее. Он увидел подъезжающий «ситроен», остановил.
– «Отель «Принц Уэльский», скорее!
«Надо сказать Веберу, пусть несколько дней обходится без меня, – думал он. – Так никуда не годится. Я просто с ума сойду, если еще раз во время операции подумаю: а вдруг Хааке вот сейчас, сию секунду, мне звонит?»
Он расплатился с таксистом, прошмыгнул через вестибюль. Вызванный лифт спускался целую вечность. По широкому коридору он уже почти бежал, отпер дверь номера. Вот и телефон. Снял трубку, словно гирю поднял.
– Это фон Хорн. Мне не звонили?
– Минуточку, месье.
Равич ждал.
Наконец раздался голос телефонистки:
– Нет. Вам звонков не было.
– Благодарю.
Морозов появился после двух.
– Ты уже ел?
– Нет. Тебя ждал. Вместе можем в номере пообедать.
– Глупости. Только зря внимание привлекать. В Париже, если ты не болен, никто еду в номер не заказывает. Сходи поешь. А я пока останусь. В это время и звонить-то никто не будет. Все обедают. Здесь это святое. Ну а в крайнем случае, если он вдруг и впрямь позвонит, я твой папаша, запишу его телефон и скажу, что ты через полчаса будешь.
Равич все еще колебался.
– Хорошо, – наконец согласился он. – Вернусь через двадцать минут.
– Не спеши. Ты и так целыми днями его ждешь. Тебе нельзя так нервничать. К «Фуке» пойдешь?
– Ну да.
– Закажи разливного «Вувре», только тридцать седьмого года. Я только что пил. Винцо первый класс.
– Хорошо.
Равич спустился на лифте. Быстро перешел на другую сторону улицы. Дойдя до ресторана, обошел всю террасу. Потом заглянул в зал. Хааке нигде не видно. Выбрав столик с видом на проспект Георга Пятого, он заказал говядину по-французски, салат, козий сыр и графинчик «Вувре».
Вроде бы он ел и в то же время как будто смотрел на себя со стороны. Сделал усилие и заставил себя оценить вкус вина, и вправду превосходный – легкий, приятно пощипывающий нёбо. Обедал неспешно, поглядывая по сторонам, любуясь на небо, голубым шелковым стягом реющее над Триумфальной аркой, под конец заказал себе еще и кофе, с удовольствием ощутил во рту приятную горечь, после чего с чувством, с толком, не желая себя поторапливать, выкурил сигарету, а потом и просто так посидел, поглазел на прохожих и лишь после этого встал, пересек улицу и направился в отель «Принц Уэльский», немедленно обо всем прочем позабыв.
– Ну, как «Вувре»? – полюбопытствовал Морозов.
– Отличное.
Морозов уже доставал карманные шахматы.
– Сыграем партию?
– Пожалуй.
Они расставили фигуры, втыкая их в отверстия на клеточках доски. Морозов расположился в кресле, Равич на софе.
– Не думаю, что продержусь здесь больше трех дней без паспорта, – сказал он.
– У тебя его уже спрашивали?
– Пока нет. Обычно они смотрят паспорта и визы при заселении. Я поэтому въехал ночью. Ночной портье, совсем мальчишка, лишних вопросов не задавал. Я сказал, что номер мне нужен на пять суток.
– В дорогих отелях на формальности обычно смотрят сквозь пальцы.
– И все-таки, если придут и спросят паспорт, надо будет как-то выкручиваться.
– Пока что не придут. Я узнавал в «Георге Пятом» и в «Ритце». Ты записался американцем?
– Нет. Голландцем. Из Утрехта. Конечно, с немецким именем не очень складно вяжется. Я поэтому на всякий случай чуток подправил. Вместо фон Хорн записал Ван Хорн. На слух почти одинаково, если Хааке позвонит.
– Хорошо. Думаю, все обойдется. Тем более номер ты снял не из дешевых. Они постараются тебя не беспокоить.
– Надеюсь.
– Жаль, что ты Хорном записался. Я мог бы раздобыть тебе удостоверение личности – комар носа не подточит, и еще целый год действительно. От приятеля осталось, он полгода назад умер. При освидетельствовании мы его выдали за беженца без документов. Уберегли таким образом настоящее, без туфты, удостоверение. Похоронили за казенный счет, бог весть где, под именем Йозеф Вайс. Ему-то уже все равно. А по его бумагам уже двое эмигрантов пожить успели. Иван Клюге. Имя русское, фамилия нет. Фотография выцветшая, в профиль, без печати, подменить легче легкого.
– Да нет уж, так лучше, – рассудил Равич. – Как только я отсюда съеду, не останется ни Хорна, ни бумаг.
– Зато мог бы вообще полиции не бояться. Но она и так не придет. Они не проверяют отели, где номера дороже сотни за сутки. Я знаю одного беженца, так тот уже лет пять в «Ритце» без паспорта живет. Единственный, кто об этом знает, ночной портье. Ты, кстати, уже придумал, что скажешь, если у тебя все-таки спросят паспорт?
– Само собой. Мой паспорт в аргентинском посольстве, сдан на визу. Пообещаю завтра же его привезти. Оставлю здесь чемодан, а сам смоюсь. Время у меня будет. Это ж администрация отеля, а не полиция. Пока еще они сообщат. По моим расчетам. Только вся вот эта затея, конечно, лопнет.
– Ничего, все получится.
Они играли до половины девятого.
– Теперь отправляйся ужинать, – распорядился Морозов. – Я тут подожду. А то потом мне на работу.
– Я лучше попозже здесь поем.
– Глупости. Пойди и поешь как следует. Если этот подонок позвонит, тебе, вероятно, сначала еще с ним выпивать придется. Пить лучше на сытый желудок. Ты хоть знаешь, куда его поведешь?
– Да.
– Я имею в виду: если ему захочется повеселиться и выпить?
– Конечно. Я знаю много мест, где на нас будет всем плевать.
– Тогда иди поешь. И не пей. Налегай на что-нибудь сытное, пожирнее.
– Хорошо.
Равич опять отправился через улицу к «Фуке». Ему казалось, все это происходит не с ним. Словно он книжку читает, или дурацкий фильм смотрит, или вообще ему все это снится. Он сперва опять обошел весь ресторан. На террасах было полно. Он оглядел каждый столик. Хааке нигде не было.
Место он выбрал неподалеку от двери, чтобы просматривалась и улица, и вход в ресторан. По соседству две дамочки что-то щебетали о новинках Скиапарелли и Мэнбоше. Рядом, ни слова не говоря, сидел субъект с жидкой бороденкой. За другим столиком в компании французов разговор шел о политике. Один был за «Огненные кресты», другой за коммунистов, остальные потешались над обоими. И между делом поглядывали на двух холеных, самоуверенных американок, потягивавших вермут.
Равич, пока ел и пил, то и дело посматривал на улицу. Не такой он дурак, чтобы не верить в случай. Это только в литературных шедеврах случайностей не бывает, а в жизни